– Что произошло? – А ничего! Пленка у меня порвалась. А потом я очутился здесь. – В Париже? – Если бы. В каком-то сточном канале под Розеттиной. С шариками, совершенно заехавшими за ролики. Вот уже полгода поверить не могу, что провалился больше чем на три столетия. – А который тогда был час? – Не было у меня возможности глянуть на часы. Погоди… Постой… Часов десять или одиннадцать утра. От впечатления я захватил побольше воздуха. В 10.28 началась моя операция, вспоминаю циферблат часов над головой хирурга. А минут через пятнадцать после того я потерял сознание. – Логично я это все никак объяснить не могу, но, похоже, что каким-то чудом потащил тебя за собой в этот мир. После этого я вкратце рассказал ему о собственной опухоли, операции и неожиданном переходе в сферу, которую признавал за домен собственного воображения. – Ага, теперь я уже знаю, кого благодарить за полгода бродяжничества без денег, без удобств, без air condition… – саркастично рассмеялся Лино. – Хорошо еще, что пару лет я закалялся в каналах, так что уже ничего не может застать меня врасплох. Опять же, в этом семнадцатом веке людишки такие легковерные, что им можно втюхать любую туфту, так что я немного подрабатывал в качестве биоэнерготерапевта, по-ихнему: чудотворцем, немного зарабатывал ворожением и как карточный шулер, и если бы не стукнуло мне в голову провозглашать среди простонародья идеалы свободы, равенства и братства, то жил бы как король… Раздался скрип двери, и в комнатку заглянул Ришелье. – Если ты не против, маэстро иль Кане, могли бы мы вернуться к нашей беседе? – К вашим услугам, Ваше Высокопреосвященство. – Но ты же не бросишь меня на расстрел, – обеспокоился Лино. – Этот человек мне нужен! – обратился я к Первому Министру. Кардинал поглядел на меня как-то странно. – Приговор был уже выдан. Но если это может послужить нашему делу, я имею власть над тем, чтобы отложить казнь на какое-то время… – Лет на сто, Ваше Высокопреосвященство, и мы будем квиты, – предложил Павоне, даже в такой ситуации не теряющий чувства юмора. Оставив несостоявшегося мертвеца под опекой Ансельмо, которому наш новый товарищ, скорее, не понравился, я позволил, чтобы кардинал завел меня в угловую треугольную комнату, в которой он, наверняка, устраивал самые секретные дела, поскольку в ней не было окна, а дверей, вообще-то, было целых две, но они были низкими и узенькими, словно ворота в рай. От имени Его Величества мы выражаем вам, maestro, свою благодарность, – произнес хозяин Пале Рояль. – При ближайшей оказии, в знак признания ваших заслуг, король именует вас графом де Мон-Ромейн, я же дам для вас рекомендацию в Государственный Совет. Вы добились необычных достижений, само оздоровление дофина – это истинное чудо. Что же, никогда еще столь многое не зависело от столь немногих. Я усмехнулся, слыша этот невольный плагиат высказывания Уинстона Черчилля, и сказал: – Не могу дождаться того времени, когда то, что сейчас является прототипом, станет повседневностью во всей Европе. Пару месяцев назад мне казалось, что у нас нет ни малейшего шанса, теперь же, благодаря тем необычным людям, собранным Вашим Высокопреосвященством, я становлюсь осторожным оптимистом. – Именно об этом я и собираюсь с вами поговорить. Тут я обеспокоился, поскольку голос кардинала прозвучал исключительно мрачно. – Как я уже вам говорил, граф (а титул прозвучал очень даже здорово), я не из преувеличенно суеверных людей. Меня, правда, обвиняют в то, будто бы я верю в магию, гороскопы, предсказания, но, поскольку это всего лишь подлая клевета, ручаюсь вам, что размышляю я и действую весьма рационально. Если я и не положил край афере "дьяволов из Луден", вызванной той безумной Матерью Иоанной от Ангелов и не защитил несчастного священника Грандье[26] от казни, то только лишь потому, что находился под сильным давлением со стороны партии религиозных фанатиков, да и Его Величество