Скопин тоже наклонился над восковым слепком. — Это не финка. По размерам скорее похож на кинжал, но только необычный. Слишком широкий. Может, азиатский? — спросил он доктора. — Это вы спросите у специалиста, — сказал Павел Семенович. — А я тоже пока теряюсь в догадках. — Необычное оружие, — задумчиво пробормотал Скопин. — Это нам повезло. Искать проще. — И где же найти такого специалиста? — спросил Архипов. — Есть идеи? Доктор задумался. — Я отлучусь в кабинет, — наконец сказал он. — Был у меня случай… Подождите здесь. Зиновьев вышел, оставив Архипова наедине со Скопиным. Захар молчал, стараясь не смотреть на Ивана Федоровича. Скопин первым нарушил эту затянувшуюся паузу. — Вы что-то имеете против меня, Захар Борисович? Лучше вам сейчас объясниться. — Зачем? — пожал плечами молодой пристав. — Потому что мне неудобно. По своему статусу я имею право вами руководить. Будь вы простым туповатым служакой… Но вы, как и я, — армейский офицер. Вы, как и я, пришли на службу не просто так. Вы не рассказывали, но я чувствую. Вы неглупы, образованны в меру, в вас есть жизнь. Вы честны и, бьюсь об заклад, в жизни не брали ни одной взятки. Как и я. Поэтому я хочу от вас сотрудничества, а не простого подчинения. Архипов зло посмотрел на своего визави. — Я вполне понимаю, что такое субординация, милостивый государь. Если вы требуете от меня… — Я от вас не требую! — перебил Захара Скопин. — Я вас прошу. — Зачем? — повторил Архипов. — Зачем? Доктор говорит, что друзей у вас нет, а теперь вы ищете моей дружбы. С чего это вдруг? Скопин грустно ухмыльнулся. — Вы не понимаете. Речь идет вовсе не о дружбе. Я объяснюсь… Но договорить ему не дал доктор Зиновьев, вошедший с тетрадью в руке. — Вот, — сказал он. — Леонид Андреевич Сбежин. Доцент кафедры географии университета. Год назад я консультировался у него по поводу одного клинка, которым была убита торговка пирогами на Самотёке. Испанская наваха, представьте себе! Матрос привез из плавания. Торговка так себе — старая, толстая. А умерла, как Кармен! Живет Сбежин неподалеку, на Тихвинской, преподает не только в университете, есть у него часы и в Екатерининском училище. Прекрасные знания об экзотическом оружии, небольшая коллекция. Попробуйте съездить к нему. Рисунок я вам предоставлю через четверть часа. — Принесите прямо ко мне, — быстро сказал Архипов. Он вышел из морга и пошел в здание части. Разговор со Скопиным вызвал неприятное ощущение. Возможно, Иван Федорович догадывался, что его время уходит, и поэтому пытался подлизаться к более молодому и перспективному коллеге, надеясь в будущем получить пользу от таких отношений. Что он еще придумает? Позовет пить водку? Попытается рассказать историю своей жизни? В конце концов, сам-то он не так уж и зависел от Скопина, который, хотя и имел право приказывать полиции, тем не менее проходил по судейскому департаменту, а не по Министерству внутренних дел. И, наверное, был какой-нибудь способ избегать его назойливости. В тот момент Архипов почувствовал даже подобие легкой жалости к Ивану Федоровичу, той жалости, что смешана с брезгливостью, когда мы подаем молодому безногому нищему в старой студенческой фуражке. Впрочем, и Скопин в этот момент досадовал на себя из-за того, что был превратно понят. Несмотря на явную антипатию Архипова, он чувствовал в нем человека таких же интересов, думающего, остроглазого и неравнодушного. Нечасто Ивану Федоровичу приходилось встречать в своей жизни подобных людей, оттого он сразу взял с Архиповым дружеский, как ему представлялось, тон, открыто рассказывая ход своих мыслей, чего обычно не делал. Но, увы, пристав был слишком еще молод и позволял страстям сбивать себя с толку. Скопин вздохнул. — Вот так, — сказал он, обращаясь к мертвецу. — Такие дела, брат Нежданов. Когда доктор закончил с рисунком, Иван Федорович взял у него плотный лист бумаги и сказал, что сам отвезет его к Архипову. — Вызовите экипаж, господин пристав, — попросил Скопин, не