Лестница действительно лежала на указанном месте, замаскированная разросшимися лопухами и бурьяном — за садом явно никто толком не ухаживал. — Ненадежная она какая-то, гнилая, — с сомнением произнес Вася, обследовав поперечины, изрядно пострадавшие от непогоды. — Только мальчишек и выдерживает… Может, у соседей возьмем нормальную? — Времени мало. Многие дома сейчас опустели, долго провозимся… Попробуем эту сначала. Вася хотел опробовать подозрительную конструкцию первым. Были они с Яновским одного роста, но тот — кряжистый, широкоплечий — на вид казался значительно тяжелее. — Нет, — отрезал капитан. — Знаешь, как по тонкому льду ходят? По одному, а вперед самого грузного пускают, веревку привязав. Где он пройдет, там и остальные не провалятся. Ступени скрипели, гнулись, но пока выдерживали. А потом одна, третья сверху, все-таки подломилась под тяжестью Яновского. Вася отпрянул в сторону, забоявшись, что ему сломает шею сверзившийся с двухметровой высоты капитан. Но тот не сплоховал — удержался на руках и ловким движением проскользнул в чердачную дверцу. Следом поднялся Вася, широко перешагнув предательскую перекладину. Мальчишки часто устраивают «штабы» — были и в детстве Васятки Дроздова такие потайные закутки, где можно побыть без назойливого пригляда взрослых, потолковать о своих мальчишечьих секретах, засмолить первую в жизни папиросу… Но этот «штаб», пожалуй, заслуживал называться штабом без всяких кавычек. Ни окурков, ни иных следов беспечного подросткового досуга — чистота и порядок. Торчал здесь преизрядных размеров штурвал с проводами, тянувшимися от него сквозь прорехи крыши. На стене висели мотки веревок, фонарь, самодельный телефон, два скрещенных сигнальных флага, но не они первым делом привлекли внимание чекистов, а крупномасштабная карта поселка, вся исчерченная условными значками… Пояснений, что означает тот или иной знак, на карте не имелось, но оба и без того знали: красными звездочками отмечены дома военнослужащих РККА и погранвойск, такими же звездочками, но обведенными черной каймой, — погибших военнослужащих, а серпы, скрещенные с молотами, означают дома партийных и советских работников… Знали от задержанного несовершеннолетнего Симакова — он же поведал и о самом существовании штаба, и о его дислокации. — Здесь только желтых звезд не хватает… — задумчиво произнес Яновский. — Шестиконечных… Для полного комплекта. — Зачем желтые? — не понял Вася. — А если немцы сюда придут, то вся предварительная работа для гестапо, считай, проделана. Только и останется по адресам пройтись, аресты произвести. Сначала Вася изумился: да он что же, пацанов под пятьдесят восьмую статью подвести задумал?! Но в принципе… В принципе, такая карта и история ее создания ложатся в 58-6 и 58–11, как бильярдный шар в лузу. А полковничьим дочкам, чтоб два раза не ездить, — 58–12, за недонесение. Все оно так, но ведь детишки… А потом изумление сменилось тревогой, когда Вася с небольшим запозданием осознал другую часть фразы Яновского: «Если немцы СЮДА придут». Конечно, известия с фронта доносятся тревожные… поганые, прямо скажем, известия. Однако допустить, что немцы окажутся здесь, в Подмосковье… Бред. Но бред то или нет, однако надо на него как-то реагировать, а как именно, Вася не понимал. Написать рапорт о распространении пораженческих слухов? Если начальство сочтет, что дело выеденного яйца не стоит, сам кругом виноватым окажешься, и Яновский врагом станет… Сделать вид, что ничего не сказано? А если эта фраза — проверка, и он ее не выдержит? Тогда на стол начальника отдела ляжет рапорт уже на него, на Васю… Все эти тревожные мысли промелькнули в голове Васи Дроздова очень быстро. Приняв решение, он спросил слегка изменившимся голосом: — А разве немцы сюда могут дойти? — Будут стараться дойти, Василий, очень будут стараться. А пособники местные будут их очень ждать. Ну а наша задача какая? Правильно — поломать и тем, и другим все их планы. Говорил Яновский слова вроде бы и правильные, но губы кривила все та же легкая усмешка, порожденная сабельным шрамом, и казалось, что товарищ капитан моментально раскусил все Васины терзания и ответил именно так, правильно, лишь для младшего коллеги… Но Вася, уже привыкший к особенностям капитанской мимики, успокоился и перевел дух. Яновский тем временем перешел от карты к самодельному телефону, взял трубку, покрутил ручку. Констатировал: — Провода перерезаны… Подковырнул фанерную крышку, снял — под ней обнаружились электрические внутренности аппарата, причем вполне заводского вида. Наверное, кто-то выбросил старый телефон с разбитым корпусом, а юные умельцы подобрали и приспособили к делу. — Телефон и карту изымем под протокол, с понятыми, — решил Яновский. — Потом, перед отъездом. А больше тут ничего интересного нет. Спускаясь по трухлявой лестнице, Вася попытался вспомнить, имеется ли в кодексе статья, карающая за незаконную установку средств связи. Ничего не вспомнил и перестал терзать память: в любом случае незарегистрированный телефон — цветочки и семечки в сравнении с пятьдесят восьмой статьей, пусть его установкой участковый занимается… 3. Первый допрос Жени Александровой — Значит, вы, Евгения, проникли через незапертую дверь в чужую дачу… И там вас напугала собака, — уточнил Яновский. — А если бы собаки не было? Что бы вы сделали? Яновский держался на удивление вежливо. Никакого сравнения с допросом задержанного Симакова: ни ударов кулаком по столу, ни угроз, ни упоминания «указа семь-четыре»[1]… Симаков, узнав о содержании того указа, напустил от страха в штаны. Самым натуральным образом обмочился, аж со стула закапало. — Я не проникала! — возмутилась девочка. — Я просто зашла спросить, где тут почта… И ушла бы, раз никого нет, но собака вылезла из-под стола и не дала пройти к двери. Вот так все было. — Собака лаяла? Пыталась укусить? — Нет… Просто лежала и не давала пройти. И в окно вылезти не позволила — зарычала, вскочила… Вася, в допросе участвовавший пассивно, подумал, что резоны Гараевых, жильцов незапертой дачи, вполне понятны — ни к чему вешать замки, ежели дома такой сторож. А вот собака вела себя странно… Непонятно вела. Собака, натасканная как служебно-розыскная, сразу бы сбила девчонку с ног — лапы на грудь, клыки у горла… Сторожевой же пес пустил бы в ход зубы, не откладывая. Ну а какой-нибудь беспородный кабысдох, ничему не ученный, по меньшей мере поднял бы лай на всю округу. Вероятно, Яновского тоже удивило нетипичное поведение псины. Потому что он спросил: — Какой породы была собака? — Я не знаю какой… Не овчарка, и не доберман, и не… В общем, не знаю. Но на дворняжку совсем не похожа. — Хорошо. Попробуйте ее описать. — Здоровенная… Голова на такой вот высоте… — Женя протянула руку и показала, на какой. — Нет, пожалуй, даже вот на такой… Голова большая, лоб очень широкий. И спина широкая, и грудь. И глаза… умные такие глаза, прямо как человечьи. — А масть какая? — Рыжая… Коричневато-рыжая, с большими белыми пятнами. А может, белая с рыжими пятнами, не понять, чего там больше. Женя помолчала, наморщив лоб, и добавила: — Еще на морде пятна характерные, с двух сторон одинаковые: на щеках и вокруг глаз шерсть рыжая, а посередине, со лба и до ноздрей — белая полоса. Яновский удовлетворенно кивнул, словно услышал то, что ожидал. И произнес негромко, про себя, явно не для Жени и Васи: — Алабайка… Вася Дроздов не знал такого слова, но вмешиваться в допрос и задавать вопросы не стал. А Яновский двинулся дальше: — Итак, собака не позволила покинуть дачу… Что произошло потом? — Потом я уснула, на диване, там стоял такой диван небольшой… Проснулась утром, никого не было, и собаки не было. Но кто-то приходил ночью. Вернее, не кто-то, а Тимур, но я тогда не знала. Он накрыл меня простыней и оставил записку. — Что там было написано? — Чтобы я захлопнула дверь, уходя. И подпись. — Эта записка сохранилась? — Нет, я забыла ее там, на их даче. Вернее, не забыла, а… В общем, ее у меня нет. Но, по-моему… Женя задумалась, словно пытаясь что-то вспомнить… Яновский подождал, ничего не дождался и спросил: — Скажите, Евгения, а вы всегда спите так крепко? Что можно прийти, накрыть вас, чем-то еще заниматься в доме, а вы не проснетесь? — Я, вообще-то, сплю чутко. Но в тот день устала, наверное, очень. — Понятно… Значит, вы проснулись, обнаружили, что собаки нет, — и ушли? — Нет… не совсем… не сразу ушла… — Чем занимались? — Ну… я прошла в соседнюю комнату… — Зачем? — Думала, что хозяин еще не ушел, хотела поблагодарить, объяснить все… Но никого не было, я увидела оружие, саблю и револьвер. И заинтересовалась… У меня отец красный командир, он сейчас… — Мы в курсе, Евгения, кто ваш отец и где он сейчас. Расскажите про оружие подробнее. Женя начала рассказывать. Револьвер — судя по ее описанию, древний наган офицерского образца — Яновского не интересовал. А вот на саблю он сразу сделал стойку. Да и Вася весь подобрался при словах девочки «кривая, турецкая, в обшарпанных ножнах». Потому что ножны от кривой сабли — действительно исцарапанные, видавшие всякие виды, — лежали сейчас, опечатанные, на складе вещдоков. И очень хотелось бы взглянуть на сам клинок. Да и с его владельцем неплохо бы наконец познакомиться. — Почему вы решили, что сабля турецкая? — спросил Яновский. — Именно турецкая сабля, а не красноармейская либо казачья шашка? — Что же я, красноармейских шашек не видела? А та была изогнута необычно, не по-нашему… вот так… Знаете, давайте я вам ее нарисую? Я быстро, я хорошо умею рисовать. Яновский согласился и выдал блокнот с карандашом, достав их из планшетки. Женя приняла в кровати полусидячее положение, карандаш забегал по бумаге. Плед, прикрывавший до сего момента девочку, сполз, — и Вася увидел, что надета на ней темно-синяя футболка с алой звездой на груди. Звезда совпадала по размеру с другой, украшавшей ограду дома…