– Соледад, падре, – буркнул Кармело, угрюмый молодой отец с редеющими, несмотря на молодой возраст, волосами, одетый в мятый бежевый костюм. Его тихая супруга меланхолично кивнула священнику. Оскар Чавес, лучший друг Кармело, выступил вперёд и, положив руку на плечо молодого папаши, лучезарно улыбнулся отцу Хулио. Он был крёстным отцом малютки, когда она только родилась, и сегодня Кармело с супругой вновь выбрали его крёстным по случаю конфирмации. – Чудесное имя, да хранит оно её от одиночества в этом мире[13]! Ни один человек не должен быть островом в море божьей любви! Помните же, что испросив крещения для своего ребёнка, вы обязаны растить его в христианской вере. А ты, маленькая Соледад, придя сюда сегодня, тем самым отрекаешься от греха и от всякого зла. Отец Хулио наложил большим пальцем миро на лоб девочки. Соледад засмеялась и захлопала в ладоши. – Соледад, ты получаешь от меня этот знак креста, как дар от Святого Духа, – провозгласил отец Хулио. – Аминь, – хором отозвались родители и Оскар. В переполненном нефе, в первых рядах, выделялся своим ростом и могучим телосложением Педро «Первый», личный телохранитель Кармело. Скрестив руки на груди, он властно окидывал своим недремлющим оком просторное помещение собора Богоматери утешения. Здесь было много опасных и жестоких людей, но никто из них не представлял собой такой же угрозы для ближнего, как сам «Первый». О нём было известно немногое. С тех пор как президент Эрнесто Седильо вынужден был признать коррупцию в судебной власти угрозой национальной безопасности, правительство начало исподволь передавать основные полномочия по борьбе с наркопреступностью армейским офицерам. В нескольких городках вдоль границы, без лишней огласки, были расквартированы батальоны специального назначения, переброшенные из мятежного Чьяпаса, где постепенно налаживался мирный процесс. Педро был одним из лучших лейтенантов восьмого кавалерийского полка, неоднократно отличавшийся как в учебном процессе, так и при боевых действиях. Командование характеризовало лейтенанта, как перманентно боеспособную машину для убийства, с жадной любознательностью впитывавшую в себя принципы психологической войны против масс от американских инструкторов. Но убивать людей ведь можно не только за казённый паёк. Пытливый ум амбициозного лейтенанта уже давно подсказывал ему, что навыки, усвоенные в тренировочных лагерях Джорджии, могут быть востребованы на рынке частной охраны и обращены в дорогостоящие услуги. После переброски в Тамаулипас он намеренно искал встречи с самыми богатыми людьми из Восточного картеля, и в итоге ему удалось свести знакомство накоротке с доном Кармело, который сам в тот момент искал себе личных телохранителей из армии. На ловца, как говорится, и зверь бежит. По иронии судьбы, его новый друг, бывший сержант полиции, теперь носил звание лейтенанта в неформальной иерархии своего картеля, и так же, как и он сам, не был доволен своим положением. Кармело рвался вверх, и Педро, пообщавшись с ним, решил сделать свою ставку на него. Они дополняли друг друга в параноидальной гармонии своих кровожадных замыслов. Сделав выбор, «Первый» был полон решимости следовать ему до конца, каким бы такой конец ни был. Он был по-настоящему предан своему новому работодателю и готов беспрекословно выполнять любые его задания. – Ну что, кум, надо отметить сие достославное событие, – сказал Кармело своему другу Оскару, когда они всё так же, обнявшись, выходили из собора. – Пара стопок пульке перед праздничным обедом не повредит, что скажешь? – Никогда не повредит, кум, – согласился Оскар. Он ещё крепче сжал плечо друга и сказал ему, – Я так счастлив за тебя, Кармело. Радость отцовства несравнима ни с чем, уж поверь мне, отцу троих детей. – Верю, – Кармело тоже благодарно сжал кисть обнимавшей его руки Чавеса. Он жестом отстранил Первого, открывшего перед ними пассажирскую дверь «доджа дуранго». – Я сам поведу, Педро. Полезай назад. Чавес, усевшись в переднее пассажирское кресло, обрезал карманной гильотинкой сигару. Вытряхнув из внутреннего кармана зажигалку «зиппо», он спросил: – Ты не против, если я закурю в машине? – Тебе всё можно, кум, – ответил Кармело, набирая номер супруги по мобильному телефону. Предупредив домашних, что они пропустят по стопочке перед обедом в