отдавая рисунка. — Я поеду к господину Сбежину. — Вы? — удивился Захар Борисович. Скопин посмотрел на него ничего не выражающим взглядом: — Вы тоже желаете? — Да. — Хорошо. Поедем вместе. Всю дорогу Скопин молчал, глядя в окно полицейской кареты. Архипов ждал, что следователь снова попытается продолжить разговор, начатый в морге, и мысленно составлял ответ — то ироничный, оскорбительный, то вежливо-холодный. Но Иван Федорович никаких попыток вернуться к тому разговору не делал. Наконец, Архипов не выдержал: — Вы что-то хотели мне объяснить. Скопин повернул к нему голову: — О чем вы? — Там, в морге… — ответил Архипов. — Больше не хочу, — сказал Скопин. — Да? — растерялся Захар. Но Иван Федорович просто отвернулся к окну. Так они доехали до дома, в котором жил Сбежин. Это было старое трехэтажное здание постройки начала века, с аркой для экипажей и телег. Доцент обитал в квартире на первом этаже, сразу слева от парадной лестницы, но сколько Скопин ни стучал в дверь, ответа ему не было. Наконец снизу вошел дворник и сообщил, что Леонид Андреевич уехал, а в квартире сейчас нет прислуги, поэтому никто не ответит. На улице Скопин попрощался с Архиповым. — Сегодня я собираюсь в одно место… Попробую найти второго грабителя по адресу, который вы нашли на теле Надеждина. — Лучше я сам, — ответил Архипов. — Отставить! — скомандовал Скопин. — Вы не знаете той местности и жителей. Вы можете только напортить. Ждите меня в части. Надеюсь, та девушка отыщется. Если нет, я попробую найти ее другими способами. Всего хорошего. Он развернулся и пошел в сторону своего Лазаревского переулка, оставив Архипова в полном замешательстве. Тот не мог понять причины столь резкого превращения Ивана Федоровича — его поведение теперь было совершенно не похоже на прежнее. «Может быть, он сам понял, что я не собираюсь приближать его к себе? — подумал Захар Борисович. — Может, он обиделся? Как бы не стал мне теперь мстить». 6 Марьина роща — Возьми револьвер, что ли? — сказал Скопин Мирону, наливая себе рюмку водки. — И что я с ним буду делать? — брезгливо сморщился денщик. — Лучше ты возьми. Нельзя так и ходить без оружия-то! Зашибут. Скопин сел на стул и положил ногу на ногу. — Ну хоть что-нибудь возьми. — А вот бебут возьму. Самое то, если в тесноте, — сказал Мирон, снимая с ковра длинный чуть изогнутый кинжал, которые казаки со времен начала Кавказской войны делали в виде укороченных шашек, в ответ на «камы» — прямые кинжалы горцев. — Хорошо, — кивнул Скопин и выпил. — Только ты это… На всякий случай. Я вообще-то разговаривать иду, а не резать руки и ноги. — Ничего, — ответил Мирон, пристегивая бебут к поясу. — Так оно солидней и для разговоров пользительней. Ну как? — Хорош! — одобрительно кивнул Скопин. Мирон и вправду выглядел так, как надо. Специально для похода в Марьину Рощу он вытащил из сундука свой казачий мундир и папаху. И теперь выглядел так, что хоть сейчас — в Его Императорского Величества конвой. Вот только рыжая с обильной сединой борода выдавала в нем уральские корни. А не зря яицких казаков после Пугачевского восстания переименовали в уральских — чтобы даже имени яицкого, вольного, не осталось на белом свете. Куда уж уральцам в конвой? Там пусть ходят лазоревые, атаманские казаки с Дона! — Пошли, что ли? — спросил Скопин, поднимаясь и застегивая свою черную судейскую шинель. — Пошли. Под мелким моросящим дождиком они на своих двоих добрались до начала Шереметьевской, прошли через уже не работающую заставу вала и свернули направо — в Четвертый проезд. — Вон там, — указал Скопин на серый от дождей и непогоды забор с висящей на одной петле калиткой. Из калитки выбежала дворняга — черная, но с коричневыми подпалинами и остановилась, молча глядя на пришельцев. — У, злая небось, — сказал Мирон. — Гляди, не брешет. Значит, сзади зайдет и укусит. — Так прикрой меня, — предложил Скопин и пошел прямо на собаку. Та отбежала в сторону и подождала, пока люди пройдут.