требовало… – тут он замолчал и тяжело вздохнул, словно бы какой-то камень висел у него на сердце. – Но давайте к делу. Как до сих пор, все видения и галлюцинации padre Гомеса сбывались. Потому я относился к ним достаточно серьезно. Наверняка я не сильно удивлю вас, если скажу, что этот необычный испанец предвидел болезнь дофина, потому мы смогли послать за вами уже при первых симптомах appendix. Потому, когда он открыл мне, какие кошмары мучают его в последнее время, я застыл от ужаса. – И что же это за кошмары? – Пускай он сам вам расскажет. Мазарини привел Гомеса. Тут я мог убедиться, что и по отцу Педро была заметна пожирающая его болезнь. Выглядел он так, будто бы в последний раз хорошо выспался лет пять назад; еще больше почернел и поседел, хотя, увидев меня, попробовал усмехнуться. – Расскажите, отче, о своих недавних снах, – отозвался кардинал Ришелье. * * * Та картина, которую представил нам испанец, вовсе не обладала хаотичной структурой сна. Скорее, она походила на цветную и точную в мелочах голограмму. Гомес, с закрытыми, будто у слепого глазами, говорил тихим, можно сказать, монотонным голосом, и в этом, на первый взгляд, бесстрастном отчете было что-то пугающе реальное. Наступал жаркий и липкий вечер. Ничто не говорило о том, что ночь, наступающая после жаркого дня, могла бы принести реальное охлаждение. На закате весь Париж высыпал на улицу; богатые отдыхали в собственных садах; народ победнее поднимался на крыши, намереваясь спать на них наподобие восточных людей. Немилосердная жара потащила в могилу множество жертв. Не один пораженный солнечным ударом человек догорал в доме, а совершенно оглупевшие звери вели себя довольно-таки необычно. Псы выли, хотя Луна еще не взошла, птицы не вылетали на вечернее подкрепление; перекупки при воротах Сан-Антуан говорили, что с самого полудня видели сотни, если не тысячи крыс, уходящих из города ровными, дисциплинированными колонами вроде муравьев. На улицах и на площадях ежеминутно образовывались заторы, в основном, по причине норовистых лошадей, которые, без какой-либо видимой причины, несли, становились дыбом, сбрасывали седоков или же кусали одна другую, словно в ходе боевого безумия. К тому же, движение и так было сильнее обычного, поскольку одновременно тысячи людей из высших сословий предприняли идею покинуть город и отправиться в свои загородные владения. То тут, то там у людей отказывали нервы, вспыхивали уличные драки, блестели рапиры, или же кулаки лакеев опускались на головы зевак. По кабакам вино лилось без меры, целые толпы женщин и детей, непонятно почему, собирались перед входами в церкви, непонятный импульс загонял их в божьи дома. Около восьми часов неожиданно начали бить все колокола – поначалу отдаленные: в Сен-Жермен, Нантерре; затем в Булони, Коломбес, Ноилли; их глухая музыка наплывала с запада к центру, словно бы желая стиснуть клещами тревоги само сердце столицы и вот уже все звонили larum (тревогу) от Сен-Клу до Винсеннес, от Монмартра до холма, который последствии назовут Монпарнас. Люди с беспокойством поднимали головы, спрашивая друг друга: то ли король умер, то ли, возможно, англичане высадились в Нормандии. На террасу Лувра выбежала сама Анна Австрийская в крепе недавнего траура с Людовиком, которому было лет семь, и младшим, чем он, Филиппом. Их сопровождал Мазарини в кардинальском одеянии. На фоне багрового неба, походящего на театральный занавес, показалась и причина этой тревоги: блестящая точка, летящая с чрезвычайной скоростью, точка эта росла на глазах и, будто комета, тащила за собой белую полосу через весь небосклон. Ну а рычание – бешенное и раздирающее барабанные перепонки – приходило лишь потом, после нее. Наверняка, у многих из парижских священников, приглядывавшихся к этому явлению, в памяти всплывали слова из "Откровения" святого Иоанна: "Если караулить станешь, придет будто вор, и не узнаешь часа, пока не придет". И то не был светящийся диск, каких много видывали до того, но стальная птица, обладающая формой вытянутого треугольника с хищным клювом. Она спускалась вниз, словно бы желая пришпилить город, но, будучи над холмом Шайо, снова вырвалась в небо, а из под крыльев вырвались две серебристые сигары, зияющие огнем. Оба эти снаряда, летящие со скоростью пушечного ядра, минули Лувр. Одна сигара взорвалась на острове Сите, попав в большую розетку храма Нотр Дам, в мгновение ока превращая древнюю святыню, ее башни и нефы, алтари и горгульи, в один клуб огня, дыма, развалин. В округе вылетели все окна, воздушная волна повалила на землю королевское семейство, вырвала с корнями деревья в саду Тюильри и осыпала все окружающее пространство дождем черепицы, водосточных труб и кирпича. Вторая сигара взорвалась в Латинском квартале, где высились здания Сорбонны. Зажигательная субстанция из этой бомбы охватила морем огня древние стены университетского квартала, превращая его в преисподнюю ждя всех. Ибо видели людей, тонущих в огне, горящие волосы женщин и деток, сворачивались в этом чудовищном жару словно шкварки… – Ты все это видел в своем сне, – перебил я отца Педро. – Ну а оборона, а противовоздушные орудия? Они, что же, не отреагировали? Тот открыл глаза; мне они показались пугающе впавшими и пустыми. – Никакой обороны не было, – прошептал он. – Только не это более всего заставило меня застыть. Ибо я увидел гораздо больше. Словно бы я был птицей, поднялся на горящим городом вверх, над облаками, так что с высоты в множество миль мог видеть под собой почти всю Европу. Она походила на вырезку из глобуса, с такой дистанции я прекрасно отмечал кривизну земного шара. Я мог лично убедиться в том, что сатанинские Серебристые не выбирали свои цели случайным образом. – Учтите, господа, что в Париже они попали не в королевский дворец или в гарнизон, но в собор и в университет: в веру и в знание, в два столпа нашей цивилизации, – сказал кардинал. – Это правда, нигде они не тратили своих бомб понапрасну, – сообщил Гомес. – Я могу это подтвердить, ибо поднялся высоко над землей, словно бы на летающем ковре, а поскольку ночь была безоблачной, я, будто на ладони, видел горящие после их атаки Рим и Лондон, уничтоженные Вену и Москву, Лиссабон и Стамбул. Но самая ужасная судьба встретила Мадрид, столицу королевства, породившего Кортеса. Рано утром я отметил там неожиданный взрыв и ослепительный, ярче восходящего солнца огненный шар, который излучал, казалось, на весь центр Кастилии, а потом превратился в гигантское облако, своей формой подобной старому дубу, достигающему небес. Как говорит Писание: "Случилось. Увидел я звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладязя бездны. Она отворила кладязь бездны, и вышел дым из кладязя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладязя[27]". – Однако, сон твой касался отдаленного будущего? – допытывался я. – Ты сказал, что дофин в нем был старшим, королева была погружена в траур, а Мазарини уже стал кардиналом. – Все так, только то было весьма недалекое будущее, – уточнил Гомес. – Отстоящее от нас, самое большее, на три, четыре года. Но позволь, учитель, рассказать тебе иное из сонных видений, ибо все они складывались в последовательность рассказов, каждый последующий из которых, казалось, расширял значение предыдущего. – Слушаю внимательно. – Конкретно же, приснилось мне, будто бы, как в юные годы, вскарабкался я на скалу, высящуюся над выступающим в море мысом. За мною, над рекой, разлившейся в обширном эстуарии, лежал крупный город. Я узнал, что эта река называется Тежу, город – Лиссабоном, ну а место, в котором я очутился, называют мысом Рока. Тут же я быстро догадался, что не пребываю во временах своего детства, но вновь в не слишком отдаленном будущем. День был ясный, но над морем все еще лежал утренний туман. Привычно скрипели цикады, мальчишки