Над рекой разгорался рассвет, а я стоял усталый и безутешный на берегу Нила и пытался припомнить, не пропустил ли какое-нибудь место, где Тан мог бы прятаться. Громкий трубный крик заставил меня посмотреть вверх. Высоко над головой я увидел неровную цепочку египетских гусей, летевших на восток на фоне бледно-золотого с красным оттенком неба. Вид стаи птиц напомнил мне те счастливые дни, когда Тан, госпожа Лостра и я охотились на диких птиц в болотах. – Дурак! – обругал я себя. – Конечно, он там! К этому времени все переулки вокруг рыночной площади уже заполнила шумная и беспокойная толпа. Фивы, пожалуй, самый занятой город мира, и никто здесь не остается без дела. Мастера выдувают стекло, обрабатывают золото и серебро, ткут полотно и лепят горшки. Торговцы торгуют и заключают сделки, законники крючкотворствуют, жрецы поют, а шлюхи заманивают своих клиентов. Это веселый шумный город, и я люблю его. Я с трудом пробирался через толпу среди разноголосого гама торгующих купцов и крестьян, выставляющих свои товары на продажу для домохозяек и приказчиков богатых домов. Рыночная площадь отвратительно воняла пряностями и фруктами, овощами, рыбой и мясом, многие их этих товаров были далеко не первой свежести. Скот мычал, козы и бараны блеяли и добавляли свои экскременты к человеческим, которые стекали по канавам в старый добрый Нил. Я подумал было купить осла, потому что идти далеко, а время жаркое. Да и на рынке продавались выносливые крепкие животные. Но в конце концов решил отказаться от такой роскоши, и не только ради экономии. За пределами города дорогостоящее животное наверняка привлечет внимание сорокопутов. Ради такой добычи они могут пренебречь своей верой в богов. Вместо этого я купил пару горстей фиников и буханку хлеба, а также кожаный мешок, чтобы нести свою провизию, и тыквенную бутыль для воды. Затем направился по узким улочкам к главным воротам города. Не успел я дойти до них, как увидел впереди себя замешательство в толпе, и тут же отряд дворцовой стражи появился на улице и направился ко мне, разгоняя толпу палками. За спинами стражников полдюжины рабов трусцой несли резные носилки с занавесками. Толпа зажала меня у глинобитной стены дома, и я, хотя и узнал носилки и начальника стражи, не мог скрыться. Меня охватила паника. Расфер может и не заметить меня, случайно скользнув взглядом по толпе, но я был уверен, что вельможа Интеф узнает сразу в любом наряде. Рядом со мной стояла старая рабыня с грудями, похожими на огромные амфоры для оливкового масла, и спиной гиппопотама. Я бочком протиснулся за ее спину и скрылся за ней. Затем надвинул парик на глаза и осторожно выглянул из-под него. Несмотря на страх, я почувствовал легкий укол врачебной гордости, увидев, что Расфер так скоро встал на ноги после моей операции. Он вел отряд телохранителей по улице туда, где я прятался за спиной рабыни, и, только когда он поравнялся со мной, я заметил, что половина его лица парализована. Казалось, уродливые черты вылепили из воска, а затем поднесли к пламени свечи. Такое часто случается даже после самых успешных операций по трепанации черепа. Другая половина лица кривилась в привычной усмешке. Если и раньше Расфер был отвратительным, теперь же дети плакали от страха, завидев его, а взрослые делали знак от сглаза. Он прошел рядом с тем местом, где стоял я, а за ним проследовали носилки. Через щелочку между вышитыми занавесками я заметил вельможу Интефа, небрежно развалившегося на подушках из чистого шелка, привезенного с Востока. Подушки эти стоили по крайней мере пять золотых колец каждая. Щеки его были свежевыбриты, а волосы убраны в официальную прическу. На ее вершине был закреплен конус ароматизированного пчелиного воска, который тает на жаре и стекает по волосам и по лбу, охлаждая кожу. Рука, сплошь унизанная кольцами, лениво лежала на гладком загорелом бедре красивого маленького мальчика-раба, которого, скорее всего, приобрели недавно, так как я не знал его. Сила моей ненависти застала меня врасплох, когда я увидел прежнего господина. Все неисчислимые оскорбления и унижения, которые я вынес в свое время, нахлынули на меня. Его последнее преступление только усилило мою ярость: посылая мне кобру, он подвергал опасности не только мою жизнь, но и жизнь моей госпожи. Если я и мог простить ему остальное, этого никогда не прощу. Его голова стала поворачиваться ко мне, но прежде, чем глаза его встретились с моими, я нырнул за спину гороподобной женщины. Носилки двинулись дальше по узкой улочке, я посмотрел им вслед и внезапно почувствовал, что весь дрожу, как после схватки с коброй. – О божественный Гор, услышь мою мольбу, не дай мне покоя до тех пор, пока он не умрет и не отправится к Сету, своему господину, – прошептал я и снова направился к воротам, проталкиваясь сквозь толпу. Половодье достигло высшей точки, и земли вокруг реки исчезли в благотворных объятиях Нила. Как и всегда с начала времен, река откладывала на полях жирный слой черного ила. Когда вода уйдет, сверкающие просторы снова расцветут той характерной зеленью, которую можно увидеть только у нас, в Египте. Солнечный свет и плодородный ил позволят вырастить три урожая до того, как Нил опять выйдет из берегов и принесет свои дары. По краям залитых водой полей шли насыпи. Они регулировали распределение воды и служили дорогами. Я направился по тропе, проложенной по вершине насыпи, на восток, пока не дошел до каменистой почвы у подножия холмов, где повернул на юг. По пути я время от времени нагибался и переворачивал придорожные камни, пока не обнаружил то, что искал. Потом прибавил шагу и решительно устремился вперед. Я настороженно вглядывался в рваную линию холмов по правую руку, потому что в таких местах шайки сорокопутов часто устраивали засады. Я пересекал каменистый овраг, когда меня внезапно окликнули. – Помолись за меня, любимец богов! – Нервы мои были настолько напряжены, что я вскрикнул от испуга и отпрыгнул в сторону, прежде чем успел взять себя в руки. Мальчишка-пастушок сидел на краю оврага прямо надо мной. Ему было не более десяти лет, но с виду он казался старым, как первый грех человека. Я знал, что сорокопуты часто используют детей в качестве разведчиков и часовых. Маленький оборвыш, казалось, был создан для этой роли. Волосы у него были грязные и всклокоченные, а плохо продубленная козья шкура, из которой сшили его одежду, воняла так, что я чувствовал запах со дна оврага. Его блестящие вороньи глаза быстро и жадно осмотрели меня, оценивая наряд и поклажу. – Куда ты направляешься и по какому делу, добрый отец? – спросил он и просвистел длинную тонкую мелодию на тростниковой дудочке, которая вполне могла оказаться сигналом для того, кто прятался выше по склону. Прошло несколько мгновений, прежде чем сердце мое успокоилось и я снова обрел дар речи. – Ты дерзок, дитя. Какое тебе дело, кто я и куда иду? Его поведение по отношению ко мне тут же изменилось. – Я голоден, милостивейший жрец, я сирота, которому приходится самому кормить себя в этом жестоком мире. Нет ли у тебя корочки хлеба в твоем таком большом мешке? – Ты не кажешься мне голодным. – Я отвернулся и пошел дальше. Но пастушок скатился по склону оврага и заплясал передо мной. – Покажи мне, добрый отец, что у тебя в сумке, – настаивал он. – Смилуйся, добрый господин. – Ладно, негодник. – Я достал из сумки спелый финик. Он протянул руку, но я тут же сжал кулак. Когда снова разжал пальцы, финик превратился в багрового скорпиона. Ядовитое насекомое угрожающе подняло хвост над головой, мальчик завопил и поскорее забрался обратно на склон оврага. Наверху он остановился и закричал: – Ты не жрец! Ты джинн пустыни, ты дьявол, а не человек! – Он лихорадочно сделал знак от сглаза, сплюнул три раза на землю и помчался вверх по склону холма. Я поймал скорпиона под плоским камнем у дороги. Разумеется, выдернул жало из кончика хвоста, прежде чем сунуть его в свой мешок. Скорпион был припасен именно на такой случай. Тот же старый раб, который научил меня читать по губам, показал мне еще кое-что, пока жил с нами. Этому фокусу меня тоже научил он. У подножия следующего холма я остановился. Пастушонок стоял прямо на вершине гряды. Он был не один. Рядом с ним находились двое мужчин, а ребенок яростно жестикулировал. Увидев, что я заметил их, они тут же исчезли за линией холмов. Можно не сомневаться, они вряд ли будут приставать к дьявольскому жрецу. Не прошел я и нескольких сотен шагов, как почувствовал впереди на дороге какое-то движение. Тут же остановился и прикрыл глаза от ослепительных лучей полуденного солнца. С облегчением разглядел небольшую и совершенно невинную группу людей, приближавшуюся ко мне. Я осторожно пошел им навстречу, и, когда расстояние между нами уменьшилось, сердце у меня чуть не выпрыгнуло из груди: мне показалось, что я узнал Тана. Он вел на поводу ослика. Маленькое жилистое животное несло тяжелый груз. На его спине поверх огромного узла сидели женщина и ребенок, но ослик весело трусил вперед. Женщина, как я успел разглядеть, была в положении. Живот тяжело лежал на коленях. Ребенок за ее спиной оказался девочкой лет десяти-одиннадцати. Я уже собирался окликнуть Тана и поспешить навстречу, когда понял, что ошибся и человек этот мне не знаком. Меня обманули его рост, широкие плечи и ловкость движений, когда он вел в поводу ослика, а также сверкающая грива золотых волос. Мужчина подозрительно разглядывал меня, обнажив меч. Он отвел ослика с дороги и встал между мной и ценным грузом. – Да благословят тебя боги, добрый путник! – Я решил играть роль жреца до конца, а он проворчал что-то и продолжал целиться кончиком меча мне в живот. В нашем любимом Египте никто не доверяет незнакомцу. – Ты рискуешь жизнью своей семьи на этой дороге, друг мой. Тебе следовало бы искать защиты каравана. В холмах прячутся разбойники. – Я уже тревожился за них. Женщина показалась мне милой и порядочной, а ребенок за ее спиной чуть не расплакался при моих словах. – Проходи, жрец, – приказал мужчина, – прибереги свои советы для других. Мне они не нужны. – Вы очень добры, благородный господин, – прошептала женщина. – Мы целую неделю ждали каравана в Кене и не могли больше там оставаться. Моя мать живет в Луксоре. Она поможет мне родить ребенка. – Молчи, женщина! – зарычал на нее муж. – Я не стану связываться с незнакомцем, даже если на нем плащ жреца. Я заколебался, стараясь придумать, чем им помочь. Девочка оказалась красивой малюткой с черными обсидиановыми глазами. Мне понравилось ее личико. Однако в тот самый момент муж погнал ослика мимо меня, и я посмотрел им вслед, беспомощно пожав плечами. Невозможно горевать за все человечество, сказал я себе. Так же как нельзя заставлять слушаться твоего совета тех, кто отказывается от него. Я отправился на север не оглядываясь. Было уже довольно поздно, когда я наконец обогнул холм и увидел у своих ног длинную каменистую косу, уходившую в зеленые болота. Даже с высоты холма нельзя было разглядеть хижину. Она скрывалась в глубине зарослей папируса – крыша у нее была из тростника, поэтому она полностью сливалась с окружающей растительностью. Я побежал вниз по тропинке, прыгая с камня на камень, пока не добрался до воды. До основного русла Нила было далеко, и течение здесь почти не чувствовалось. У небольшого причала я нашел старую полуразвалившуюся лодку. Она была наполовину затоплена, и мне пришлось вычерпать из нее воду, прежде чем спустить на воду. Затем я стал пробираться по проходу между зарослями папируса, осторожно отталкиваясь шестом. Когда вода стояла низко, хижина была на суше, но теперь у ее опор вода доставала до плеч. К одной из свай была привязана лодка поновее моей. Она была пуста. Я привязал свою лодку рядом и, забравшись по шаткой лесенке на помост, заглянул в старую охотничью хижину. Свет струился через дыры в соломенной крыше, но это не портило ее, так как у нас, в Верхнем Египте, дождей не бывает. С того самого дня, как мы с Таном обнаружили эту хижину, я не видел в ней такого беспорядка. Одежда, оружие и кухонная утварь были разбросаны по полу, как обломки доспехов и трупы на поле боя. Вонь винного перегара перебивала даже запах несвежей пищи и немытых тел. Тела же лежали на грязном матрасе в дальнем углу хижины. Я осторожно пробрался по заваленному вещами полу, чтобы осмотреть их. Они были живы. Женщина застонала, заворчала во сне и перевернулась на спину. Она молода, и ее обнаженное тело достаточно соблазнительно. Груди большие, а внизу живота темнела короткая поросль жестких курчавых волос. Однако даже во сне лицо ее казалось грубым и неумным. Тан, без сомнения, нашел ее в одном из портовых притонов. Он всегда был очень разборчив и никогда не пил много. Эта тварь и множество пустых кувшинов из-под вина, составленных вдоль стен, показывали, как низко он пал. Я посмотрел на него и едва смог узнать. Лицо распухло и заросло нечесаной и немытой бородой. Очевидно, он не брился с тех пор, как я видел его у стен гарема. Женщина проснулась. Ее глаза остановились на мне, одним ловким кошачьим движением она соскользнула с матраса и бросилась к кинжалу, висевшему на стене рядом со мной. Я выхватил оружие из ножен прежде, чем она дотянулась до него, и выставил вперед обнаженный клинок. – Уходи, – тихо приказал я. – Иначе ты ощутишь в брюхе нечто такое, чего там еще не бывало. Она собрала вещи с пола и быстро натянула одежду, злобно разглядывая меня. – Он не заплатил мне. – Думаю, ты уже сама щедро вознаградила себя за работу. – Я махнул кинжалом в сторону двери. – Он обещал мне пять золотых колец. Ее тон изменился, в голосе слышалась мольба. – Я уже двадцать дней работаю не покладая рук. Я делала для него все, что только нужно. Готовила, содержала дом в чистоте, обслуживала его и убирала рвоту, когда он напивался. Мне нужно заплатить, я не уйду, пока мне не заплатят… Я схватил ее за длинные черные волосы и подтолкнул к двери, затем, не выпуская, помог спуститься в худшую из двух лодок, в которой сам приплыл. Как только она оттолкнулась шестом от помоста и я уже не мог ее достать, на меня обрушился такой поток ругательств, что цапли и другие водяные птицы испуганно вылетели из зарослей камыша вокруг нас. Когда я вернулся к Тану, он даже не пошевелился. Я проверил кувшины. Большая часть из них была пуста, но в трех еще оставалось вино. Мне стало интересно, как ему удалось запастись таким количеством выпивки. Скорее всего, послал женщину в Карнак, и какой-нибудь лодочник помог ей. Судя по количеству кувшинов, здесь всему отряду Синего Крокодила хватило бы на полгода. Немудрено, что Тан находился в жутком состоянии. Я посидел немного рядом на матрасе, всей душой сочувствуя Тану. Он пытался погубить себя. Я понимал это и не презирал его. Любовь к моей госпоже была столь велика, что Тан не хотел жить без нее. Разумеется, я также злился на него за то, что он так дурно обошелся с собой и позволил непростительной жалости к самому себе овладеть им. Тем не менее даже в столь жалком состоянии в нем оставалось какое-то благородство, вызывавшее во мне восхищение. В конце концов, не он один был виноват в этом. Моя госпожа тоже пыталась принять яд и умереть. Я понял и простил ее. Разве мог я не понять и не простить Тана? Я печально вздохнул: двое молодых людей были для меня самыми близкими в этом мире. Затем я поднялся на ноги и принялся за работу. Сначала постоял немного над Таном, разжигая в себе злобу, чтобы по-настоящему грубо обойтись с ним. Потом схватил его за ноги и потащил из хижины. Он почти пришел в себя и слабо выругался, но я не обращал внимания на слабые попытки остановить меня и выбросил его через дверь хижины. Тан полетел головой вперед и с оглушительным всплеском ушел под воду. Я подождал, пока он всплыл и, толком не придя в себя, начал барахтаться около лестницы. Я спрыгнул в воду рядом с ним, схватил обеими руками за волосы и засунул голову под воду. Какое-то время он сопротивлялся слабо и мне удавалось удерживать его под водой. Потом в нем проснулся инстинкт самосохранения, и он начал биться изо всех сил. Меня выбросило из воды и швырнуло в сторону, как веточку во время бури. С диким рыком Тан выскочил на поверхность, чтобы глотнуть воздуха, и стал яростно отбиваться от невидимого врага. Ударом кулака он мог оглушить гиппопотама, поэтому я поспешно отошел подальше и наблюдал за ним с безопасного расстояния. Кашляя и задыхаясь, Тан кое-как добрался до лестницы и повис на ней. Мокрые волосы струились по его лицу, закрывая глаза. Видимо, он сильно наглотался, и я даже почувствовал тревогу. Мое средство могло оказаться слишком сильным. Я уже собрался прийти ему на помощь, когда он широко раскрыл рот и оттуда хлынула вонючая смесь болотной воды и полупереваренного вина. Я был поражен количеством этой отвратительной жидкости. Он по-прежнему висел на лестнице, захлебываясь от недостатка воздуха. Я подплыл к одной из свай и подождал, пока его вырвало еще раз, а потом сказал, вложив в свои слова все презрение, на которое был способен: – Моя госпожа Лостра не могла бы гордиться тобой сейчас. Он огляделся залитыми водой глазами и наконец увидел меня: – Проклятие, Таита! Так это ты пытался утопить меня? Идиот, я же мог убить тебя. – В твоем теперешнем состоянии ты мог навредить только кувшину вина. Боже, какое отвратительное, жалкое зрелище ты собой представляешь! – Я взобрался по лестнице в хижину, оставив его в воде. Он тряс головой и бормотал что-то себе под нос. Я начал убираться в хижине. Прошло довольно много времени, прежде чем Тан последовал за мной и пристыженно уселся у входа. Не обращая на него внимания, я продолжил уборку, пока наконец ему самому не пришлось нарушить молчание. – Как ты живешь, дружище? Мне не хватало тебя. – Другим тебя тоже не хватало. Крату, например. Флотилия билась с врагом в низовьях реки. Им бы пригодился еще один меч. А кроме того, моя госпожа Лостра тоже скучала по тебе. Она говорит о тебе каждый день, и любовь ее по-прежнему чиста и искренна. Интересно, что бы она подумала о той шлюхе, которую я выгнал из твоей постели. Тан застонал и схватился за голову: – Ох, Таита, не произноси имени своей госпожи! Мне невыносимо слышать его. – Так открой кувшин вина и валяйся в собственном дерьме из жалости к себе, – сердито предложил я.