трактире «У братьев», он включил зажигание. Когда они тронулись, Оскар уже беззаботно пускал облачка дыма в открытое окно, раскуривая сигару. Дела шли хорошо, бизнес налаживался, на душе у него пели райские птицы фортуны. Машина свернула за угол, оставив позади кафедральную площадь с воскресным оживлением толпы приодетых по случаю прихожан. В затылок Чавеса упёрся глушитель пистолета, и в то же мгновение «Первый» нажал на курок. Голова Оскара безвольно свесилась на грудь, он даже не успел понять, что произошло. Одна из капель рыжего мозга, брызнувшего навстречу выстрелу, попала на белый воротничок рубашки Кармело, невольно дёрнувшего головой. – Господи, Педро, – только и прошептал он, выравнивая сбитый ход машины. – Видите, сеньор, это было легко, – сказал «Первый», откручивая глушитель, пока они проезжали вдоль безлюдных тротуаров с рядами припаркованных машин. – Очень легко. Кармело покосился на безжизненное тело сбоку от себя, повисшее на ремнях безопасности. Всего месяц назад, Оскар Чавес, хладнокровно расправившийся с Серхио Мапой в баре на глазах у Кармело, вселял в него неподдельный ужас, несмотря на долгие годы дружбы, исполненные взаимного доверия и родственной привязанности. Именно такой вид ужаса, вселяемый авторитетом в душу ближнего, наподобие внутренней дрожи, как раз и служил таким людям универсальной защитой и охранной грамотой. Мапа забивал врагов и провинившихся из своих насмерть голыми руками, так что окружению становилось тошно от самого слабого соблазна покуситься на его жизнь. Бандиты содрогались и гнали от себя такие мысли, потому что слишком хорошо знали, что с ними случится, если они не сдюжат, если дрогнет рука, или если пистолет даст осечку в самый нужный момент. Поэтому, именно Серхио Мапе к тому времени, первому из преемников бывшего босса, «Племянника», почти удалось собрать беспорядочно рассыпавшуюся мозаику активов Восточного картеля, восстановить прямой контроль над большей их частью. Оскар застрелил Серхио в затылок, подкравшись к нему со спины в многолюдном помещении, при свидетелях. Всё кругом смолкло тогда враз и словно бы застыло. Телохранители Серхио опустили головы и смотрели в землю с привычной тупой покорностью неминуемой смерти. Кармело тоже там был в числе других верных Оскару людей из банды. Он не сомневался, что кум захочет наладить присвоенный бизнес именно с ним. Вдвоём они действительно восстановили связи в полиции штата и контакты на гватемальской границе, но из этого всё равно выходило мало путного. Приспособленческая улица, казалось, только и выжидала шанса сбросить с себя ярмо убыточной лояльности, требовала доказательств реального могущества, забывала страх. Вдобавок ко всему прочему, Оскар постоянно под разными предлогами занимал у него крупные суммы денег, которые сразу спускал за карточным столом. Кармело, конечно, вёл кропотливый учёт всех этих ссуд, но кум возвращать долги ему явно не собирался, судя по всё более раздражённому виду, с которым он отшучивался при всяком напоминании. Под чашей терпения Кармело расползалась мутная лужица обиды. – Поверните сейчас направо, сеньор, и езжайте дальше прямо, – подсказал «Первый». – Я знаю, куда сбросить Оскара. – Ты собрал свою команду, малыш? – спросил Кармело, найдя дорогу. – Да, сеньор, мои ребята готовы к делу. Проверьте их! Они дезертируют из казарм и перейдут ко мне по вашему первому приказу. 2. Промозглым декабрьским утром из муниципальной тюрьмы Матамороса по этапу до границы, на экстрадицию, переводили подсудимого Виктора Флореса, одного из главных наркокурьеров Восточного картеля. Сгустившийся за ночь туман рассеивался с трудом, хотя северо-западный ветер со стороны залива заставлял кукурузные початки на окрестных полях покорно клониться к земле. Циклон в те дни принёс с собой непривычную для этих краёв минусовую температуру, и уже слегка подмораживало. Виктор, задумавшись, сидел зажатым между двумя полицейскими в кабине пикапа, когда на региональном шоссе рядом с пикапом словно бы из ниоткуда вынырнул серый «маркиз». Водитель явно спешил: пойдя на обгон, он лихо вырулил на встречную полосу. Окна машины по правому борту одновременно открылись. Сначала из них возникли чёрные глазки автоматов системы Калашникова, уже потом показались головы затянутые в чёрные балаклавы. В прорезях масок виднелись хладнокровные глаза и свирепые рты, выкрикивающие по-военному резкие команды. Водитель, должным образом оценив риск, послушно затормозил. Из белого мини-вэна дежурившего у обочины неподалёку от того места, как по команде, тут же высыпала целая орава не поддающихся идентификации боевиков, одетых в одинаковую чёрную униформу, с лицами скрытыми под такими же чёрными масками. Они немедленно взяли полицейскую машину в оцепление, заняв все выгодные огневые позиции, кто стоя, кто присев на одно колено. Конвойные медленно выползли из пикапа с поднятыми руками, которые заметно подрагивали из-за естественной реакции на абсолютно необъяснимые обстоятельства. Переглядываясь украдкой, они лишь обменивались всё более озадаченными взглядами, пока их разоружали, и выводили за обочину, в открытое поле. Там у межи, пока они неуклюже совали ногами по клейкой хляби давно не боронованной колеи, за равнодушно шелестящей грядой высоких хвощей, их прикончили одиночными выстрелами в затылок, без лишнего шума и суеты. Два других бойца, подхватив заключённого под руки, перевели его в «маркиз», который тут же развернулся и взбесившимся болидом полетел по шоссе. Остальные «чёрные человечки», быстрыми попятными перебежками отступили к мини-вэну, который, от души газанув, так же на предельной скорости скрылся в обратном направлении. Вся операция заняла считанные минуты. Номера обеих машин были предусмотрительно залеплены буроватым суглинком, хотя во всей этой местности на милю вокруг не наблюдалось уже ни живых свидетелей, ни рабочих видеокамер. Ровно через десять минут командир бригады из мини-вэна включил высокочастотную рацию и вышел на связь: – Пятый, пятый, как слышите, приём. – Первый, первый, объект благополучно отбыл. Транспорт сменили по плану. Сопровождаем. Передаю рацию. Сквозь треск помех послышался взволнованный голос Кармело: – Спасибо, малыш. Отлично сработано… Проверка пройдена! Доставьте мне объект. Педро стянул с головы лыжную маску и пытливым взглядом обвёл смотревших на него компаньонов. – Наш позывной «Омега». Прищепка, отныне ты будешь «Вторым», ты, Сторож – «Третьим», Война – ты «Четвёртым». Если кому непонятно – я «Первый». – Всем всё понятно. Первый! – ответили вразнобой голоса товарищей. – Если у вас есть вопросы, задавайте, я отвечу, – предложил «Первый». – Так мы теперь будем охранять твоего шефа, или работать на картель? – спросил Четвёртый. – Охранять шефа и работать на картель, если он скажет, – уточнил «Первый». – Я почему интересуюсь. Если будем работать на картель, возможно, придётся повоевать против своих, а то и против гринго. – Возможно, – согласился «Первый». – И мы порвём всех. Мы знаем всё и про наших, и про гринго. Мы знаем всё и про их армию, и про их спецслужбы, начиная с ЦРУ. Они же про нас не знают ничего. Объявляя войну всему миру в узком кругу своих ближайших соратников, «Первый» был не так уж далёк от истины. Но его отчаянные слова были продиктованы отнюдь не только технической оценкой и трезвым расчётом. Суровый солдат был впервые в жизни влюблён. Впервые в жизни он наслаждался каждой минутой своего времени и принимал свою судьбу, что бы ни готовила напоследок кровавая пена отпущенных ему дней. Сгустившийся хмель жизни заставлял петь его анестезированное строевой муштрой сердце. Их первая встреча с возлюбленной произошла совсем не в романтической обстановке. Анариту втолкнули в пыточный бункер, обитый непроницаемой звукоизоляцией, со связанными руками, кляпом во рту и безумным ужасом в карих глазах, как у затравленной газели. Она что-то пыталась промычать, и «Первый» по случаю знакомства залепил ей с размаху звонкую пощёчину, оставившую четыре красные полосы на её пухлой щёчке. Анарита без промедления повалилась перед ним на колени, тихонько поскуливая. Ужас в её глазах приобрёл заискивающий оттенок, как у собаки на живодёрне. Педро своим заточенным как бритва мачете задумчиво разрезал её блузку посередине, разъяв чашечки бюстгальтера. Нет, он не играл с ней. Но вид её бархатистой груди с широкими коричневатыми венчиками вокруг сосцов внезапно вызвал в нём чувство жалости, до сих пор неведомое ответственному солдату. «Первый» всё никак не мог сосредоточиться, чтобы приступить к пыткам. Машина истязаний и убийства дала непредвиденный сбой. Всецело