– Я, разумеется, имею в виду Тана, вельможу Харраба, который исполнял роль великого бога Гора в мистерии Осириса. Тан был заключен под стражу по обвинению в подстрекательстве к мятежу. Мнения моих советников по поводу его вины разделились. Есть среди них люди, которые хотят, чтобы он понес высшую меру наказания… – Я увидел, как вельможа Интеф, стоявший рядом с троном, на какое-то мгновение отвел глаза. Я укрепился в мысли, что он возглавлял тех, кто хотел казнить Тана. – Но есть среди них и те, кто считает, что речь на празднике была вдохновлена божественными силами и говорил не Тан, вельможа Харраб, а истинный голос великого бога Гора, который решил указать нам на эти недостатки. Если это действительно так, то смертный, чьим голосом бог решил говорить, не может нести ответственности за свои поступки. Доводы его были справедливы. Однако фараон, достойный двойной короны Египта, не должен объяснять свои действия толпе простых воинов, моряков, крестьян, торговцев и рабов, большинство которых еще не оправилось от чересчур обильных возлияний и ночного веселья. Пока я размышлял над этим, царь дал приказ начальнику личной стражи, стоявшему под троном. Я узнал в нем Нетера, человека, которого посылали за Таном. Нетер красивым шагом отошел от трона и через мгновение вернулся с Таном из святилища в задней части зала. Сердце мое забилось при виде друга, а затем радость и надежда проснулись в моей душе, когда я заметил, что он не связан, а на ногах нет цепей. У Тана не было оружия и знаков отличия, а одет он был в белую полотняную одежду. Он шел обычной упругой походкой, легко и грациозно, и, если не считать заживающей раны на лбу, оставленной мечом Расфера, на нем не было никаких отметин. Его не били и не пытали. С ним не обращались как с осужденным. Но скоро мои надежды разлетелись на мелкие кусочки. Тан простерся ниц перед троном, а когда поднялся, фараон строго взглянул на него и заговорил безжалостным голосом: – Тан, вельможа Харраб, тебя обвиняют в измене и подстрекательстве к мятежу. Я нахожу, что ты виновен в обоих преступлениях, и приговариваю тебя к смерти через удушение – обычному наказанию изменника. Когда Нетер набросил на шею Тана пеньковую веревку, чтобы пометить его как осужденного на смерть, люди, увидевшие это, застонали, какая-то женщина зарыдала, и очень скоро храм наполнился воплями и плачем. Никогда еще объявление смертного приговора не сопровождалось такими горестными криками. Ничто не могло более ясно показать ту любовь, которую люди испытывали к Тану. Я рыдал вместе с ними, слезы лились из моих глаз и водопадом струились на грудь. Телохранители царя набросились на толпу, избивая людей древками длинных копий, пытаясь заставить плачущих замолчать. Но все было тщетно. Я заорал через головы людей: – Смилуйся, великодушный фараон! Смилуйся над благородным Таном! Какой-то стражник ударил меня копьем по голове, и я, полуоглушенный, упал на землю, но крик мой подхватили: – Смилуйся, умоляем тебя, о божественный фараон! Страже пришлось приложить немало усилий, чтобы восстановить хоть какое-то подобие порядка. Многие женщины по-прежнему всхлипывали. Только когда фараон заговорил снова, все замолчали, и каждый четко расслышал его слова. – Осужденный на смерть жаловался на беззакония в моем царстве. Он призывал трон искоренить шайки разбойников, разоряющих нашу страну. Осужденного называли героем, многие считают его могучим воином. Если это правда, он, как никто другой, подходит для выполнения задачи, о которой говорил сам. Народ в смущении замолчал, а я быстро смахнул слезы с лица и стал внимательно вслушиваться в каждое слово фараона. – Смертный приговор откладывается на два года. Если осужденный действительно был вдохновлен Гором, когда говорил свою подстрекательскую речь, бог поможет ему справиться с задачей, которую я поручаю ему. Воцарилась гробовая тишина. Никто из нас, казалось, не был в состоянии понять, что сказал фараон; надежда и отчаяние в равной мере наполняли мою душу. По знаку царя один из его министров выступил вперед и подал ему на подносе маленькую голубую статуэтку. Фараон поднял ее и объявил: – Я вручаю вельможе Харрабу соколиную печать фараона. Власть этой печати разрешает ему вербовать любого человека и брать любой военный материал, который сочтет нужным. Он может использовать все, что захочет, и никто не вправе мешать. На два года он становится человеком царя и будет отвечать только перед царем. В конце этого периода, в