Я встала с кресла, прислушиваясь к телесным ощущениям. Копчик беспокоил, но не до такой степени, чтобы искры из глаз. Влада снова поменялась в лице, становясь похожа на затравленного диким волком зайчонка. Но я не зверь, я всё понимала, и сама не меньше нуждалась в бойкой помощнице. — Вы приняты, Влада. Приходите завтра, составим договор и более подробно поговорим. Согласны? В голубых глазах алмазами засверкали слезинки. И она преданно смотрела снизу вверх не торопясь подыматься, словно если встанет со стула, то мираж рассеется. — Вы меня правда возьмёте? — Возьму Влада. Но на испытательный срок. Мне очень нужен ответственный человек, но и работа такая, что если вы по каким-то причинам не подойдёте, то жалеть не стану. Распрощаемся тут же. — Что вы, Мирослава Андреевна. Я не подведу, вот увидите. Вы только возьмите. Глава 16 До открытия Центра 13 месяцев Влада быстро и органично влилась в мою странную и непонятную новую жизнь. Признаться, я была довольна тем, что мне попалась ответственная девушка. Она охотно приняла на себя круг обязанностей, которые я сама выполняла нехотя, через силу. Вроде тех, когда требовалось повисеть на телефоне, обзвонить мелких поставщиков или дать объявление о наборе вакансий. Те вакансии ещё пришлось потрудиться составить, как и список наших требований. А с этим мне помогла как раз таки директриса одного из детских домов, в который я регулярно и частенько наведывалась. Мне остро не хватало информации, специфических навыков. Людмила Геннадьевна щедро делилась со мной и тем, и другим, но исключительно в свободные от важных дел часы. Поэтому мне приходилось подстраиваться, а в минуты ожидания я общалась с нянечками и воспитателями и, конечно, не забывала о детях. Которые, теперь завидя меня издали, кричали: «Тётя Мира приехала». Знаете, когда слышишь многоголосый детский гомон, скандирующий твоё имя с удивительной непосредственностью, искренностью, предвкушением подарков или чего-то интересного, увлекательного, того, чего в их жизнях отчаянно недоставало, то в душе что-то переворачивалось. В мире не существует человека, который не узнал, что такое потери, не столкнулся с фатальными событиями. У каждого из нас свой рок в жизни, но итог для всех один — Одиночество. Стоило мне услышать детские голоса, то единственным желанием билось — остаться рядом навсегда. С каждым отъездом и расставанием я будто отрывала от своего сердца кусок, оно кровоточило, ежедневно напоминая мне о ране, но всякий раз я, словно наркозависимая, возвращалась обратно. Больно. Мне адски больно. Когда я мысленно орала, расставаясь с детьми, то чудилось, что мой безмолвный крик слышно на вершине Гималаев. Кричала не я. Кричала моя душа. И так каждый раз. Каждый-долбаный-раз я лишалась куска сердца, когда приезжала к невинным, но истерзанным, перемолотым беспощадными жерновами и выплюнутыми за ненадобностью. Но вы представляете, они-то всё прекрасно понимали! Они знали и чувствовали! Как бы старательно мы себя не обманывали, сколько бы раз не отворачивались, делая вид что уж меня-то сиротские проблемы не касаются, мол лично я никого не бросала, пусть расхлёбывают те, кто рожает, а после избавляется от потомства. Я не такой/такая. Я своих детей не брошу. А сами-то вы знаете где свои, а где чужие? Как вы их делите? По ДНК? А где гарантия того, что ваша жена не заделала дитятко на стороне, глядя вам в глаза и клянясь в искренней любви? В истории миллионы примеров. Самый дальновидный народ еврейский — род передаётся не по мужской линии, а по женской. Ибо только женщина ведает, кто отец её детей. Но во время учёбы в институте мне пришлось столкнуться с возмутительной безрассудностью, когда легкомысленные девчонки понятия не имели от кого умудрились залететь. И как быть? Незапланированных детей считать своими или чужими? А ежели взрослые обманывают друг друга, будучи людьми подлыми и нечистоплотными внутри, в душе, то виноваты, выходит, дети? Или те родители, которые ждали здорового малыша, но получившие калеку после тяжёлых, осложнённых родов… Такое происходит намного чаще чем мы думаем или нам бы хотелось. Родители безутешны, но бросают свою кровиночку, отказываются, потому что ребёнок неполноценен. Будто своим появлением он их обманул, не оправдал возложенных надежд. Он не станет нормальным в их понимании, он будет не таким как все, он будет иным, а значит сразу