— А ты заметил, что у Савченко из местных никого в группе не осталось, только пришлые? — Пытается объяснить мальчишке суть дел Саблин. — Каштенков-старший, Лёха-солдат, Ярик — никто с ним больше не ходит. — Конечно, не ходят, — не соглашается Яшка, — они теперь сами атаманствуют, Ярик вон, самый большой знаток по востоку, он за Енисей два раза до Снежногорска доходил. И Лёха-солдат свою ватагу водит, и Каштенков тоже по Енисею на юг ходит. — С Савченко много народа ходило, и много сгинуло, а он сам до сих пор жив, — говорит Аким, повышая голос, — понимаешь ты, балда? Тут на пороге появилась Настя: — Стол уже накрыла, идите ужинать, казаки. Мужчины замолкают, тушат сигаретки и идут ужинать. Но Аким видит, что Яшку он ни капли не убедил. Ни на миллиметр не подвинул. Да как его убедишь совами, если за Савченко убеждает двухсоткиловатный квадроцикл. Дети любили Яшку. Яшка знал все молодёжные сплетни в станице. Кучу новых словечек, прибауток, модных у детей и подростков поговорок. Юрка, хоть был уже почти взрослым в свои четырнадцать, в чём-то пытался подражать Яшке. Даже вику стал держать также по-дурацки, вот дурень. Непогодам серьёзная Антонина не отрывала от Якова своих серых, серьёзных глаз. Но даже она иной раз смеялась его шуткам. Хоть и пыталась быть серьёзной. Она всегда пыталась быть серьёзной, всё из-за слов Насти, что дур смешливых за муж только китайцы берут. Настя сказала это давно и в шутку, но девочка это запомнила и с тех пор боялась прослыть смешливой дурой. А уж младший сын, Олег, и Наталка от слов Яшки, балагура, закатывались так, что есть забывали. И Наталья, снимая медицинскую маску, начинала кашлять, и, откашлявшись, снова принималась смеяться. И Аким был рад Яше. При нём не стала Настя выяснять, что решил сход. Настя налила мужу и гостю по рюмке самогона, и Яшка не отвязался. Любил уже это дело, подлец. Ужин прошёл весело. Когда Яков откланялся, Настя, убирая посуду со стола, сказала: — Хорошо, что ты его позвал. Аким не ответил, закурил. Думал, она отстанет, но нет, не такова была его жена, видно, покоя ей не давала неопределённость: — А чего сидишь, не похвастаешься? — Чего? — Спросил Аким, чувствуя что-то неладное. — Что, чего? Успел на сход-то? — Ну, успел. — Напросился в рейд? — Да не просился я никуда, общество выбрало. — Так, конечно, тебя и выбрало, других-то дурней нема. — Отчего же ты дурнями всех ругаешь, все хотели в рейд идти. Выбрали меня — погордилась бы. Кстати, за бегемота золота обещали пять грамм. Ещё одну панель на крышу поставим. — И без неё обошлись бы. — И свинца пять кило, ещё пять прикуплю, и ещё один аккумулятор будет. Сама же говорила, что нужен. На ночь электричества не хватает. Под утро генератор включается. Она тряпкой стол вытирала, молчала. Но вид у неё недовольный. — Ну вот, опять недовольна. Вечно одно и то же. — Говорит Аким и повторяет раздосадовано. — Одно и то же. — Да довольна я, довольна. — Вдруг говорит жена. — Конечно, приятно, когда твоего мужа считают лучшим рыбаком на станице. Просто с войны три месяца как пришло, а через девять опять в призыв уходить. Да каждые два месяца в кордоны, через месяц опять уйдёшь на неделю, это всё по службе. Да ещё и в рейды сам просишься, чего мне радоваться, коли мужу с женой не сидится. — Сидится мне, сидится. — Уверяет жену Аким, поймал за подол подтянул к себе, по заду поглаживая, обнял: — Ну чего ты дуркуешь, я ж на пять-шесть дней. А может, и за четыре управимся, если сразу его найдём. Дело-то несложное. — Несложное? И ещё прошлый раз, когда вы на бегемота ходили, вам бегемот лодку с Яковлевым опрокинул. — Да брехня, — врёт Аким, — кто тебе это сказал? — Кто? Да жена его, Анна, он бок распорол, потом неделю лечился. Брехня! — Негодует Настя. — Ещё врёт мне. Но не вырывается из рук мужа. — Ну, может быть, я уже и не помню. Такое редко бывает. — Опять врёт он. Такое случается каждый раз, плоский червь с тупой мордой весит тонну, свиреп, быстр да хитёр. Сначала снизу бьёт в дно «дюраля» в надежде, что из лодки выпадет