— А, — вспомнила бабушка, — воду из ванночки вылей. Я подошёл к ванночке. Вода в ней была, мягко говоря, сильно несвежая. — Вы что, в этой воде ребёнка купали? — спросил ошарашенно я. — Ну да, — невозмутимо ответила бабуля. — А ещё стирали и ноги мыли. — Да уж. — усмехнулся я. — Куда выливать, туда же, на компост? — Какие ты слова знаешь, — удивилась бабушка. — Туда же, туда же. Вернувшись с улицы, повесил ванночку на место. — Кто завтра первый встаёт? — спросил я бабулю, беспокоясь о том, чтобы не проспать школу. — Это уж как получится. — пошутила она, кивая в сторону спальни мамы и Аришки. — Мне будильник ставить на семь? — Не надо, я раньше встаю, разбужу. — Ок. — Чего? — Хорошо. Надо посмотреть, что у меня с лицом. У моих женщин было маленькое, с половину тетрадки, зеркало в чехле из кожзама, который трансформировался в подставку. Я взял его и посмотрел на свои «боевые раны». Выглядел я жутковато. Губа опухла, хотя уже не кровоточила. Над бровью приличная шишка с синяком. Нос цел. По глазам не попали. Ну что. Можно сказать, я отделался лёгким испугом. Если бы дело было летом, и мы были в легкой одежде, все могло сложиться куда хуже. Но Пашкиным телом надо срочно заняться, физической форме он явно внимания не уделял. Я положил на место зеркало. Умылся. Пожелал спокойной ночи бабуле, чмокнув её и пошёл спать. Всё тело ныло. Вытянувшись в тёплой постели, я почувствовал невероятное удовольствие. Как мало надо для счастья: тёплая постель, тишина и покой. Не сразу, но довольно быстро, я заснул. Снилась драка, мелькали люди, лица, руки. Я ловко уходил от ударов, нападал, опять уклонялся. Мне нравилась эта движуха. Проснулся я от детского плача. На кухне женщины суетились вокруг ребёнка. — Пора вставать? — спросил я спросонья. — Нет, — ответила бабушка. — Еще пятнадцать минут. О, пятнадцать минут. Как здорово. Я лежал с закрытыми глазами. Пахло овсяной кашей. Печь затоплена, потрескивают дрова. Скоро чайник закипит. От этих мыслей или от голода я окончательно проснулся и вышел в чёрных семейниках и майке-алкоголичке на кухню. — Всё. Я проснулся, — заявил я. — Всем доброе утро. — Доброе, — ответила мне бабуля. А мать что-то невнятно пробормотала. — Что, опять не спала? — спросил я её. — Я-то спала. Аришка не спала, — пожаловалась мама. — Зубы, что ли, режутся. Всю ночь промаялась. Спать не спала, дремала только и то на руках. — Правда? Я не слышал, — удивился я. Обычно я чутко сплю. — Температуры не было? — Вроде нет. Я не мерила. — Если зубы режутся, — вспомнил я свой опыт с внуками. — надо что-то холодное ей к деснам прикладывать. Баранки в морозилку положить и давать ей по одной. — Куда положить? — переспросила меня мама. — Блин! — вспомнил я, что здесь нет холодильника. — Ну, на улице можно заморозить. — Попробую, — пообещала мама, — я уж на все готова! Тело ныло после вчерашнего. Но я всё равно вышел в сени и попробовал подтянуться. Получилось только один раз дотянуться лбом до перекладины. Уже результат, вчера ни одного раза не получилось. Я ещё немного повисел, разминая тело, и вернулся в хату. Умылся, на столе уже стояла миска с геркулесом на молоке с маслом. Я с удовольствием навернул всю миску. Налил себе чаю. Кипяток! Бабушка ещё дала к чаю толстый кусок батона с вареньем. Чай был слишком горячим, поэтому активно перемещался между своим секретером и обеденным столом. Откушу кусок батона, хлебну чаю осторожно, и портфель собирать. Опять подбегу к столу, хлебну чаю и к себе. Уложил в портфель всё, что относилось к сегодняшнему расписанию. Учебники, тетради, атлас по географии, атлас по истории. Сегодня сложный день. Будет и физика, и химия. Это всё экзаменационные предметы. Еще французский и биология. — Что у вас с водой? — спросил я. — Надо принести? Мама подхватилась, вылила остатки воды из одного ведра в детскую ванночку и подала ведро мне. Я оделся сразу в школьный костюм, кажется рубашка вчера была другая, тоже голубая, но не такая яркая. Или мне показалось? Я принёс им воды. Ходики показывали начало девятого. Мы не договорились вчера со Славкой, кто за кем заходит. Логичнее, конечно, было бы ему зайти за мной, потому что от меня до Школьной улицы один дом, а от Славки целый квартал. Пока я заправлял паркер, раздался стук по входной двери. Я вскочил и выглянул в сени. Славка сидел на сундуке. — Ты ещё не готов? — спросил он меня с преувеличенным удивлением. — Давай скорей. — Я готов. Только портфель возьму. Я вышел в сени, оделся. Мы вдвоем вышли на улицу. Я вспомнил про Пашкину собаку. — Слушай, а что с моей собакой случилось? — спросил я Славку на ходу. — Странный случай, скажу я тебе, — проговорил он. — Если бы она сама прыгнула, она бы застряла лапами вниз. — А она как застряла? — удивился я. — Она боком немного застряла. Ну, она же не кошка, в воздухе поворачиваться не умеет. Короче, что-то не то. — Может, кто-то отомстил за что? — предположил я. — Она брехливая была? Может, ночью брехала, кому-то спать не давала? — Они все брешут. Что, из-за этого на заборе собак вешать? — Ну, я не знаю. А что тогда? — Знал бы, сказал. Мы какое-то время шли молча. Славка явно расстроился. — Я её когда увидел, — проговорил он, — думал, что она ещё живая. А в руки взял, она уже окоченевшая. — Так это ты её нашёл? — дошло до меня. — Да. За тобой зашел перед школой. А она на заборе. Не знал, как сказать тебе. Я потрепал его по плечу, сочувствуя. Хоть я и не знал Умку, но сейчас мне очень было жаль и её, и Славку. Странная история. Кому моя собака помешать могла? Может, меня так припугнуть хотели? Мы подошли к школе почти одновременно с Веткой. Она впереди шла, мы её окликнули, она нас подождала. Мы так и вошли в раздевалку втроём. Время до начала урока ещё было. Мы не спешили уходить из раздевалки. Пришла Юлька. Потом пришли Полянские. Диана молча кивнула всем. Тимур поздоровался со мной и со Славкой за руку. Девчонки сочувственно смотрели на Диану, отчего ей было неловко. — Ну, ты как? — спросил я её. — Голова болит, — пожаловалась Диана. — Это потому, что ты пить не умеешь, — пошутил я, и присутствующие рассмеялись. Когда мы всей гурьбой вышли из раздевалки, я тихо спросил Тимура: — Как ночь прошла? Никто реванша не требовал? — Тихо было. — Что тогда смурной такой? — Да спать боялся. Всю ночь сторожил. — Ну, лучше перебдеть, чем недобдеть, — ответил я ему.