— Вы на машине? — зачем-то спросил я её. — На автобусе и на метро. Только этого не хватало! Выбраться из этой промзоны вечером — тот ещё квест. Да и холодно сейчас на улице. Я сказал ей, что подвезу её к метро. Лифта в этом старом здании не было, мы спустились со второго этажа по тускло освещенной лестнице. Вышли на улицу, я вдохнул полной грудью холодный февральский воздух. Машина была уже прогрета, я помог Светлане забраться на переднее пассажирское место. Ей далось это не просто: моя машина оказалась для неё слишком высокой. Мы постояли немного перед шлагбаумом, пока нас заметил вахтер и поднял его. Мы выехали с территории когда-то крупного советского предприятия на вечернюю улицу, ярко освещенную современными светодиодными фонарями. Ехали молча. Я что-то устал сегодня. И опять не заехал в клинику узнать результаты обследования. Иришка позвонит, опять будет ругаться: еще на прошлой неделе надо было съездить. Не хочется мне туда ехать. Вроде полегчало, сердце уже так не тарахтит. Мне очень хочется скорее попасть домой. Стоя на светофоре я представлял себя в любимом кресле с рюмочкой коньяка. Загорелся зеленый, я медленно двинул свою Мазду вперёд. До метро оставалось совсем ничего, всего один перекрёсток, но машин здесь было много, придётся немного потолкаться. Светлана уже успокоилась, переложила сумку в левую руку, а правую положила на ручку двери, заранее приготовившись выходить. — Спасибо Вам, Павел Андреевич! — проговорила она. — Кушай на здоровье, — рассеяно ответил я девушке, соображая, как бы остановиться поближе ко входу в метро и помочь ей выбраться из машины. А то ей прыгать придётся, родит ещё раньше времени. Вся правая полоса у входа в метро была занята автобусами и маршрутками, протискивающимися к нескольким остановкам, расположенным одна за другой. Автобус передо мной ждал своей очереди высадить у метро пассажиров. Я пристроился за ним в правой полосе. Загорелся красный, а я так и не успел проехать перекрёсток. Слева пошёл поток машин с поперечного направления, ждавших левый поворот. Справа несколько машин перестроились в левый ряд намереваясь объехать меня. И тут справа на крайнюю правую полосу откуда-то выскочило такси и понеслось прямо на нас, точнее, прямо на Светлану. Мне некуда было деваться. Всё, что я смог — это рвануть налево и подставить такси задницу. — Держись! — только успел закричать я. В мою дверь тут же влетела Газель, а в задницу такси. Раздалось несколько громких хлопков. Сработали подушки. В глазах потемнело. Боли не было. Откуда-то издалека слышался женский истеричный визг. Прости меня, Светка! Я не хотел. Наступила тишина. В полуобморочном состоянии я чувствовал, как кто-то бьёт меня по щекам. Отстаньте все. Я сплю. Не знаю, сколько я был в отключке. Очнулся от того, что руке стало больно: кололи вену. Где-то рядом кто-то громко сказал: — У нас остановка! Адреналин! И я опять провалился в пустоту. Святославль, февраль 1971 год. Река Славка. Пришёл в себя я от обжигающего холода. Легкие раздирал жуткий кашель. Я просто захлебывался им. Меня охватил животный страх. Неужели скорая, что меня эвакуировала с места ДТП, в реку сорвалась? Я в ужасе открыл глаза. Передо мной на коленях стоял мокрый молодой милиционер. Именно милиционер! Он был в шинели, с которой ручьем текла вода. Милиционер тяжело дыша сел, стянул с себя один сапог и вылил из него воду. Я лежал на боку тоже мокрый насквозь и никак не мог прокашляться. Было очень холодно. Я сел. Милиционер вылил воду из другого сапога и, больно ударив меня в плечо, агрессивно спросил: — Какого чёрта ты прыгнул?! Совсем ё*****я?! Идиот! Он обулся и встал. Я, наконец прокашлявшись, тоже встал и молча разглядывал этот сюр. Мы стояли на берегу не очень широкой, но полноводной реки, замерзшей вдоль берегов. Чуть в стороне над нами высокий мост на бетонных опорах. На мосту с открытыми дверями стоял допотопный жёлто-синий милицейский уазик. К нам под мост бегом спускались с дороги люди. Первым бежал ещё один милиционер в допотопной шинели. Он был старше, выше и полнее того, что стоял рядом со мной. — Живой! — констатировал он, подбегая к нам. Я разглядел у него погоны старшего сержанта. — Молодец, Николаев! Вытащил. Давайте бегом наверх в машину. Не май месяц. Меня чуть не пинками погнали наверх из-под моста. Немолодой мужик в ватнике и ушанке, который спускался под мост вслед за милиционером, остановился на полпути и, когда мы поравнялись, воскликнул, глядя на меня: — Ты что ж это удумал!? Паскудник! — В тепле разбираться будем, — ответил за меня старший сержант. Мы поднялись к машине. — Давайте, на злодейские места оба. С вас течет, как из ведра, — распорядился старший сержант, и Николаев бесцеремонно затолкнул меня в отсек для задержанных и сам уселся рядом. Завыла сирена, и мы помчались по ночному городу. Я ни с кем не спорил и ни о чём не спрашивал. Я никак не мог придумать рационального объяснения происходящему. Я помню аварию на перекрёстке, помню, что отключился. Может, это галлюцинации? Так бывает после наркоза. А что? Допустим, мне сделали какую-нибудь операцию, и сейчас я таким образом прихожу в себя. Может быть? Может. А раз это галлюцинации, то пусть будут. Я посмотрю и повеселюсь. Хотя было так холодно, что совсем не весело. Зубы у меня громко стучали, я весь трясся и, пытаясь хоть немного