– А мои люди? – Останутся там, где находятся сейчас. У них ьудет возможность видеть нас во время переговоров, а если мы захотим – даже и слышать. – Нормально. Понятное дело, ты должен отдать приказ, чтобы никто не пытался даже приближаться к пункту управления во время переговоров. Мои люди крайне нервно настроены. А жизнь верховного жреца висит на волоске. Да, и пускай кто-то от вас займется нашим араваком. Похоже, он серьезно ранен. – Я отдам соответствующие приказы. Хотя, боюсь, что ему уже никто не в силах помочь. Встретился через половину вашего часа, – сказал ученый, а потом, снизив голос, прибавил: – Жрецы убеждали меня, чтобы мы убили всех вас. И немедленно… Нужно было их послушать. К сожалению! А все мое проклятое научное любопытство! * * * Особого опыта в ведении переговоров у меня не было. Если не считать начальный период деятельности SGC, коммерческие переговоры для меня вели уважаемые специалисты, наемные юристы. Мы, в основном, выигрывали. В легенды перешла возможность формулировки договора, в которой нет выигравших и проигравших, нет ни победителей, ни побежденных. Всегда кто-то получает большую выгоду, а второму сложно избавиться от впечатления, что его обвели вокруг пальца. Мир – это не лига джентльменов, а коммерческие переговоры – поединок с использованием благородных жестов. Даже при моей скромной практике я знал, что в любой ситуации, шло ли дело о слиянии, о необходимости вытолкнуть кого-нибудь с рынка или просто сожрать, всегда решающая роль принадлежит силе и хитрости договаривающихся сторон. К тому же, чем дело крупнее, чем большим она обладает весом, тем альтернатива компромиссу более опасна. История известная! Боксеры веса пера могут пихаться, пока им не надоест, хорошо нацеленный удар боксера-супертяжеловеса способен убить. Так что чувство значимости этих переговоров у меня имелось. Ставкой была не только наша жизнь, но и судьба всей цивилизации. Итцакойотль лишь на первый взгляд находился в более комфортной ситуации. На чаше весов лежала не только жизнь верховного жреца, по которому, насколько я заметил, ученый не слишком пропадал. Наше бегство, возможность добраться до Европы, планы реконкисты усложняли, вполне возможно, даже делали ее напрасной. Насколько я оценивал, силы ацтеков ограничивались небольшой кадровой армией и несколькими штуками летающих машин (понятное дело, я не исключаю, что где-то у них могли быть спрятаны и другие аппараты, но, наверняка, их число не было бесконечным). Обладая ядерным оружием, они, возможно, были способны уничтожить мир, но вот завоевание его и поддержка господства над ним без коллаборантов и ренегатов было просто невозможным. А ведь после нашего возвращения Европа четко бы увидела, с кем имеет дело. И ничто так не способствовало бы единству, чем осознание того, что, раньше или позднее, враг или союзник одинаково найдут смерть под обсидиановым ножом. Как мне кажется, хорошая пропаганда могла бы переубедить самого большего глупца – в конце концов, если тебе вырывают сердце, это всегда обладает пронзительным метафорическим смыслом. Чем была бы попытка удаления из нашего организма христианства, римского права и греческой философии, то есть, одним махом, сердца, легких и мозга? Уничтожением! Понятное дело, что согласие Итцакойотля тоже не могло усыпить моей бдительности. Я не переставал задавать себе вопрос: "Это хитрость или всего лишь попытка потянуть время?". Но, возможно, его смягчила вера в то, что мне известно будущее, ergo, контролируя центр управления могу нанести Циболе буквально непредставимый вред? Впрочем, а какие у него имелись возможности повредить нам? Из того, что я мог понять, уже с первых взрывов овальный центр функционировал на аварийном питании. Скорее всего, его нельзя было отключить снаружи, в противном случае, он наверняка бы уже так и поступил. Они могли попытаться потравить нас газом, но им было известно, что у нас имеются противогазы. Я жалел только лишь о том, что мы не знаем их письменность, и что у нас нет инструкций по обслуживанию системы. Располагая ними, мы, наверняка, могли бы управлять спутниками и пусковыми аппаратами. Поэтому для меня было крайне важным вырвать из их рук Лино. Только он один мог расшифровать принципы действия некоторых из имеющихся у ацтеков технических чудес. Тем временем, в проветренный центр управления добрались и остальные члены моей небольшой группы. Вайгель закинул себе на спину все еще бессознательного жреца (как мне стало известно потом, коротышку звали Атликсом), де Лис и Фушерон на случай возможной атаки натянули противогазы, и после такой подготовки мы направились к двери. Тут же оказалось, что, пускай и усыпленный, Атликс обладает особым свойством, характеризующим здешних жрецов: перед ним открывались все двери и тайные проходы, спрятанные в таких местах, где никто не мог их ожидать. Не веря в столь громадную силу харизмы, я подозревал, что в роли пульта дистанционного управления выступала ромбовидная золотая плитка, которую жрец, точно так же, как и его начальник, имел встроенной прямо в череп, чуть выше основания носа. Уже за первым поворотом коридора в, на первый взгляд, идеально ровной, лишенной рельефов стенке открылась не видимая до сих пор дверь. А за нею нас ожидал округлый лифт с поблескивающими стенками, сквозь которые, словно сквозь окна, можно было видеть отдельные этажи, сами же мы, похоже, оставались снаружи невидимыми. Хотя я нигде не видел динамиков, повсюду до меня доходил голос Итцакойотля. Мудрец приказал мне держать руку на стенке и отнять ее, когда мы проедем три этажа. Так я и сделал. Лифт остановился, и мы вошли в Золотой Зал. Много сокровищ видел я в своей жизни, коллекции Кремля и Ватикана, регалии британской империи, собранные в лондонском Тауэре, богатейшие собрания золота в Museo Miguel Mujica Galio в предместьях Лимы; но то, что заполняло этот зал, высотой в десять метров и длиной етров сто, превышало воображение даже самого богатого амстердамского ювелира. Все здесь было из золота. Пол из ромбовидных плиток; стены, покрытые рельефами, представляющими растительные орнаменты; в конце концов, фигуры животных давних эпох, сформированные с достойным изумления натурализмом, который не встречался у более поздних культур доколумбовой Америки, ну буквально как живые. Динозавры самых разных видов: мегатерии, саблезубые тигры, мамонты в натуральную величину создавали галерею, заполнявшую пирамиду, похоже, на всю ее длину. Потолок был разьит на кассеты, в которых светились подсвечиваемые, на неизвестном мне принципе, ошлифованные многогранники драгоценных камней: рубины, опалы, изумруды, топазы, в большинстве случаев – размерами с кокосовый орех, в оправах из малахита, нефрита, ляпис-лазури… – Чтоб я сдох, Альдо, – услышал я голос Павоне. – Да за эту сокровищницу можно скупить половину галактики! Итцакойотль встал на средине зала, между лампами импозантного тиранозавтра рекса. Рядом застыл полуголый ацтек, держащий на серебряном поводке нашего дорогого Лино. – Начнем обмен, – сказал индейский ученый. Двинулись: навьюченный жрецом Вайгель и золотокожий амбал, ведущий своего пленника. Точно на средине дороги индейский великан забрал Атликса, который, казалось, только сейчас начал просыпаться и только бормотал себе под носом, а второй конец поводка попала в руку Вайгеля. – К чертовой матери, пускай сначала снимет эту чертову колючку, а не то я его сейчас укушу, – воскликнул розеттинец. Его требование было исполнено, оба освобожденных исчезли в лифтах, размещенных по обоим концам коридора, после чего в огромном зале остались только мы двое. Итцакойотль попросил меня приблизиться. В самой средине галереи были размещены два сидения, понятное дело – золотые, покрытые парчовыми подушками. – Итак, о чем ты собираешься просить, европеец? – начал индеец. – Ты хочешь выпросить свободу для себя и своих приятелей? Это будет наглая просьба. Напомню, что мы не приглашали вас сюда, вы сами коварно ворвались сюда, убили много сыновей Солнца, уничтожили множество ценных аппаратов, осквернили священное место… – Очень красиво ты говоришь, достойный Итцакойотль, – ответил я с такой же утонченной отстраненностью. – Но, наверное, стоит напомнить, что раньше именно ваши воздушные суда сравняли с землей наши французские лаборатории, это вы послали на дно Мексиканского Залива "Генриетту" и "Святую Лючию", это вы уничтожили не повинною миссию Сан Антонио, это вы пытали нашего боцмана Вайгеля, не вспоминая уже о других затопленных кораблях, опустошенных поселениях, уничтоженных экспедициях… – Перед тем были Кортес и Писарро, – ответил мне индейский интеллектуал. – Погром целых народов, попытки превращения наших братьев в рабов, в основном, неудачные; навязывание нам чуждой веры, правилами которой вы, обычно, редко когда руководствуетесь. – Я не отрицаю достойных сожаления прошлых событий или же грехов наших отцов и дедов, – энергично ответил я на это, словно бы отбивал брошенный с силой мяч. – Но, разве это не вы, одаренные, как сами утверждаете, богами чудесными орудиями, желаете применять их не для того, чтобы творить мир, но только углублять ненависть? – Не будет спокойствия на планете белого человека, – убежденно заявил ацтек. – Ваша сварливость, жадность, эгоизм, мышление исключительно о собственной выгоде, а не для большинства, делает из вас вид, опасный для равновесия планеты. – Дайте нам шанс. Быть может, нам удастся измениться. Итцакойотль поглядел на меня так, словно ничего не понял. Я же продолжал: – Позвольте нам возвратиться в Европу. Мы убедим королей и императоров в вашем нечеловеческом могуществе, с которым мы нескоро, а может – и вообще никогда мы не сравнимся. Думаю, имеется шанс устроить нечто большее, чем спасение жизней пары людей. Мы заключим вечный мир. Вы предоставите нам мирные промышленные технологии, мы же займемся развитием вашей медицины, гуманитарной сферы… Ученый, казалось, был изумлен тем, что я говорил, но не до конца убежденным. – Говоришь ты красиво. Но веришь ли в это сам? А ваши колонии? Неужели ты склонишь короля Испании к тому, чтобы он ликвидировал вице-королевства Мексики, Новой Гранады, Перу и Ла Платы; отказался от выкачивания из них богатств, забрал назад поселенцев, бросил церкви и сборы? Ну даже если и так, иль Кане, можешь ли ты поклясться, что англичане окинут Вирджинию, французы – Квебек, а голландцы – Новый Амстердам на острове Манхеттен, который те пятнадцать лет назад обманом выманили за гроши от наших отуманенных алкоголем побратимов? (А ведь хорошо он знал географию, шельма!). – Понятное дело, что в данный момент я ничего этого гарантировать тебе не могу. Но обещаю предпринять такую попытку. Вы, со своей стороны, сильно не рискуете, поскольку обладаете атомным оружием. Если события пойдут в невыгодном направлении, и если правящие дворы и европейские народы не согласятся с мирными предложениями, вы всегда сможете им воспользоваться. Думаю, европейцы пойдут на ваш постулат:: "Америка для американцев". Они ведь не самоубийцы. – А белые колонисты? Следует ли мне верить, будто бы они соберут свое барахло, ликвидируют латифундии и вернутся в бедную Кастилию или холодную Британию? – Пока что, по крайней мере, в Северной Америке, они не слишком многочисленны. А кроме того, давайте дадим друг другу какое-то время. Может это прозвучит и наивно, но давайте попытаемся узнать один другого, договориться даже и с колонизаторами. Продемонстрируйте им свою силу, но без насилия – и я уверен, что они освободят рабов, а к индейцам станут относиться как к партнерам. Впрочем, у вас ведь тоже имеются равные и более равные. Не лучше ли будет, вместо того, чтобы мечтать о реконкисте, позаботиться о том, чтобы сделать собственных братьев процветающими, счастливыми, сытыми? Дать им мир и просвещение. Итцакойотль начал задумчиво тереть подбородок. – Ты отважен, европеец. Предлагать мир без рабов… Теоретически, идея красивая, хотя и трудно исполнимая. Ибо, что ты сделаешь с врожденным неравенством людей? Мы оба знаем, что люди не только по рождению, но и по характеру делятся на более склонных к мышлению и склонных более к умственной лени, на немногочисленных, способных к господству, и на муравейник черни, способных, в самом лучшем случае, исполнять приказы. Или ты считаешь, будто бы мы у себя не задумываемся над природой человека? Одних свобода окрыляет, других – оглупляет. Дашь всем право одинаково решать, и наступит балаган, замешательство ценностей, потеря любых правил. Глупые захотят, чтобы ими правили еще более глупые, чем они сами. Даже мы, по причине нынешних ограничений, в значительной степени зависимы от необразованных масс, мы не можем справиться с их грязью, пьянством и ленью. – Тогда, возможно, спасение человечества лежит в договоренности элит обоих полушарий. Во взаимной терпимости. Действительно ли ты веришь, мой достойный собеседник, в целенаправленности кровавых жертв? Ты знаешь правду о каникулянах, наверняка знаешь, как все это началось, знаешь и то, что этот чудовищный ритуал ничему не служит. – Это крайне важный элемент традиции и нашей тождественности, – сказал ученый, избегая прямого ответа. – Но, может, удалось бы это изменить? – Иногда ты говоришь так, словно бы знал будущее, а иногда – словно бы его не знал. Раз в последующей истории тайн для тебя нет, ты и так знаешь, что случится. – Думаю, что мы стоим перед альтернативой гармоничного мира или взаимоуничтожения. Наверняка ты понимаешь, о чем я говорю от имени своих товарищей. Не имея другого выхода, мы убьем не только верховного жреца, но и попытаемся превратить весь ваш город в пыль и прах. И я знаю, что у нас это может получиться. – Перестань меня пугать, скажи, что будет дальше. Как обстоят дела во времена, из которых ты пришел? – Это мир, возможно, не идеальный, но сносный. Людская нога встала на Луне. Мехико-сити, давний Теночтитлан, насчитывает тридцать миллионов жителей. Северная Америка – это наибольшая и единственная держава в мире. В этой державе белые, черные, желтые и оливковые имеют гарантированные права; все верования равноправны. Итцакойотль поглядел мне прямо в глаза. Его зрачки обладал остротой обсидианового ножа. – Ты говоришь правду? Я выдержал его взгляд. Что ни говори, это была правда. Хотя и не полная. * * * Мне сложно определить, сколько длились наши беседы; Павоне утверждал, что день и половину ночи. Мне же они показались увлекательнейшим мгновением. Из Золотой Галереи мы перешли в другие залы, где могли принять расслабляющую ванну. Вода сюда, наверняка, доставлялась прямо из горячих вулканических источников, и никакие благовония не были в состоянии отбить запаха серы. Нам прислуживали красивые индеаночки, непосредственные до наглости, так что жаль было не воспользоваться доказательствами их приязни. К сожалению, усталость и стресс не позволили мне оставаться на высоте. Еще мы вместе поели, ужин состоял из замечательных и разнородных блюд: различные виды мяса, овощи и фрукты, сладкие корневища и прекрасно выпеченные лепешки. Я даже спросил, как такое возможно, чтобы эта территориально ограниченная горная котловина, пускай плодородная и замечательно обрабатываемая, была способна прокормить общность из полутора десятков тысяч человек. Хозяин объяснил, что местные средства более десятилетия пополняются в ходе экспедиций на летающих тарелках. Из этих путешествий в громадном числе привозят: рыбу, китовый жир, мясо бизонов и тропические плоды с необитаемых океанских островов. Точно так же эти экспедиции доставляют сырье и различные материалы. – В том числе и радиоактивные, для ваших реакторов? – спросил я. – Я же сказал: различные! – Понятное дело: военная тайна, – усмехнулся я. – Но, может выдашь, что вы делаете с атомными отходами? – Возвращаем их богам, – ответил мне индеец. – Богам? Что ты имеешь в виду? Засоряете космос? – Ни в коем случае, но, время от времени, когда рядом с землей пролетает комета, эти отходы мы транспортируем поближе к ней, а уже она несет их дальше, к Солнцу, к звездам[35]… Не желая надоедать читателю подробностями наших негоциаций, в ходе которых хватало таких моментов, когда мы бросались один на другого, и судьба переговоров висела на волоске, не хочу я приводить и мастерское фехтование аргументами, все те торги и коммерческие предложения – скажу лишь, что компромисс, записанный на пяти страницах in folio по-испански и в переводе на nahuatl, представлялся нам весьма интересно. Ацтеки обещали доставить меня в сопровождении Вайгеля во Францию. Гарантом безопасности должен был стать сопровождавший нас Петлалкалькатль. Верховный жрец еще год должен был оставаться во Франции вплоть до отстройки большинства научных центров, продолжающих работу, начатую в Мон-Ромейн. Он должен был бы участвовать и в конгрессе монархов, на котором был бы заключен вековечный европейский мир и постоянный договор с Империей Солнца. Только лишь после подписания такого трактата Петлалкалькатль в сопровождении послов наиболее важных государств вернулся бы домой. В течение всего этого времени остальные члены моей экспедиции оставались бы заложниками в Циболе. Помимо того, под девизом "Америка для американцев" мы очертили рамочный план передачи колоний под совместное ацтекско-европейское управление. Третьим членом в органах самоуправления должны были стать представители местных племен: инков, аймаров, араваков, ирокезов, семинолов… Несмотря на обременения, следующие из традиций, воспитания и антиевропейских предубеждений, Итцакойотль оказался великолепным партнером, интеллигентным, понятливым, не лишенным самокритики. Уже во время первого нашего разговора я заметил, как обременяет его балласт предубеждений, мрачной жестокости и имперских претензий своих земляков. Прям он этого не сказал, но я чувствовал, что и для него ситуация, в которой ему не нужно было некритично исполнять приказания своего начальника, является подарком судьбы. Наконец-то он получил в свои руки власть, о которой не мог и мечтать. В средине ночи, невероятно уставшие, мы пожали друг другу руки. – Готово! – сказал я. – Теперь только лишь следует внедрить наш трактат в жизнь. Индеец вытер пот со лба. – И убедить иных в наших представлениях, – сказал он. А потом, когда мы уже расставались, тихим голосом прибавил: – Было бы хорошо, чтобы твои и наши боги сослали всем да мудрости! Тогда легкую дрожь в его голосе я принял за результат усталости, сейчас же допускаю к себе мысль, что то мог быть и страх… Спускаясь на лифте, я испытывал странные чувства. Словно после наркотиков (а может в поданных нам блюдах и были какие-то алкалоиды), нечеловечески физически уставший, одновременно я все видел более резко, чисто, ясно.