последний день праздника Осириса, снова предстанет перед троном с петлей смертника на шее. Если не сможет выполнить мое поручение, петля эта затянется и он будет удушен на том самом месте, где сейчас стоит. Если справится с ним, я, фараон Мамос, собственной рукой сниму петлю с его шеи и заменю ее золотой цепью. По-прежнему никто из присутствующих не осмелился ни шевельнуться, ни произнести слово. Все смотрели на фараона, который сделал традиционное движение плетью и посохом. – Тан, вельможа Харраб, я поручаю тебе стереть с лица земли шайки разбойников и грабителей, которые наводят ужас на все Верхнее царство Египта. За два года ты должен восстановить мир и порядок в моем царстве. Не оправдаешь доверия – пеняй на себя. Все собравшиеся взревели, и звук этот был похож на удары волн о скалистый берег моря. Пока толпа бездумно ликовала, я оплакивал свою судьбу. Подвиг, которого требовал фараон от Тана, был слишком велик для смертного. Никто не выполнил бы его. Тень смерти по-прежнему висела над Таном; я понял, что через два года в этот день он умрет там, где стоит сейчас, молодой, сильный и гордый. Как потерявшийся ребенок стояла она посреди огромной толпы. Позади нее была река, ее божество и покровитель, а впереди – море человеческих лиц. Длинные полотняные одеяния, ниспадавшие до лодыжек, были окрашены в цвет лучшего вина краской, полученной из моллюсков, и цвет этот обозначал ее девственность. Распущенные волосы опускались на плечи мягкой темной волной, словно сиявшей собственным светом в лучах солнца. Поверх светящихся локонов она надела свадебный венок из белых речных лилий с лепестками неземного голубоватого цвета и золотой сердцевиной. Лицо было бледным, как свежесмолотая пшеничная мука. Когда я увидел огромные темные глаза, мое сердце чуть не разорвалось от боли: я вспомнил ту самую маленькую девочку, которая много лет назад просыпалась в моих объятиях, дрожа от страха после приснившегося кошмара; мне приходилось зажигать лампу и сидеть рядом на кровати, пока она не засыпала снова. Однако сейчас я не мог помочь ей, так как этот кошмар происходил на самом деле. Я не мог подойти к ней: жрецы и стража фараона окружали ее и, как и во все эти дни, не разрешали мне приблизиться. Она была навсегда потеряна для меня, моя маленькая девочка, и мысль об этом была невыносима. Жрецы построили свадебный навес из речного тростника на берегу Нила, и госпожа Лостра ждала там прихода своего жениха, который должен был забрать ее в свой дом. Рядом с ней стоял отец. На шее у него висело «Золото похвалы», и улыбка кобры играла на его лице. Наконец под торжественный бой барабанов и блеяние рогов появился царственный жених. Свадебный марш показался мне самой печальной мелодией на земле. На фараоне был немес. В руках он держал скипетр. Однако, несмотря на торжественность и знаки царского отличия, он по-прежнему оставался маленьким старым человеком с круглым животиком и скучным лицом. Я не мог не сравнивать его с другим женихом, который мог бы встать под навесом рядом с моей госпожой, если бы боги были добрее к ним обоим. Приближенные фараона и высшие чиновники государства такой плотной толпой шли за ним, что я потерял из виду мою госпожу. Хотя именно я организовывал каждый шаг свадебной церемонии, мне было запрещено в ней участвовать, и я только мельком видел госпожу Лостру во время бракосочетания. Верховный жрец храма Осириса вымыл руки и ноги невесты и жениха водой, только что зачерпнутой из Нила, – это символизировало чистоту их союза. Затем царь отломил кусочек от ритуальной пшеничной лепешки и отдал его молодой невесте как клятву верности. Я на миг увидел лицо госпожи, когда он положил ей в рот хрустящую корочку. Она не могла ни прожевать, ни проглотить ее, а стояла так, словно в рот положили камень. Потом ее снова загородили, и только когда я услышал треск разбитого кувшина, в котором было свадебное вино, – жених, выпив вино, разбил кувшин мечом, – понял, что дело сделано и Лостра навсегда разлучена с Таном. Толпа под навесом раздалась, и фараон вывел свою новую невесту на край помоста, чтобы представить народу. Народ показал свою любовь к госпоже Лостре восторженным хором приветствий, который гремел и гремел, пока в ушах у меня не зазвенело, а голова не закружилась. Мне хотелось уйти из этой давки, выбраться из толпы и отправиться к Тану. Я знал, что его выпустили из-под стражи и он снова на свободе, однако на церемонии его не было. Наверное, это был единственный