согреться, стал тереть ладони друг об друга. Николаев выглядел не лучше. Причём его замерзшие руки, похоже, были в крови. Я немного напрягся, но интересно посмотреть, что будет дальше. Я наблюдал сквозь решётку в дверях за проносящимися мимо одноэтажными домами частного сектора. Улицы освещались фонарями с тусклыми желтыми лампами накаливания. Света от них было не больше, чем от луны. После ярко освещенных московских улиц контраст был особенно заметен. — Ты чей будешь-то? Как твоя фамилия? — спросил вдруг старший сержант через решётку между злодейским отсеком и остальным салоном уазика. Я промолчал: мои галлюцинации? Мои! Хочу — отвечаю, хочу— молчу. — Это Пашка Ивлев, — подсказал ему Николаев. — Я его знаю. Мы с одной улицы. — Какой ещё Ивлев?! — не выдержав, спросил я каким-то чуднЫм голосом. Поразился, как непривычно он звучит. Уазик резко затормозил, и мой вопрос остался без ответа. В свете фар я разглядел крыльцо с колоннами и вывеску «Святославская городская больница». Старший сержант быстро вышел из машины и, взбежав по ступенькам, начал молотить кулаком в высокую двустворчатую дверь. Николаев выволок меня из машины и подтолкнул к крыльцу. В темноте я успел разглядеть двухэтажное здание, похожее на помещичью усадьбу. В ближайших окнах загорелся свет. Из-за двери послышался женский голос: — Кто там? — Это Ефремов. Открывай, Марин! Ихтиандра недоделанного привезли. Двери больницы открылись. В полосе света в дверном проеме появился четкий силуэт женщины-медика в медицинском халате и колпаке. — Почему недоделанного? — спросила она, выходя на крыльцо. — Потому что живой, — ответил старший сержант. — Хотя, крыша у него протекла: фамилию свою не помнит. Я все еще не мог опомниться. Для галлюцинации ощущения были слишком реалистичны. Хотя мне трудно было судить, раньше галлюцинаций у меня не было. Может так и должно быть?.. Мы всей толпой вошли в больницу. В просторном холле под высоким потолком ярко светила большая люстра с закрашенными белой краской плафонами. Пахло хлоркой и мочой. Как говорится, бедненько, но чистенько. Каменные мозаичные полы, местами, заметно вытоптаны. Стены до половины выкрашены в грязно-желтый цвет, а выше — побелены. Очень меня впечатлили старые, тысячу раз покрашенные, застеклённые деревянные межкомнатные двери и оконные рамы. Окна даже были заклеены от сквозняков полосами белой ткани. Потрясающие декорации! Хотя я снова поймал себя на мысли, что для галлюцинаций это все как-то слишком натурально. И почему Советский Союз? Мое подсознание зачем-то от стресса меня решило в детство закинуть? — Стойте у входа! — приказала врач нам с Николаевым. — Засрете сейчас здесь всё. Наконец, я обратил внимание на эту женщину: она была молода, с красивыми чертами лица, очень строгая и уставшая. Русые волосы сзади выбивались из-под белого колпака. Она была очень стройной. Даже белый халат унисекс не мог скрыть её красивую фигуру. Какая свежая, естественная красота! Давно такой не видел. Я с удивлением и восхищением смотрел ей вслед, пока она не скрылась за дверями с надписью «Прием неотложных пациентов». Николаев стянул с себя сапоги и начал стаскивать с себя мокрую шинель. — Раздевайся! Что стоишь? — рявкнул он на меня. Я, на всякий случай, начал расшнуровывать свои потрепанные ботинки. — Алексей Вениаминович! — обратился Николаев к старшему сержанту. — Я шапку форменную из-за него в реке утопил. Что мне теперь будет? — Расстрел, Николаев! Расстрел, — ответил Ефремов. Николаев из кармана форменной рубахи достал удостоверение. По его растерянному виду я понял, что оно потекло. Младший милиционер молча протянул свое удостоверение старшему. — О! Тут расстрелом не отделаешься! — обрадованно заявил Ефремов,— Тут поляна! Не меньше. Вернулась Марина с пожилой полной санитаркой в белом халате и с белой косынкой на голове. Они принесли две заношенные полосатые пижамы и безразмерные кожаные тапки без задников. — Переодевайтесь, — распорядилась врач. Было не очень комфортно раздеваться перед всеми догола, но я смотрел, как и что делает Николаев и повторял за ним. Мы переоделись и сразу стало тепло. Мокрую одежду и обувь мы побросали тут же на полу. Санитарка притащила покоцаный эмалированный таз, покидала туда наше мокрое барахло и утащила куда-то. Вернулась со шваброй, с ведром и принялась старой мешковиной подтирать за нами. Полоскала и отжимала тряпку она голыми руками! Я немного зазевался и больно получил деревянной шваброй по косточке голеностопа. У меня слёзы брызнули из глаз! А санитарка даже не ойкнула. Только глянула на меня сердито. У согревшегося Николаева стали сильно кровоточить руки и кровь с ладоней обильно стала капать на пол. — Что с руками? — устало спросила Марина. — Об лёд порезался. Боялся, что нас под лёд утянет, когда этого шизика доставал. — оправдывался Николаев, показывая врачу ладони. — Река только с краёв замёрзла, а посередине такое сильное течение! Я шапку из-за него форменную потерял в реке. И ксиву испортил. Произнеся это, Николаев вдруг покачнулся и начал заваливаться на сторону. Ефремов живенько подскочил к нему и подхватил под руки. Врач помогла усадить Николаева на стул, осмотрела его глаза, поинтересовалась, не болит ли голова и не двоится ли в глазах. Получив отрицательный ответ, чему-то кивнула мысленно и сказала, показав на руки: