— Мир-ра, — старший Загороднев покатал имя на языке, отмечая, что ему нравилось, как оно звучало. Но хотелось большего, — как же вас величать по батюшке, прелестное создание? Девушка смутилась, хотя, казалось бы, куда ещё больше, и взглянула снизу вверх на Подольского. «Что за глупость? Она что же, спрашивает у него разрешения?» — Мирослава Андреевна, — вскоре прозвучал тонкий голос и вдобавок Пётр удостоился чарующей, пленительной улыбки, от вида которой с трудом себя удержал, чтобы не начать прямо сейчас объяснять на кулаках Подольскому, почему его не должно стоять рядом со стеснительным ангелочком. — Приятно познакомиться, Мирослава Андреевна. Я — Пётр Аркадьевич. «Чёрт, что я несу?» — И мне. — Причину опоздания Петьки мы уже выяснили. А почему ты опаздываешь, Гера? — некстати влез Савелий. Подольский в этот момент переглянулся с Мирой, и Пётр едва зубы не искрошил понимая, что скорее всего они опоздали ровно по той же причине, что и он. Мотивы собственных чувств оставались для него неизвестными, но знойная брюнетка, одиноко томившаяся в его квартире, отныне вызывала в нём не желание, а досаду и даже почему-то злость. Особенно учитывая тот факт, что Давид неосмотрительно растрепал о вчерашних похождениях Загороднева в присутствии девушки. — У Миры сломался каблук, — выдал неожиданное для всех объяснение Подольский. Не сговариваясь, трое мужчин изобразили на своих лицах одно — полнейшее недоумение и очевидно думали об одном и том же. Потому как встречаясь с ангелочком, опоздать можно было по единственной причине. Но каблук...? Подольский только что придумал? — Пришлось срочно искать замену, поэтому задержались. Мира склонила голову и вновь залилась краской, вынуждая Петра гадать: смущённая реакция на враньё или же она просто испытывала неловкость в незнакомом обществе. Тем временем Подольский не унимался: — Не мог же я позволить любимой девушке идти босиком. — Если девушка любимая, то зачем ей туфли, когда есть мужские руки? «Я действительно придушу тебя, Давид, и твоя беременная жена меня не остановит». Подольский, как зверь, что-то учуяв не стал отвечать, только бросил короткое: — Нам пора внутрь, — после чего напоследок одарил Петра немигающим жёстким прищуром. Непонятно почему особенного взора удостоился только он один. Но стоило им скрестить упрямые взгляды, как обоим стало ясно слишком многое. «Эта девушка моя», — безмолвно заявлял один из них свои права. «Мы ещё посмотрим», — также не говоря ни слова отвечал другой. «Только попробуй к ней сунуться, пожалеешь», — не стеснялся сыпать угрозами первый. «Стоит тебе отвернуться, ты её больше не увидишь». Подольский сильнее сощурил злые глаза, но Мира потянула его за руку, увлекая в сторону ресторана. Должно быть она интуитивно прочувствовала, что стала невольным камнем преткновения. Тем не менее только её присутствие удержало Петра от немедленной расправы над кретином, который непостижимым образом умудрился отхватить лакомый кусок. Стоило паре удалиться, как они с Давидом обернулись друг другу, Пётр собирался выплеснуть накопившееся возмущение и гнев, что хотел друг он узнал через мгновение, потому как тот опередил: — Ты зря вмешиваешься, Петя. Видно же, что у них всё серьёзно. Дай им самим разобраться, не лезь. Какими неизведанными путями Вазганян пришёл к неоднозначным выводам, если он сам не мог понять причин, почему вызверился на Подольского из-за незнакомой девушки. «Да ну их к чертям, обоих». Однако весь вечер Пётр не мог себя заставить смотреть на кого-то кроме Миры. Он не участвовал в поздравлениях и не разделял радости и веселья друзей. — Что с тобой происходит, брат? — пытался достучаться Савелий. — Сигарета есть? Простой вопрос застал Савелия врасплох. Он наградил старшего брата вдумчивым взглядом: — Ты же знаешь, я не курю. Ты тоже давно бросил. — Алиска далеко. Больше нет причин бросать. — Ничем не могу помочь. И перестань пялиться на Подольского. Они оба знали, что Пётр смотрел вовсе не на него. Но один из братьев решил вывести другого из состояния задумчивости глупой шуткой, а второй просто не стал отвечать на неудачную подначку. Пётр видел перед собой лишь неискушённые карие глаза и робкую, искреннюю улыбку, которыми хотелось любоваться бесконечно долго. Неизвестно чем мог закончиться вечер, но судьба распорядилась не в его пользу. Телефон в нагрудном кармане пиджака настойчиво звонил и вибрировал, дисплей высветил «Гадюка». Пётр сбросил звонок и отключил звук, но через минуту телефон снова ожил глухой вибрацией. Гадюка не собиралась униматься. Он тоже мог быть упёртым, когда хотел. Они перестали разговаривать уже очень давно, единственное связующее звено между ними доросло, чтобы самостоятельно пользоваться телефонным аппаратом. Спустя десять неотвеченных вызовов, телефон