человек в Фивах, который не пришел на берег Нила. Я знал: где бы он ни был сейчас, я очень нужен ему. Так же как и он нужен мне. Только вдвоем мы могли утешить друг друга в этот трагический день. Но я не мог оторваться от тяжелого зрелища. Мне нужно было досмотреть его до самого конца. Наконец вельможа Интеф вышел вперед, чтобы попрощаться со своей дочерью. Крики постепенно смолкли. Он обнял Лостру. Словно живой труп стояла она в его объятиях. Руки бессильно висели по бокам, а лицо было бледным как смерть. Отец выпустил ее из своих объятий и, взяв за руку, повернулся лицом к собравшимся, чтобы предложить дочери последний, положенный по обычаю дар. Дар этот не входил в приданое, которое целиком доставалось жениху. Только знать соблюдала этот обычай, так как его назначением было дать невесте независимые средства к существованию и доход. – Теперь, когда ты покидаешь мой дом и лишаешься моей защиты, отправляясь в дом своего мужа, я хочу дать тебе последний подарок, дар разлуки, по которому ты навсегда запомнишь меня, своего любящего отца. Я с горечью подумал, что нельзя было придумать слов, меньше всего соответствующих истине, так как вельможа Интеф никогда и никого не любил. Однако он произносил древние слова, как будто действительно испытывал эти чувства. – Проси у меня все, чего ни пожелаешь, любимое дитя. Я ни в чем не могу отказать тебе в этот радостный день. Обычно отец и дочь тайно договариваются о размере подарка до церемонии бракосочетания. В нашем же случае вельможа Интеф однозначно объявил дочери, на что она может рассчитывать. Он оказал мне честь, обсудив этот вопрос со мной за день до свадьбы, прежде чем сообщить Лостре о своем решении. – Я не хочу выглядеть мотом, но, с другой стороны, мне нельзя показывать фараону, будто я скупец, – вслух размышлял он. – Дам ей, скажем, две тысячи золотых колец и пятьдесят федданов земли, но только не на самом берегу Нила. С моей подсказки он в конце концов решил дать ей пять тысяч золотых колец и сто федданов превосходной орошаемой земли, так как это был более подходящий подарок царской невесте. По его указанию я уже написал дарственную на эти земли и отложил золото из тайного хранилища, где мой господин держал его подальше от глаз сборщиков податей. Дело было решенное. Лостре оставалось только произнести просьбу перед женихом и гостями свадьбы. Но она стояла отрешенная, бледная и молчаливая и, казалось, ничего не видела и не слышала. – Говори же, дитя мое. Чего ты хочешь? – Нотки отеческой любви зазвучали несколько натянуто, и вельможа Интеф подергал дочь за руку, чтобы привести ее в чувство. – Ну же, скажи отцу, что он может сделать для того, чтобы счастье этого дня стало полным. Госпожа Лостра вздрогнула, словно пробуждаясь от ужасного сна. Она повела глазами вокруг себя, и слезы показались у нее на глазах, готовые заструиться по щекам. Открыла рот, чтобы заговорить, но вместо слов из горла послышался тонкий писк раненой птички. Она закрыла рот и помотала головой, не в силах произнести ни слова. – Ну же, дитя, говори. – Вельможа Интеф уже с трудом сдерживался, но по-прежнему сохранял на лице выражение отеческой любви. – Назови же мой свадебный дар, и я дам его тебе, чего бы ты ни пожелала. С усилием, которое было заметно даже мне, несмотря на расстояние, разделявшее нас, Лостра взяла себя в руки, и, когда она открыла рот, ее голос зазвенел над нашими головами, как струны лиры. В толпе не осталось ни одного человека, кто не расслышал бы каждого слова. – В качестве свадебного дара отдай мне раба Таиту! Вельможа Интеф отшатнулся от нее, как будто она вонзила ему в живот кинжал. В ужасе смотрел он на нее. Его рот открывался и закрывался, не произнося ни звука. Только он и я знали настоящую цену подарка, которого требовала Лостра. Даже он, со всеми его имениями и сокровищами, собранными за длинную жизнь, не мог себе позволить заплатить за бракосочетание с царем такую цену. Он быстро пришел в себя. Выражение лица снова стало спокойным и благодушным, но губы были поджаты. – Ты слишком скромна, милая дочь. Один-единственный раб – неподходящий подарок для невесты фараона. Такая скупость претит моей природе. Я бы предпочел, чтобы ты приняла в дар что-нибудь стоящее, скажем две тысячи золотых колец и… – Отец, ты всегда был слишком щедр ко мне. Но сегодня я хочу только Таиту. Вельможа Интеф обнажил зубы в улыбке, и губы побелели от ярости и стали почти такого же цвета, как и безупречные зубы. Он смотрел на