превращается в чужого, хотя в его венах течёт их кровь. Так почему из своего он вдруг становится чужим? Мне неведома истина, скорей всего каждый сам определял её для себя. Лично я давно перестала делить ребятишек на чьих-то. Они все просто дети. Они те, кто нуждался в уходе, нежности, заботе. Им необходимо знать, что кто-то беспокоился о них, что остались неравнодушные, что были те, кто протянет руку помощи, когда она так нужна. — Тётя Мира, вы привезли сладости? — Светловолосая маленькая девочка тянула меня за рукав. — Нет, милая. Извини. Сегодня угощений не будет. Но я переговорю со взрослыми, а после если нам разрешат, то поиграем все вместе на улице под солнышком. Она убежала к таким же по возрасту малышам и громко сообщила, что конфет не будет. Ох девочка, как бы я хотела, чтоб отсутствие конфет было самым горьким событием в твоей жизни. Но мы все, находящиеся здесь, от мала до велика знали — всё ложь. И моё сердце оторвало от себя ещё один кусочек, чтобы оставить его здесь вместо меня самой. Ах да, я всё-таки научилась не плакать. Стоит мне очутиться в детском приюте, мои глаза — выжженная пустыня. Страшные картины отсутствующих или неразвитых конечностей, неправильно сросшиеся ручки и ножки, деформированные родами головки… хрупкость человеческого тела, подверженность коварным заболеваниям, последствия чудовищных автомобильных аварий больше не выдавливали из меня слезу. В длинном опустевшем коридоре эхом разносился звук моих шагов. У кого-то занятия, кто-то резвился на улице. Погода и вправду дивная. Словно она не видела, что совершали люди на земле и щедро поливала весенним солнцем. Я не уверена, что в тот мрак, по которому я шла, способен пробиться хотя бы один лучик света. Если бы я стала писателем и сочиняла «кошмарства», лучшего места обитания для призраков, чем детский приют, не найти. Звучит цинично, даже кощунственно… Но при моих посещениях кладбища, по коже не гулял озноб, как сейчас. — Добрый день, Людмила Геннадьевна, — я поздоровалась с грузной, заплывшей женщиной, чьё лицо давно носило несмываемую печать скорби. Носогубные складки столь глубоки, словно пропаханные борозды. Ей немногим за пятьдесят, но лицо, видевшее слишком много горя, делало её похожей на ту, которой по незнанию дашь далеко за семьдесят. Обшарпанный кабинет, нуждавшийся в ремонте, резанул по обонянию спёртым воздухом. — Здравствуй, Мира. Сегодня, извини, не отвечу на твои вопросы. Внука отвезли в больницу, я выезжаю прямо сейчас. — Вас подвезти? Я с водителем если что. — Нет. Я за рулём. На вот. — Она протянула мне бумаги, исписанные шариковой ручкой. — Здесь то, чем дети занимаются сейчас в свободное время и то, чем хотели бы. Сама понимаешь, систематизировать некому, поэтому разбирайтесь самостоятельно. — Само собой. А что с внуком стряслось? — Да в садике упал с горки, руку сломал. Сейчас выясняют сам навернулся или толкнул кто. — Дети такие непоседы, что находят приключения там, где их в принципе найти невозможно. — Ох, деточка, чего я только не повидала на своём веку. Поэтому, когда дочь позвонила со слезами, я спросила одно — жив? А если жив, остальное ерунда. Я всякий раз поражалась внутреннему стержню железобетонной женщины. Из чего выковано её сердце, из огнеупорной стали? Бросив короткий взгляд на исписанные листы, я приметила, что каждая строчка написана разным почерком, иногда даже печатными буквами, сами строчки скакали по горизонтали. — Ребята писали? — Конечно, кто ж ещё? Больше некому. Все заняты. Дел, как всегда, по горло. Ну ты и без меня всё понимаешь. Сама теперь такая же. — Людмила Геннадьевна, пока не уехали спрошу по-быстрому, вы случайно не общаетесь с Ольгой Петровной? — Железякиной что ли? — Да, с ней. — Я бы и рада не общаться, но приходится. Радует, что редко. А что случилось, зачем она тебе? — Хотела с ней договориться как с вами, поговорить с персоналом, ребятами, узнать из первых уст чего не хватает, о чём мечтают. — Отказала? — понимающе хмыкнула Людмила Геннадьевна, натягивая на грузную фигуру плащ. — Весьма культурно послала. Встречи только с ней, строго по записи и по заранее оговорённым темам. Вопросы персоналу под запретом, общение с детьми тем более. Будто у неё там форпост какой-то. — Не обращай внимание. Ты, кстати, с мэром-то как, дружна? — Куда мне. Но наши спонсоры контактируют весьма тесно. — Вот пусть он ей позвонит. Насколько я знаю, у него неплохо получается сладить с Железкой. Я усмехнулась очевидному прозвищу, которым не грешили пользоваться коллеги. — Спасибо за подсказку, — попрощалась с женщиной, которая несмотря на свой тяжелейший труд, всегда находила время, даже минутку, чтобы поговорить с тем, кто просил её внимания. Именно она дала мне очень важный совет, которым я пользовалась всякий раз, когда приезжала детский дом: — Спрячь свои слёзы подальше, девочка, они здесь никому не нужны. — Как? Скажите мне, что для этого нужно сделать? Потому что я просто не понимаю, как можно оставаться равнодушным, когда видишь ТАКОЕ! — А почему ты думаешь только о себе? Ты обязана думать в первую очередь о них! ИМ нужны твои слёзы? Думаешь, они не плачут по ночам? Да что там по ночам, пока не привыкнут они воют сутками напролёт. Для чего им твои слёзы, когда им свои девать некуда? Самое главное, Мира, никогда не забывай, что твои минутные душевные терзания не идут ни в какое сравнение с тем горем, что они носят в себе каждый день. Всегда помни о том какого ИМ и только после вспоминай о себе. После тех слов мои слёзы высохли будто по команде и больше не появлялись. Я быстро научилась улыбаться рядом с теми, кто отчаянно нуждался в позитивном настроении. А слова самоотверженной Людмилы Геннадьевны превратились в личную установку на годы вперёд: «Даже если кажется, что моя жизнь кончена и бессмысленна, есть дети, чья тяжёлая судьба не идёт ни в какое сравнение с моей». Отныне я помнила об этом всегда. А душевные терзания испарились предрассветной дымкой, когда множество дел обрушилось резко и в одночасье накрыло лавиной с головой, укрывая толстым слоем нерешённых вопросов. — В офис, Мира Андреевна? — окликнул меня Тимофей, наш новый водитель. После игр с ребятами, сердце болело за каждого из них, я села в машину, но погрузившись в тяжёлые размышления, забыла назвать конечный пункт назначения. — В офис, — скомандовала и набрала Владу. Звонкий голос со второго гудка отрапортовал: — Мира Андреевна, Савелий Аркадьевич заезжал пока вас не было. — Что-то срочное? — беспокойство проявилось сразу. — Нет, он посоветоваться хотел, но сказал, что вопрос несрочный. — Хорошо. Лера с Варей должны прислать резюме своих однокурсниц, кто хочет устроиться к нам на постоянку и отдельно тех, кто займётся волонтерством. — Документы пришли на электронную почту. Я распечатала. — Молодец. Перешли, пожалуйста, письмо Станиславу Александровичу. И напиши, что мне нужно его мнение по поводу того, какой процент вчерашних студентов без опыта работы мы сможем принять. Мм, хотя знаешь, просто отправь письмо. Ничего не пиши. Я переговорю с ним по телефону. — Сделаю. Мне тоже кажется, что неоднозначные моменты лучше обговаривать. В некоторых вопросах слишком опасно брать незакалённый жизнью персонал, — Влада часто радовала своей сообразительностью и созвучностью моим собственным мыслям. Мне случайно вспомнилось, когда в самом начале её трудоустройства к нам в кабинет заглянул Загороднев-старший. Так получилось, что в это время мы с ней что-то обсуждали, и я не заметила вошедшего без стука Петра, но видела весь спектр отразившихся эмоций на её лице. Заинтересованность в привлекательном мужчине проявилась мгновенно, но Влада повела себя исключительно профессионально. Потушила алчный пожар в своих светло-голубых глазах, вежливо поздоровалась и больше ни разу не взглянула в его сторону, будто он перестал для неё существовать. Тем не менее первоначальный интерес, зажёгшийся в ней факелом, я засекла, и почему-то данный факт прочно отложился в памяти. Хотя я понятия не имела зачем нужна информация, совершенно меня не касающаяся. Телефон зазвонил, дисплей высветил номер того, о ком я только что размышляла: — Привет, Петя. — Мира, ну как так? Закатив глаза, я улыбнулась, у меня до сих пор не получалось привыкнуть к нашему плотному общению. — Что я натворила на этот раз? — силилась не рассмеяться. В моём лице Пётр нашёл ученицу, безусловно благодарную, но порой его дар нести просвещение изрядно меня напрягал. В то время как он, по моему мнению, искренне наслаждался тем, что появилась возможность передать часть обретённых знаний и делового опыта. — Ты действительно забыла, что мы собирались сегодня пообедать? Вот же засада… за последние несколько дней мне не впервой что-то забывать. Неудобно получилось. — А почему не позвонил раньше?