снова ожил, и он решительно поднёс его к уху, чтобы… на его счастье, он не успел разразиться бранью. — Папа, папочка! Это я, Алиса. Ты меня слышишь? — Здравствуй, малышка. Повиси минутку на телефоне. Я выйду туда, где потише, — оказавшись на улице, он отошёл подальше от шумного заведения и ярких огней. — Привет ещё раз, солнышко. Как у тебя дела? Ты в порядке? Сердце чуть не выскочило из груди, когда он понял, что Гадюка звонила не просто так. Лишь бы с его девочкой ничего не случилось. — Папа, ты должен срочно приехать! — Алиса балансировала на гране истерики, и его сердце после глухих ударов о грудную клетку неожиданно замерло и болезненно сжалось от тревожных переживаний за неё. — Так, давай-ка без всхлипов, а чётко и по существу. Что случилось? — он добавил строгости в голос, чтобы пресечь подступающую женскую истерику. — Мама выходит замуж и переезжает в Париж, — дочка послушалась и одним предложением умудрилась передать самую суть. — И-и? — А я не хочу уезжать. Я только привыкла к Испании, обзавелась здесь друзьями. — Солнышко, ты живёшь там последние пять лет и говоришь, что только привыкла? — Ну и что… Мне придётся менять школу, снова учить язык. Я не говорю по-французски, а французы не говорят по-английски и по-испански! Моя жизнь кончена, ты это понимаешь? Вот мама меня совсем не понимает. — Так… А когда намечается переезд? — Она все вещи собрала, — пожаловалась Алиса и всё-таки сорвалась в рёв. — Солнышко, ты зря плачешь. «Почему я не придушил Гадюку, когда была возможность. У неё талант рушить чужие жизни. Ладно я. Но почему страдает наша дочь?» Ему пришлось в срочном порядке, на ходу придумывать глупые отговорки и смехотворное утешение: — Разве это не отличная возможность пожить в разных городах, обзавестись большим количеством друзей и знакомых, узнать другую культуру, обычаи. Тебе же нравится узнавать что-то новое. — Конечно, но не тогда, когда меня выдёргивают из моей жизни и принудительно заставляют начинать новую, когда меня старая вполне устраивает. Это ведь она выходит замуж, а не я. Почему же я должна переезжать? Пусть едет без меня, а я останусь здесь. Ты ведь сможешь оплатить мне аренду квартиры, пап? «Как я дожил до того, что моя малолетняя дочь собирается жить одна. Я придушу Гадюку, по ошибке называющуюся матерью моего ребёнка, когда доберусь до её горла». — Алиса, слушай меня внимательно. Ты не будешь жить одна. Тебе десять. Я вылетаю первым же рейсом, а ты не вздумай наделать глупостей, пока я не прилечу. Поняла? — зная характер своего солнышка Пётр более всего опасался, что она не только сможет доставить массу неприятных минут родителям, но при этом глупо подвергнет собственную жизнь опасности. Если Алиска убежит из дома до его прилёта, Гадюке точно не жить. Он всерьёз задумался лишить её родительских прав и забрать девочку к себе. Либо горе-мать возьмётся за ум, либо он просто оставит её за бортом точно также, как она позволяла себе равнодушие в отношении родной дочери. — Папочка, а ты честно-честно прилетишь? Уже завтра? — плач прекратился, детская искренняя надежда взяла в крепкие тиски его стосковавшееся сердце. — Честно. Я напишу тебя дату и время, как только куплю билет. Договорились? — Ура-а-а! Я так соскучилась, папочка! — Я тоже, солнышко. И не ругайся, пожалуйста, с мамой. Она желает тебе добра. — Она желает нового мужа. А я хочу свою привычную жизнь. Поэтому мы не можем не ругаться, — смело парировала дочь. «Если бы ты только знала, девочка, насколько права». Она буквально слово в слово повторила то, что он когда-то выговаривал изменщице, на тот момент числившейся его официальной супругой. — Я уверен, что мы сможем найти компромисс, который устроит все стороны. Пообещай мне кое-что, Алиса. — Сначала скажи, что, — вот же хитрая лиса. — Пообещай терпеливо дождаться меня. — Обещаю, папочка. — Целую солнышко и до скорой встречи. «Чёрт! Как же не вовремя Гадюка надумала снова устраивать личную жизнь. Почему ей до сих пор неймётся? Она когда-нибудь успокоится?» Этой же ночью Пётр Загороднев летел в Москву, чтобы оттуда вылететь в Барселону. Брюнетка (он так и не вспомнил её имя) успела сделать ему на прощанье минет и обещала ждать. «Если бы ты знала, детка, как часто мне приходилось слышать дурацкие женские фразочки!» Недальновидная глупышка не могла знать, что клятвы и заверенья в вечной преданности давным-давно перестали что-то значить для Петра. Он их презирал. Стоило любой из девушек произнести: «я буду жать от тебя звонка», то ему слышалось: «пока ты занят, я кувыркаюсь со всеми подряд». И моментально в его воображении девушка из красотки превращалась в Гадюку-бывшую жену. Через две недели по возращении в родной город Пётр узнал последние сплетни — Подольский женился, а его молодую супругу звали Мирой.