– Всего хорошего, Андрей Николаевич. Буду ждать вас в следующий понедельник, надеюсь, из вашего банка придёт подтверждение. Как ни хотелось Горохову выходить на пятидесятиградусную жару, но сидеть тут до вечера у холодного кулера ему вряд ли разрешат. Жара как волной его накрыла. Нет. Уже не пятьдесят, уже перевалило за полтинник. Может, уже пятьдесят два. И до трёх так и продержится. Нужно искать место, иначе его опять зашатает. И рука всё какая-то другая, всё немеет, и пальцы вялые, едва шевелятся. Столовая – больше ему некуда было податься. Ну, не к Валере Генетику идти же. Он ему и так два рубля должен, ещё и докучать… Нет, так не пойдёт. Он пошёл по улице в обратную сторону. Шел, перебиваясь через открытые места почти бегом. На улице кроме него вообще никого, даже торчки попрятались. Шёл, думая, что закажет в столовой, и случайно поднял голову. Посреди улицы, на самом солнцепёке стоял человек. Был он в простой куртке на голое тело. Ни респиратора, ни очков, ни шляпы или кепки – ничего, как будто жара его абсолютно не касалась. И оружия при нём не было. Он стоял и внимательно смотрел на Горохова. Ноги длинные, на первый взгляд худые, корпус же очень мощный, руки тоже мощные, пальцы сжаты в кулаки. Голова почти без шеи. Губы тонкие, глаза чуть навыкат, было в нём что-то необычное. Да уж куда необычнее – стоять с непокрытой головой на улице, когда время идёт к трём. А этот тип стоял и смотрел на идущего к нему геодезиста. Как у него мозги не закипали? Впрочем, может, тоже любитель полыни. Ещё и таращится так нехорошо, словно собирается заговорить или даже затеять ссору. «Мне ещё ссор тут не хватало, мне ещё с психом или наркотом поскандалить осталось». Чтобы выглядеть дружелюбнее и при этом не снимать маски, Горохов поднял левую руку, ну, насколько это было возможно, и помахал незнакомцу слегка, но сам правой на всякий случай взвёл курки на дробовике. «Зараза». Щелчок одного курка, вроде, и тихий, но в абсолютной тишине знойного дня очень даже хорошо был слышен. А тут один за другим два щелчка. Странный тип покосился на его обрез, но ничего не сказал и рукой не помахал в ответ. Ничего. Только всё тот же тяжёлый изучающий взгляд. «Да и хрен с тобой, мне махать ручкой не нужно, это хорошо, что курки так щёлкнули, пусть знает, что я начеку». Так Горохов и прошёл мимо этого странного человека. Он даже обернулся, отойдя от него шагов на десять, чтобы проверить, не идёт ли тот, а то кинется ещё сзади. Нет, этот тип так и стоял на том же месте, так и смотрел вслед уходящему геодезисту. И жара его не брала. Вот же люди. А в столовой тоже жарко, тридцать три, наверное, кондиционеры не справляются. Понятное дело, он не один такой умный, почти половина столов занята, люди на вид приличные, женщины есть. Нет, не те, что были утром. Нормальные женщины, зашли выпить холодной воды со степной мятой. Многие пьют чай, разговаривают. Тут можно раздеться и посидеть в одной рубахе под крыльями вентилятора, что крутятся под потолком. Пришла Ёзге, встала у стола молча, смотрит, чуть склонив голову на бок, ждёт. – Воды, – говорит Горохов, кладя на лавку рядом с собой обрез. – Холодной? – Самой холодной. – Он скидывает пыльник. – Холодная – две копейки литр. – Неси. Только сначала пол литра, не хочу, что бы остывала. – Да знаю, – с апломбом говорит девочка, чего, мол, учите. – Ещё что будете заказывать? – Буду, но сначала воду. – Сейчас принесу. – Говорит она и уходит. Геодезист привалился к стене, она казалась прохладной. Ему было наплевать, что все в столовой смотрят на него, кто украдкой, а кто и не очень. Он сидит под вентилятором и ждёт холодную воду. Ему нужно было отсидеться, прийти в себя. Глава 7 Нет, кормят у татарки Кати паршиво. Она как тумба стояла за прилавком, лицо закрыто тряпкой, только глаза видно. Следит за девочкой, как та работает, да деньги у неё принимает. А после четырёх люди стали прибавляться, из двенадцати столов только два не заняты. В основном все местные. Сюда с жёнами приходят, даже с детьми. Пьют всё, от воды с мятой и холодной браги до горячего чая и самогона. Но были и пареньки в солдатской обуви, крепкие такие, подтянутые. Они не пили, они по большей части ели. Саранчу, наученный горьким опытом, он заказывать не решился, попросил кусок ноги дрофы и гороховую кашу. Ну, и опять разочарование. Горох высох, лежал в тарелке куском, дрофа была древняя, мясо от неё отделялось волокнами. И только за это блюдо пришлось отдать одиннадцать копеек. Одно разочарование. – Что ж ты не сказала, что это нельзя есть, – с укором произнёс он, когда Ёзге забирала у него тарелку. – Так слопали же, – нагло заявила она. – Еле-еле. – Другие жуют, ничего, а вы, сразу видно, с севера. – Говорила она, протирая стол. – Возьмите тыкву печёную, она вкусная. Козинак из семечек – с чаем очень вкусно. – Я сегодня ваш чай уже пил, чуть не отравился, его варили неделю назад. – Берите, говорю, чай, утром новый сварили, – сказала она, собираясь уходить. – Ну, что-нибудь закажете? – Позже. Насидел на двадцать две копейки, копейку дал девочке. Много потратил, но отдохнул. Не на улице, всё-таки, в пекле жарился. Наелся до следующего обеда. Долго разминал руку, поначалу она не беспокоила его, а теперь болела. Вот бок, слава Богу, почти не напоминал о себе. Боль появлялась, если только резкое движение делал. Да и то ненадолго. Если бы рука не болела, то можно было сказать, что посидел в удовольствие. После того как она принесла чай, он спросил у Ёзге, есть ли тут комнаты. Девочка сказала, что есть: койка стоит шесть копеек, комната с охлаждением – алтын. Он ничего ей больше не сказал, стал пересчитывать оставшиеся деньги. К вечеру ближе женщин в столовой поубавилось, стала играть музыка. Мужики разного вида заполнили заведение: крепкие работяги с буровых, охотники-рыбаки, парни солдатского вида тоже были, был и прочий приличный люд, который не обворует, если ты случайно заснёшь прямо за столом. На столах помимо еды стал появляться кукурузный самогон, холодная брага, а для любителей изысканного, разноцветные настойки на разных кактусах. Ёзге выгнала из подсобки девок-ботов. Они прошлись, покачивая задами по столовой под заинтересованными взглядами мужчин. Для них у стены была специальная скамейка. Юбки у них и так короткие были, а тут они ещё и расселись совсем привольно. Не то, что колени, все ляжки на виду. Руки и плечи тоже открыты. Холёные, здоровые – ни проказы, ни ожогов, ни шрамов. Улыбаются, а во рту зубы все отличные. Одна краше другой – загляденье. Да, красивые, что тут скажешь. Интересно, а как они себя в постели ведут… Горохов наблюдал за ними и не мог поверить, неужели это ненастоящие женщины? Всё, всё в них, как у живых. Только вот не курили они и не пили ничего. Сидели, не меняя поз, нога на ногу. Если проходил мужчина мимо, так начинали говорить одна за другой, но одно и то же, только с небольшой задержкой. Это выглядело даже смешно. Если мимо шла женщина, так её они даже не замечали. Ему было очень интересно наблюдать за ними. Когда мужичок подпитый останавливался рядом с ними, так они оживали и даже вставали и выпячивали свои красивые бёдра. Крутились перед ним, показывая себя с разных сторон. И опять лопотали одно и то же, иногда все вместе. А если и нет – так сидели и таращились в одну точку, но не забывали про улыбку во весь рот. Выглядело это странно. Нет, женщины себя так не ведут. Настоящие бы переговаривались хотя бы. А мужички ими интересовались. Подходили, осматривали, разговаривали и даже щупали. Боты были совсем не против, а вот Ёзге начинала кричать через весь зал: – Эй, эй, Фёдор, чего лапаешь, заплати сначала, потом лапай… Это вызывало смех в столовой. Забавный городок Губаха. Сумерки спускались быстро. Чем южнее, тем быстрее день сменяет ночь. В столовой уже негде было сесть, за стол к Горохову давно подсели два рыбака, понемножку пили, говорили про рыбалку, готовились к дальнему выходу на Широковское водохранилище. Дважды предлагали выпить ему, но он дважды вежливо отказывался. У него были запланированы дела на этот вечер. Стало жарко и душно, и тогда он стал собираться. Уже оделся, встал и допивал воду. – Так вы что, уходите? А койку снимать не думаете? – У его стола остановилась Ёзге. Как она только за всем поспевала? – Вы что, у нас койку снимать не думаете? – Позже приду. – Ответил Горохов, беря обрез. – Так что, мне вам койку стелить или комнату возьмёте? – Кричала девочка. – Пока не знаю, – отвечал он, идя к двери. На улице уже не так тяжко, как днём, тридцать четыре, а может, тридцать три. В воздухе стрёкот – это саранча вылезла из песка и пыли. Летает, трещит своими жёсткими крыльями. Жрёт тлю, колючку, кактусы, мотылька. Всё жрёт, что сможет найти. Ночной мотыль летает бесшумно, и его сейчас много. Сезон. Жирный и липкий мотылёк шлёпнулся ему на очки. Он стряхнул его, протёр стекло перчаткой и пошёл по дороге на север, к выходу из города. Дом Адылла он толком помнить не мог. Не в том он был тогда положении, чтобы что-то запоминать, но ориентировался Горохов везде хорошо. И в пустыне, на незнакомой местности, и в незнакомых городках. Левая от дороги халупа стоит на отшибе первая. Это и есть тот дом. Он прошёл по дороге на север, нашёл небольшой бархан метрах в тридцати от дома. На таком маленьком бархане пауки почти никогда не селятся, но всё равно нужно быть острожным, получить к ранам ещё укус белого паука совсем не хотелось бы. Он, подобрав полы пыльника, сел на песок. Нет, торопиться он не будет, пусть люди улягутся спать, пусть луна выйдет. Тогда он всё осмотрит, уже тогда будет действовать. Ветер был южный, поэтому он не волновался, отодвинул респиратор и, пряча пламя, закурил, держа сигарету в кулаке «по-солдатски», чтобы в ночи огонька никто не увидал. Дом был отсюда немного виден. Не дом, а лачуга. Щели у двери такие, что даже здесь видно выходящий через них свет. Не спит Адылл, жжёт электричество, не на его ли деньги, не на деньги Горохова жирует вор? Дым подхватывался ветерком и улетал на север. А он ждал, пока чуть посветлеет. Луна вот-вот должна была выйти. А вокруг шла жестокая жизнь большой степи: саранча шуршала крыльями, то и дело перед глазами пролетал жирный мотылёк. Глупый, едва различимый в темноте геккон подбежал к его ботинку. Геодезист кинул в него горстью песка. Тот проворно убежал, а тут и луна вышла.