завладевший его вниманием вид налитой женской груди не давал работать, сковывал члены, будил невнятные импульсы. Компромиссное решение по судьбе жертвы стало, возможно, одним из самых трудных в его жизни, потому что он вдруг пощадил её неожиданно для самого себя и вопреки воле Кармело. Хозяин считал, что торговля кокаином на территории Восточного картеля без соответствующей лицензии и уплаты налога должна была караться лютой смертью. Вместо этого, Педро велел женщине собрать кругленькую сумму – долг за все годы и перечислить её в пользу дона Кармело. Это был единственный способ сохранить её жизнь. По умолчанию она так же стала его любовницей. Прямо там, на забрызганном чьей-то чужой кровью кафельном полу пыточного бункера. 3. После освобождения Флореса, Кармело начал активно приобщать свой новый преторианский взвод к наркобизнесу. Он выдал каждому из своих новых солдат по три тысячи долларов подъёмных с наказом запустить их в оборот по ту сторону границы. На эти деньги каждый из них мог приобрести унцию кокаина, которую при желании можно было сбыть по тройной цене в Штатах. Отряд «Омегас» рассеялся по приграничным городкам штата Тамаулипас. И если освобождение Флореса было проверкой на боеспособность, то приобщение к премудростям торговли с северным соседом стало актом прописки новых солдат в Восточном картеле. Попутно они осуществляли сбор разведданных, и их донесения подтверждали худшие опасения Кармело: большинство мелких и средних банд от Нуэво-Ларедо до Монтеррея после ареста Племянника успело присягнуть на верность клану братьев Фуэрте. Кармело отчётливо осознавал, что это грозило ему не только утратой бизнес-империи, но и физическим уничтожением. Даже больной и трусливый шакал, будучи загнанным в угол, превращается в смертоносную бестию. Убийца своих друзей Кармело был прекрасно осведомлён об отсутствии принципов добросовестной конкуренции у Западного картеля, демонстрировавшего вполне очевидную тенденцию к монополизации национальной сети торговых путей. Им всё больше завладевала дремучая паранойя. Педро потакал ему в этом. У них вошло в привычку созваниваться в любое время дня или ночи и на доступном им одним кодовом жаргоне, обсуждать страхи Кармело. Педро Первый, не мудрствуя лукаво, предпочитал убирать угрозы жизни хозяина скопом, как при сталинской чистке. Впрочем, он был согласен с Кармело, что время начинать открытую войну против самих Фуэрте ещё не приспело, те были способны задавить сдавший позиции картель одними своими политическим связями. Но вот перебежчиков из приграничных банд смежных штатов, всех этих «чикос», «ковбоев», «танцоров» и иже с ними следовало наказывать образцово. Излюбленным местом встречи Кармело с Первым теперь стал ресторанчик чилийской кухни, который держала пощажённая Анарита. Там они любили ужинать за счёт заведения и обсуждать свои скорбные делишки за всё более обильными возлияниями в честь Бахуса. «Первый», стремительно разбогатев, окончательно расслабился и намного чаще теперь предавался греху чревоугодия, на глазах теряя спортивную форму. Сказывался факт переедания грошовой лапши быстрого приготовления в казармах. Кармело, напротив, ел очень мало, потому что постоянно нюхал чистейший кокаин из собственных закромов. Габаритные «чёрные человечки» перекрывали в такие вечера весь квартал, и нехотя привыкающие к новшествам соседи парковали машины подальше, чтобы по стеночке опасливо минуя блок-посты, попасть всё-таки в свои квартиры. Охранники уже знали всех соседей везучей рестораторши в лицо, но могли остановить и обыскать любого, когда бы им ни заблагорассудилось. Писать жалобы и обращаться в полицию было не только опасно для физической жизни, но и совершенно бесполезно, как убедились все анонимные жалобщики района. Приходилось мириться с временными неудобствами, пока «Первый» уписывал ароматную «касуэлу» целыми кастрюльками, а возбуждённый Кармело пространно и путанно ему излагал свои измышления о несовершенстве мироустройства и неотложных мерах по его насильственному исправлению. Одновременно другая часть отряда «Омегас» могла рыскать по переулкам очередного захолустья, добивая последние цели облавы, или выносить стенодробильными кувалдами окна и двери какого-нибудь дома, штурмуя жилище очередного перебежчика. В тот вечер, когда брали дом главаря «Чикос», «Первый» с боссом говорили мало, по той причине, что Кармело притащил с собой уличного аккордеониста, и тот, бегло перебирая пальцами по клавишам, что-то заунывно выл весь вечер плаксивым голосом о войне братьев Фуэрте против Монтеса, и о тщете всего земного и преходящего. «Первый», за очередной бутылкой терпкого «карменера» подпёр голову кулаком и, казалось, внимательно слушал слова тоскливой песни. Кармело, покачиваясь на задних ножках стула, тоже думал о чём-то своём. Вошла Анарита с серебряным подносом, на котором монотонно трезвонил бежевый стационарный телефон. Это был аппарат с криптографической защитой речевой информации, установленный «Первым» в ресторане ещё в первые дни их встреч с Анаритой. Боевая подруга и пылкая любовница, когда надо было, чудесным образом преображалась в исполнительного персонального ассистента. Аккордеонист смолк. Педро снял трубку. Докладывал «Второй» из Нового Леона: «Чико взят, Первый. Каковы мои дальнейшие действия?». «Первый» повторил его слова и вопросительно взглянул на Кармело всё так же отстранённо раскачивавшегося на стуле напротив. Тот лишь коротко провёл внутренним ребром ладони по горлу. – Убить, – коротко бросил в трубку «Первый» и, немного подумав, добавил, – Убить и унизить. – Как унизить, Первый? – спросили на том конце провода. – Проявите креатив, Второй, – ответил Педро. – Обратитесь к опыту «Пепес»[14]. – Вас понял, Первый. Есть проявить креативное мышление. Труп «Эль Чико» был обнаружен бездомными алкашами на рассвете следующего дня. Он сидел на скамейке напротив местного собора, неприлично раздвинув ноги. Его лицо было ярко накрашено грошовой женской косметикой, он походил на куклу с бессмысленными вытаращенными глазами. Перед смертью его кастрировали и переодели в женское бельё: ночную комбинацию и кружевные трусики. На лбу ярко-красной губной помадой была выведена греческая буква ?. Девятая глава. ЛОКАЛЬНАЯ ПЕРЕСТРЕЛКА «Мы взяли улицы. Они были нашими. Не было такой силы на земле, которая смогла бы вырвать их у нас… Почему же мы их так глупо отдали?» Друзья Дуррути[15] 1. Янина родилась незадолго до «бархатной революции», но она совсем не помнила жизни при социалистическом строе. Она лишь помнила, как в детстве мать с отцом часто спорили на эту тему, потому что для матери годы «жёсткой экономии» при Чаушеску казались непереносимыми, в то время как для отца эпоха, наступившая после расстрела диктаторской четы, была намного хуже. Причина их разногласий лежала в непосредственной действительности. Отец в годы СРР был успешным инженером-проектировщиком, работавшим сначала на крупной гидроэлектростанции, потом в нефтепереработке, а мать была заштатным репортёром в редакции третьестепенной газетёнки. Когда «жёсткая экономия» Чаушеску сменилась «шоковой терапией», отец долго сидел без работы, пока вслед за соседями по району не отправился на нелегальные заработки на заграничных стройках. С тех пор Янина его видела очень редко, но семья исправно получала денежные переводы то из Брюгге, то из Лилля. Тем временем, мать Янины устроилась в местное отделение «Кока-колы» и, переспав с американским менеджером, в течение полугода добилась перевода в главный офис в Бухаресте, начальником рекламной службы. Дочь была оставлена на попечение родителей мужа и тихо росла в обстановке разнообразных социальных потрясений и нововведений. Мать с новым гражданским мужем лишь изредка посещала её в родном Клуже, но всегда привозила дорогие подарки. Впрочем, идею о том, что для того чтобы хорошо устроиться в жизни, необходимо как можно скорее выйти замуж за иностранца, внушила Янине отнюдь не мать, а лучшая подруга, Адриана. Незадолго до выпускных экзаменов, когда Янина оставалась ночевать у подруги, та предложила ей зарегистрироваться на сайте знакомств. Всю ночь они ели яблоки, пили вино и мечтали. А наутро Янина получила первое сообщение от Джека. И если ту ночь теперь она, глядя на снимок волейбольной команды, где они стояли бок о бок с Адрианой, могла вспоминать с теплом и ностальгией, то одна лишь мысль о встрече с Михаем через год, вызывала в ней невольную дрожь отвращения. Михай, их одноклассник, тренировался в молодёжке местного футбольного клуба и удостоился чести съездить с «дублем» основной команды в Милан на матч Лиги Чемпионов против «Интера». После важной ничьей с триумфальным гостевым голом, он решил отпраздновать на месте. Выпив в баре с ребятами, Михаю захотелось снять себе на ночь проститутку, там же, в районе стадиона «Сан-Сиро». Выехав, он остановился на площади Банде Нере, будучи уже изрядно навеселе, где завязал разговор с первой же встреченной им парочкой фланирующих путан. Одна была родом из Житомира, другая из Ровно, от обеих сильно пахло спиртным и сырым луком. Он попросил их подозвать третью подружку, одиноко притулившуюся чуть поодаль, у здания местной пиццерии, стоя в классической позе проститутки, упершись одной ногой в стену. Та подошла нехотя, лениво виляя бёдрами, и Михай обомлел, узнав школьную подругу Адриану! Он с огромным трудом уговорил её сесть в его старенькую «дакию», пообещав заплатить за её время. Когда они отъехали и припарковались в тихом местечке на улице Вооружённых сил, Адриана битый час проплакала у него на плече. Он предлагал ей бежать домой вместе с ним, «прямо сейчас», но она в ответ лишь всхлипывала и трясла мелкими жёсткими кудряшками своей броской причёски. Наконец, он клещами вытянул из неё признание – «неаполитанец» Фабио, жених из интернета, оказался на поверку жестоким сутенёром Гази, связанным с албанской мафией. За год приручения, в основном через мордобой, он полностью убедил Адриану в своей безраздельной способности найти и покарать её, вместе со всей её семьёй, в любом уголке этого мира. Бессознательный отказ от самой мысли о бегстве превратился для несчастной девушки в безусловный рефлекс. Что ни говори, а, несмотря на все неприятности последнего времени, жизнь у Янины сложилась намного лучше. Она с трудом оторвалась от фотографии своей волейбольной команды, на которой уже играли зайчики утренних калифорнийских лучей и пошла делать себе кофе. Нил исчез среди ночи, словно бы его ветром сдуло. В течение прошедших двух недель, он повадился приходить к Янине домой в любое время, открывая двери собственным электронным ключом. Вчера он заявился прямиком с какого-то официального торжества при полном параде и вдрызг пьяный. Он даже не приставал к ней, просто рухнул в их с Джеком кровать, разбросав вещи по полу, и захрапел. В целом у Янины начинало складываться неприятное чувство, что незримая власть над юной женой подчинённого была важнее для Нила, чем секс. По некоторым из его вскользь обронённых фраз она догадалась, что Нил установил за ней слежку с самого момента их знакомства с Джеком, когда тот впервые отправился в Клуж, взяв отпуск за свой счёт. Было в этом Ниле что-то от больного на всю голову психопата. 2. Пако лениво кружил по улицам Хуареса на своём роскошном «понтиаке», праздно рассматривая нехитрые окрестные здания, скудные витрины и невзрачных прохожих. Он притормозил на тенистой улочке у подножия невысоких бурых холмов с ошмётками субтропической растительности, напротив спортивного клуба «Сан-Мигель». Джек Морган, неспешно следовавший за машиной подозреваемого, остановился на противоположной стороне улицы, метрах в пятидесяти. С улицы видны были теннисные корты, и Пако даже казалось, что сквозь сетку-рабицу он различает ладную фигурку Марьяхи в белом платьице и солнцезащитном козырьке, резво отрабатывавшей форхенды с напарницей. Было жарко, хотелось пить. Выйдя из машины, он направился к небольшому открытому бару, с парой столиков под обтёрханными зонтиками на площадке, чтобы промочить горло. – Эй, парень, иди-ка сюда, – окликнул его кто-то негромко. Пако оглянулся. На скамеечке у мшистой каменной стены, украшенной декоративными цветочными горшками, сидело двое мужчин: тощий доходяга в безразмерной баскетбольной майке, висевшей на нём мешком, как балахон, и угрюмый верзила в красной бандане и испачканном мазутом комбинезоне, мрачно пялившийся на Пако исподлобья. Подзывал его худой. – Сам подойди, – сухо буркнул Пако, и добавил, чуть более примирительным тоном. – Тебе же надо. Доходяга повернулся к своему товарищу и покачал головой, словно бы не веря собственным ушам. Тем не менее, он медленно поднялся, засунул руки в карманы широких штанов и медленно направился к Пако вертлявой походочкой, мелко, по блатному, поводя головой из стороны в сторону в такт шажкам. Приблизившись вплотную, он сплюнул сквозь зубы на землю и хрипло сказал, дохнув в лицо дешёвым табаком: