Тан чуть было не ударил меня снова, но я видел, как он борется с собой. Наконец ему удалось взять себя в руки. – Посмотри, можешь ли ты помочь им. – И он показал на тела стражников, валявшиеся на полу прихожей, как на поле битвы. С ужасом я узнал в одном из них Хетхета, старшего сотника отряда и уважаемого мной человека, который лежал в углу, свернувшись и сжимая живот. На лице у него застыла такая гримаса боли, какую я бы не хотел увидеть еще раз. Я коснулся его щеки: кожа была холодна и безжизненна. Я покачал головой: – Уже ничем не могу ему помочь. Я поднял пальцем веко и заглянул в мертвый зрачок, потом наклонился и понюхал рот. Почувствовал отвратительный слабый запах грибов, который был так знаком мне. – Яд. – Я поднялся на ноги. – С остальными наверняка то же самое. – Пятеро стражников, скорчившись, лежали на каменных плитах. – Как их отравили? – спросил Тан напряженным, но спокойным голосом, а я взял одну из чаш с низкого столика, где стражники, очевидно, обедали, и понюхал ее. Здесь запах грибов был сильнее. – Спроси повара, – предложил я. Затем во внезапном приступе гнева швырнул чашу об стену. Скрюченные тела напомнили мне моих зверюшек, которые умерли такой же смертью, а Хетхет был мне другом. Я перевел дыхание и спросил: – Твой пленник, конечно, сбежал? Вместо ответа Тан провел меня в спальню великого визиря. Я сразу увидел, что в дальнем конце комнаты отодвинута цветная, раскрашенная панель и открыт тайный ход. – Ты знал, что здесь есть тайный ход? – холодно спросил Тан, и я покачал головой: – Мне казалось, что знаю все его секреты, но я ошибался. – В моем голосе послышалось смирение. Наверное, в глубине души я понимал все это время, что нам не удастся свершить правосудие над вельможей Интефом. Он был любимцем богов тьмы и пользовался их покровительством. – Расфер сбежал вместе с ним? Тан покачал головой: – Я приказал запереть его в арсенале вместе с князьями, но оба сына Интефа, Менсет и Собек, исчезли. Скорее всего, именно они организовали убийство стражников и побег отца. Тан снова полностью овладел собой, но чувствовалось, что гнев его еще не угас. – Ты так хорошо знаешь Интефа. Что он будет делать? Куда отправится? Как мне поймать его? – Я знаю только одно: он подготовился к подобной напасти. В Нижнем царстве хранил сокровища у знакомых купцов и законников. Даже торговал с лжефараоном. По-моему, продавал ценные сведения его военачальникам. Наверняка будет встречен там с распростертыми объятиями. – Я уже послал пять быстрых ладей на север с приказом обыскивать все суда, которые они нагонят. – У него есть друзья за Красным морем. Он отправлял сокровища купцам в Газу, на берег Северного моря, чтобы те сохранили их. Заключал сделки с бедуинами. Многие из них служили ему. Они помогут ему пересечь пустыню. – Клянусь Гором, у него, как у крысы, нора одна, а выходов дюжина. Как могу я перекрыть все? – Никак. Фараон ждет нас, он хочет присутствовать при казни. Тебе придется доложить ему о бегстве. – Царь будет разгневан, и по праву. Я не выполнил свой долг, позволил Интефу сбежать. Но Тан ошибался. Фараон с поразительным спокойствием выслушал известие о побеге Интефа. Я не могу объяснить это. Наверное, огромные богатства, попавшие к нему в руки, смягчили его чувства, а кроме того, в глубине души еще могла таиться любовь к великому визирю. Но с другой стороны, фараон был добродушным человеком, и созерцание казни вельможи Интефа, которого должны были прибить к воротам, вряд ли доставило бы ему удовольствие. По правде говоря, он выказал легкое раздражение и порассуждал об обмане правосудия, но, пока мы находились у него, тайком поглядывал на список сокровищ Интефа. Даже когда Тан признал себя ответственным за побег пленника, фараон отмахнулся: – Вина за это полностью лежит на начальнике стражи. Чаша с ядом, которую ему поставил Интеф, уже послужила наказанием. Ты послал ладьи и войска в погоню за беглецом. Ты сделал все, что должен был сделать, вельможа Харраб. Тебе остается только выполнить свой долг и привести в исполнение приговор, вынесенный остальным преступникам. – Готов ли фараон присутствовать на казни? – спросил Тан, и фараон оглянулся, как будто искал повод остаться со списком сокровищ и докладом сборщика податей. – У меня много дел, вельможа Тан. Начинайте без меня. Доложите, когда приговор будет приведен в исполнение. Народ проявил такой интерес к казни, что отцы города решили построить «трибуны Таиты» перед главными воротами. Они брали по серебряному кольцу за место. Недостатка в желающих не было, трибуны забиты до отказа. Толпы зрителей, которые не смогли получить места на трибунах, разместились на полях за стенами города. Многие принесли с собой пива и вина, чтобы отпраздновать казнь и произносить тосты князьям сорокопутов. Мало кто из присутствующих не пострадал от набегов разбойников, многие потеряли мужей, братьев