Лостру не отрываясь, и я увидел, какие мысли проносятся в его голове. Я был самым ценным его владением. Дело не только в широте моих необычайных талантов. Моя цена не только в них. Что гораздо важнее, я знал в подробностях каждую ниточку сложнейших узоров ковра его дел. Я знал каждого осведомителя и шпиона, каждого человека, которого он когда-либо пытался подкупить, и тех, кто давал взятки ему. Я знал, какие долги не оплачены, по каким счетам следуют проценты, кому следует вернуть долг и по каким счетам ему должны. Я знал всех его врагов, и список этот был велик. Я знал всех, кого он считал своими друзьями и союзниками. Их было намного меньше. Я знал каждый слиток золота в огромных сокровищницах и знал, кто распоряжался его деньгами, кто вел дела и защищал его интересы и как он скрыл от царя, что владел громадными имениями и чудовищными запасами драгоценных металлов и камней, пряча свои богатства в лабиринте долговых актов, актов передачи прав на собственность и долговых обязательств. Все эти сведения привели бы в восторг царских сборщиков податей и могли заставить фараона изменить мнение о великом визире. Я сомневался в том, что вельможа Интеф может сам удержать каждую ниточку своего обширного хозяйства без моей помощи. Он не мог как следует распоряжаться своими имениями и управлять разветвленной тайной империей без меня, потому что смотрел на все свысока и старался отгородиться от самых неприятных проблем. Он предпочитал, чтобы я занимался делами, за которые, если бы они всплыли, его могли привлечь к суду. Таким образом, я знал о тысячах темных тайн, о тысячах темных дел, о казнокрадстве и вымогательстве, о грабежах, кражах, убийствах – и все эти сведения, вместе взятые, могли погубить даже такого влиятельного человека, как великий визирь. Я был незаменим. Он не мог отпустить меня. Однако теперь перед лицом фараона и всего населения Фив он не мог отказать Лостре в ее просьбе. Вельможа Интеф всегда полон злобы и ненависти, но сейчас я увидел в этих глазах такую ярость, что даже Сет, бог гнева, вздрогнул бы и уступил ему дорогу. Никогда в жизни не приходилось мне видеть в его глазах такую ярость, какую я заметил, когда его собственная дочь загнала его в угол. – Позовите раба Таиту, пусть выйдет, – позвал он. Я понял, что это всего лишь уловка. Он хотел выиграть время. Я протолкался вперед через толпу и как можно быстрее выбрался к подножию помоста, чтобы оставить ему поменьше времени на обдумывание очередной хитрости. – Я здесь, господин! – прокричал я, и он уставился на меня своими смертоносными глазами. Мы так долго прожили вместе, что он мог говорить со мной взглядом почти так же ясно, как и словом. Молча смотрел он на меня, пока сердце мое не забилось от страха, а пальцы не задрожали. Затем сказал мягким, почти любящим тоном: – Таита, ты живешь со мной почти с самого детства. Ты для меня скорее брат, чем раб. Но ты слышал просьбу моей дочери. По природе своей я человек добрый и справедливый. После стольких лет жизни в моем доме было бы бесчеловечно с моей стороны избавиться от тебя против твоей воли. Я знаю, что у нас не в обычае спрашивать раба, как им распорядиться, но и обстоятельства у нас сейчас необычные. Выбирай, Таита: хочешь ли ты остаться в моем доме – доме, который стал твоим, так как другого ты не знал? Если да, я не смогу отдать тебя. Даже в ответ на просьбу моей собственной дочери. – Он не сводил с меня своих ужасных желтых глаз. Я не трус, но очень беспокоюсь за свою жизнь. Я понял, что гляжу в глаза смерти, и не мог произнести ни слова. Я с усилием отвел от него глаза и посмотрел на госпожу Лостру. В ее глазах увидел такую мольбу, такое одиночество и ужас, что мысли о собственной безопасности вылетели из моей головы. Я не мог бросить ее сейчас, чем бы мне это ни грозило. – Как может бедный раб отказать жене фараона? Я готов подчиниться приказу моей новой госпожи! – заорал я во всю силу своих легких. Я надеялся, что голос мой прозвучал мужественно, а не визгливо, как мне самому показалось. – Иди сюда, раб! – приказала моя новая госпожа. – Займи место позади меня. Когда я взобрался на помост, мне пришлось пройти рядом с вельможей Интефом. Его белые поджатые губы едва шевельнулись, и он произнес так, что я один услышал: – Прощай, мой милый, ты уже мертвец. Я содрогнулся, словно ядовитая кобра пересекла мою тропу, и поспешил занять место в свите своей госпожи, как будто и в самом деле верил, что под ее защитой я буду в безопасности.