кто-нибудь. А как никто не падает, так выскакивает из воды на треть туловища и с размаху падает либо на нос, либо на корму, на мотор. Тут только держись, лодка на попа встаёт. Нет, разбить он её не может, дюраль — пеноалюминий, крепок. А вот из лодки вылетишь за милую душу. И если на корму падает, то мотор бьёт в хлам. Выворачивает крепления. Срывает вал, плющит бак, а заодно и компрессор. Бывало, что и винт отлетал от такого удара вместе с электродвигателем. Но такое он может вытворять только из омутов. На мелководье только пихает лодку из-под воды. Мелководья он не любит, там ему, вроде как, жарко. Пять-шесть метров не его глубина. — Точно? — Не верит Настя? — Или врёшь? — Да, точно, — врёт Аким, зачем ей знать, что ни разу не было охоты на червя, чтобы он хоть одну лодку не попытался опрокинуть. Дети уложены, в доме тихо, только шелестят кондиционеры да гудят за стеной тонны свирепой мошки. Настя причесалась у зеркала, сидит, расчёску от волос чистит, рубаха на ней ветхая, старенькая, почти прозрачная от старости. Четырёх детей родила, а всё как девка незамужняя, ни сала лишенного, ни рыхлости в теле. Ничего такого, а откуда салу взяться, ведь за день не присядет ни разу. Нет, хорошая жена ему досталась. Красавица. — А ну иди сюда, — зовёт её Аким к себе в кровать. — Чего? — Делает вид, что не понимает жена. — Иди, говорю. — Так скажи, зачем, — улыбается жена. — Иди, а то за косу приволоку. — Ну ладно, — она встаёт в своей застиранной ночнушке — красивая. — Чего уж за косы таскать, так пойду. И лезет к нему на кровать. Сама улыбается. Нет, она не хуже китаянки Юнь, она лучше. Глава 6 Кладовщику Валько после ранения врачи, как ни старались, здоровье вернуть не смогли. Он получил инвалидность, а от общества хорошее место заместителя куренного кошевого, попросту станичного кладовщика. Они сели у него на складе, поговорили, посмотрели и он выдал им всё, что было положено, а потом казаки стали с ним вместе читать инструкцию к изделию «Бритва». Вибротесак был тяжёл, состоял из двух тонких, резко зазубренных, сложенных вместе лезвий. Рукоять была широкая и длинная, в ней был дорогой аккумулятор. Вместе с рукоятью длинной он был больше полуметра. Все держали, включали — выключали, слушали, как он удивительно и тяжело гудит при включении. Валько дал им старый, пластиковый ящик из-под гранат. Очень крепкий. — Режьте, пробуйте. Юра взял тесак и вырезал из ящика большой кусок, не приложив усилий вообще. — Вот это штука! — Восхитился он. И, рубанув по ящику с размаха, разрубил крепкий пластиковый ящик больше, чем наполовину. — «Заряда аккумулятора хватает на семнадцать секунд непрерывной работы», — читал инструкцию Вилько. — Наверное, минут, — поправил его Юра. — Секунд, — настоял кладовщик. — Эх, а я думал, ерунда какая-то, чего за семнадцать секунд сделать успеешь, — разочарованно сказал Червоненко. — Так ты что, рогоз им рубить собирался? — Спросил его Головин. — Поиграл игрушкой — дай другим. Юра передал оружие Акиму. Тесак был тяжёлый, рукоять слишком широка, чтобы быть удобной. Аким нажал кнопку пуска. Тесак сильно дёрнулся в руке, и зубцы лезвий колыхнулись и исчезли, их контуры расплылись, как в дымке. А само оружие мелко-мелко дрожало и тонко жужжало, набрав рабочую частоту. Аким взмахнул тесаком и ударил по ящику, и чуть по ноге себе им не попал, лезвия прошли через пластик, даже не заметив его. — Тихо вы, демоны, — забурчал Валько, — ещё тут зарежете себя. — Ишь, ты какой, — восхитился Аким, разглядывая вещицу. А Головин забрал у него из рук оружие, недовольно говоря: — Ещё в рейд не ушли, а вы уже ситуации создаёте. Так и до антенны не дойдём. Другие казаки смеялись. Брали оружие, тоже пробовали его на ящике. В общем, впечатление тесак произвол на всех двоякое. Вроде и хорошо всё режет, но неудобен, тяжёл. Для сапёрной работы может и пригодится, но таскать на себе три кило, которые не работают и минуты, было бессмысленно. — Ладно, возьмём с собой, проверим, как он в дороге себя поведёт, — прятал тесак в ножны урядник Головин.