бегали вокруг маяка, я же, со странным беспокойством, сидел, опираясь спиной о камень. И тут сорвался ветер и снес туманную вуаль. – И отец увидел безбрежное море? – Как раз моря я увидел немного. Зато я увидел флот. Самый огромный из тех, который когда-либо плавал по океанам, похоже, там были все суда, которые в последние годы пересекали океан: каравеллы и галеоны, бригантины, флейты, пинасы. То были суда, которые, скорее всего, перехвачены неприятелем и ими перевооружены, поскольку я не видел традиционных пушек, направлялись в устье Тежу. И я чувствовал, как страх сжимает мне горло, тем более, когда увидал я рои коричневых фигур, покрывающих все палубы. Почитатели Пернатого Змея и Пера Колибри готовились к вторжению. Нас ожидала реконкиста. А вокруг себя я не видел ни малейших даже приготовлений к обороне, только сейчас заметил я, что дети были грязны и голодны, а город за нами разрушен и безлюден. Тут священник замолчал, дыша нервно и неглубоко, словно тот, кто только что вынырнул из морской пучины. – Похоже, это меняет наши планы, – сказал Ришелье. – Видение отца Гомеса говорит о том, что мы не располагаем десятилетиями для приготовлений, до столкновения с врагом у нас остается, самое большее, несколько лет. – Но ведь в таком случае мы ничего не можем сделать, – охнул я. – Самое большее, мы обязаны готовиться к партизанской войне, организовывать очаги сопротивления; прежде всего, нам следует распылить группу ученых и скрыть результаты наших исследований. – Сегодня под утро я видел иной сон, – неожиданно перебил меня ГОмес. – Совершенно не похожий на все остальные. Я пребывал в цветущем саду и видел идущую ко мне светящуюся фигуру в белом. Я не видел ни ее лица, ни одеяний, столь сильное сияние исходило от нее, но сам вид ее удалял страх и неверие. Наоборот, он наполнял душу спокойствием и благоразумием. – А говорила ли что-нибудь эта фигура? – Ни слова. Но когда я проснулся, у меня сложилось впечатление, что, наконец-то, я знаю, что нам делать. – Что же? – Вернуться туда! В Америку. Добраться до источника злых сил, узнать противника. – Я и сам издавна думал об этом, – вмешался Ришелье. – Уже больше месяца назад я риказа капитану Фруассарту отправиться в Нант и готовить его "Генриетту" к дороге. – Ваше Высокопреосвященство желает отослать его в пасть дракона. А одном корабле? – Нет, маэстро, я думаю о большей экспедиции. Вместе с вами, с месье Мардину, с доктором де Лисом, с вашими чудесными аппаратами. – Но ведь, несмотря ни на что, это же чистой воды безумие! – воскликнул я. – В настоящее время это будет то же самое, что атаковать носорога зубочисткой. – Я поплыву с вами, – импульсивно заявил Педро Гомес. – Знаю, что это может закончиться успехом. 10. Время неудач Ришелье считал, что, если мы желаем успеть на Караибы перед весенними ураганами, то следует отправиться немедленно. Тогда мы постановили выезжать завтра же, на рассвете. Поначалу на лошадях, в Орлеан, а потом, если Луара не будет скована льдом, на судах до самого ее устья. Ансельмо не проявлял особого энтузиазма к путешествию, утверждая, что даже вид полного таза с водой вызывает у него морскую болезнь, а что уже говорить про бурный океан. Лино – совершенно другое дело. После возврата из Пале Рояль я застал его в квартирах, которые Мазарини выделил нам для отдыха. Павоне, же помытого и постриженного, я застал в компании Лауры, которую он забавлял штучками с тремя картами, и, как я заметил, за короткое время он уже успел ограбить ее от перстня и сережек, а сейчас они играли на ожерелье. Я приказал шулеру вернуть всяческую добычу, полученную шулерской игрой, и объявил им про поездку, закончив свое высказывание следующим образом: – Я хочу, Лино, чтобы ты сопровождал нас в этом путешествии. – С удовольствием, ответил тот. – Пока что никаких предложений мне никто не делал, а сам я довольно давно уже не нырял в Мексиканском заливе.