или сыновей. Совершенно обнаженными и связанными, как и приказал фараон, осужденных провели по улицам Карнака. Толпы народа выстроились вдоль их пути и забрасывали навозом и грязью, кричали оскорбления и трясли кулаками. Дети плясали впереди шествия и пели веселую песенку, сочиненную тут же: Гвозди в ногах, к солнышку зад: Смерти такой князь будет рад! Подчиняясь желанию госпожи, я занял место на трибуне и стал смотреть, как приводится в действие приговор. По правде говоря, глаза мои не глядели на наряды и украшения разодетых женщин, сидевших вокруг меня, когда пленников провели через ворота. Я смотрел на Расфера и пытался разжечь в себе ненависть к нему. Заставил себя перечислить все жестокие и коварные поступки, которые он совершил по отношению ко мне, постарался вспомнить боль, причиненную острым ножом. И все же, когда я увидел своего врага, голого, с огромным белым животом, висевшим почти до колен, с навозом в волосах и струйками грязи на лице и уродливом теле, мне было трудно ненавидеть его, как он того заслуживал. Расфер узнал меня на трибуне и ухмыльнулся. Половина лица его была парализована, и ухмылка эта превратилась в кривую гримасу. – Благодарю тебя за то, что ты пришел попрощаться со мной, евнух. Может быть, мы снова встретимся на полях рая, и тогда я с удовольствием опять отрежу тебе яйца. Издевка должна была разжечь мою ненависть, но почему-то этого не произошло, хотя я и ответил ему: – Ты отправишься не дальше грязи на дне реки, старина. Следующую зубатку, которую я зажарю на вертеле над костром, назову Расфером. Его первым из пленников должны были поднять на ворота. Троим пришлось тянуть сверху на веревках, четверо поднимали снизу. Они держали, пока один из войсковых оружейников забирался по лестнице с каменным молотком в руке. Расфер перестал шутить, когда первые толстые медные гвозди прошли через плоть и кости огромных мозолистых ног. Он орал и извергал проклятия, извиваясь в руках державших его мужчин, а толпа веселыми криками и смехом подбадривала оружейника. Только когда забили все гвозди и молотобоец спустился вниз полюбоваться своей работой, стали видны недостатки нового наказания. Расфер выл и рычал, болтаясь на воротах, кровь медленно сочилась из ран. Теперь гигантское брюхо нависло над грудью, обнажив огромную волосатую гроздь половых органов, шлепавших о низ живота. Он извивался и метался на воротах, а гвозди медленно рвали плоть между пальцами, пока наконец не прорвали ее. Расфер свалился на землю и начал биться, как рыба на песке. Зрителям представление понравилось, и они весело завыли. Подбадриваемые зрителями, палачи подняли Расфера, а оружейник снова забрался с молотком на ворота и начал заколачивать гвозди. Чтобы жертва держалась покрепче, Тан приказал также прибить руки. На этот раз Расфера закрепили более удачно: он висел головой вниз, распятый на руках и ногах, словно чудовищная морская звезда. Больше не орал: тяжелые потроха провисли и сжали легкие. Каждый вздох стоил ему огромных усилий, не хватало воздуха на крик. Один за другим все осужденные были подняты на ворота и распяты на них; толпа визжала от радости и хлопала в ладоши. Только Басти Жестокий не издал ни звука, чем лишил зрителей удовольствия поиздеваться над собой. Время шло. Солнце поднималось все выше, и жара усиливалась. К полудню пленники настолько ослабели от боли, жажды и потери крови, что висели тихо, как туши на крюках мясника. Зрители начинали скучать и постепенно расходились. Некоторые князья из сорокопутов продержались дольше, другие меньше. Басти продолжал дышать целый день. Только на заходе солнца он последний раз судорожно вздохнул и затих. Расфер оказался крепче остальных. Много позже, после смерти Басти, он все еще держался. Лицо раздулось от наплыва темной крови и стало вдвое шире, чем раньше. Язык торчал изо рта, как кусок сырой печени. Время от времени Расфер глухо стонал, и глаза судорожно раскрывались. Каждый раз, когда я видел это, ощущал его страдания. Последние остатки ненависти давно угасли, и теперь меня переполняла жалость к нему, как ко всякому измученному животному. Толпа уже давно разошлась, и я сидел один на пустой трибуне. Не пытаясь скрывать своего отвращения к обязанности, возложенной на него фараоном, Тан оставался на посту до заката. Затем передал командование охраной одному из сотников и оставил нас сторожить покойников. Теперь у ворот было лишь десять стражников, не считая меня да нескольких нищих, валявшихся, как кучи тряпья, у подножия стены. Факелы по обеим сторонам ворот мерцали и вспыхивали на ночном ветерке, освещая происходящее потусторонним светом. Расфер снова застонал, и я не выдержал. Взял кувшин пива из своей корзины и спустился вниз к сотнику. Мы знали друг друга по походу в пустыне, поэтому он рассмеялся и покачал головой в ответ на мою просьбу. – Таита, ты мягкосердечный дурак. Этот негодяй все равно не жилец. Он не стоит беспокойства. Но я могу отвернуться на время. Поторопись. Я подошел к воротам, и голова Расфера оказалась на одном уровне с моей. Я тихо позвал его по имени, веки судорожно открылись. Не зная, понимает ли он, что ему говорят, я прошептал: – Я принес тебе пива – промочить горло. Расфер тихо сглотнул. Глаза смотрели на меня. Если он еще чувствовал что-нибудь, его должна была мучить адская жажда. Я плеснул несколько капель пива ему на язык, стараясь не попасть в нос. Распятый сделал слабое, но тщетное усилие проглотить. Это было невозможно: жидкость вытекла из уголков рта и закапала на слипшиеся от навоза волосы. Он закрыл глаза, и настал наконец момент, которого я ожидал. Я тихо достал кинжал из складок платка. Осторожно приложив острие у него за ухом, быстрым и резким движением вонзил по рукоять. Его спина выгнулась в последней судороге, а потом тело обмякло и затихло. Я вынул клинок. Крови почти не было, я спрятал кинжал в платок и отвернулся. – Пусть райские сны укачивают тебя всю ночь, Таита, – окликнул меня на прощание сотник. Я не смог совладать со своим голосом и не ответил ему. Мне бы никогда не пришло в голову, что я буду оплакивать Расфера. Но может быть, я и не его оплакивал. Может быть, себя, и только себя. По повелению фараона возвращение двора на Элефантину сначала отложили на месяц. Царю нужно было распорядиться новыми сокровищами, и он находился в приподнятом настроении. Я никогда еще не видел его более счастливым и довольным. Я был рад за него. К этому времени я по-настоящему привязался к старику и иногда засиживался допоздна с его писцами, проверяя счета царской казны, начавшие теперь явно излучать розовое сияние. Помимо этого меня иногда призывали к царю на совет по поводу перестройки погребального храма, которую он теперь мог себе позволить. Я подсчитал, что примерно половина недавно полученных сокровищ уйдет в могилу вместе с фараоном. Он забрал лучшие драгоценности из запасов Интефа и послал пятнадцать тахов золотых слитков златокузнецам храма, чтобы их переработали в ритуальные предметы. Тем не менее Мамос находил время призывать к себе Тана и совещаться с ним по военным вопросам. Теперь он признавал в Тане одного из выдающихся военачальников своего войска. Я иногда присутствовал на его встречах. Угроза со стороны лжефараона Нижнего царства нависла над нами, и мысли наши постоянно возвращались к ней. Благосклонность царя к Тану была столь велика, что последнему даже удалось рассеять большую часть его страхов и убедить фараона выделить некоторую часть сокровищ Интефа на постройку пяти новых флотилий боевых ладей и снабжение отрядов стражи новым оружием и сандалиями. Но он не сумел убедить царя выдать войску невыплаченное жалованье. Многие отряды уже полгода его не получали. Решения фараона повысили боевой дух войска, и каждый солдат знал, кому всем обязан. Они рычали, как львы, и приветствовали Тана, поднимая вверх сжатые кулаки, когда он выстраивал войска на смотр. Почти всякий раз, когда Тана призывали на аудиенцию к царю, госпожа моя находила повод присутствовать там. Хотя ей хватало здравого смысла держаться в тени, они с Таном обменивались такими горящими взглядами, что я боялся, как бы они не подпалили искусственную бороду фараона. Нам везло: никто, кроме меня, казалось, не замечал этих жарких посланий страсти. Как только госпожа узнавала, что я должен увидеться с Таном с глазу на глаз, она передавала ему долгие и горячие послания. По возращении от него я приносил ей ответы, не уступавшие ее собственным по длине и страстности. К счастью, излияния их сердец повторялись, и запомнить их не представляло труда. Госпожа Лостра без устали просила меня найти для нее способ остаться с Таном наедине. Признаться, я слишком боялся за свою шкуру и безопасность моей госпожи и не слишком ревностно выполнял эти приказания, не проявляя обычной своей изобретательности. Однажды я попытался было передать Тану приглашение встретиться с моей госпожой, но он вздохнул и отказался, осыпав меня признаниями в любви к ней. – Наша первая встреча в усыпальнице Трас была чистым безумием, Таита. Я совсем не собирался ставить под удар честь госпожи Лостры, и если бы не самум, этого бы не произошло. Мы не можем больше так рисковать. Скажи, что я люблю ее больше жизни. Скажи ей, что я буду ждать ее всю свою жизнь. Получив это любовное послание, госпожа моя топнула ножкой, назвала своего верного любимого упрямым дураком, которому наплевать на нее, разбила чашку и два кувшина цветного стекла и бросила в реку украшенное драгоценностями зеркало, подарок царя, а потом и сама кинулась на постель и прорыдала до самого вечера. Помимо чисто военных обязанностей, которые включали наблюдение за постройкой флотилии новых ладей, Тан в те дни много времени посвящал переустройству отцовских имений, доставшихся ему в наследство.