Он молотком подогнал нижний клин так, чтобы жерло пушки ушло чуть вверх, посмотрел вдоль ствола. Снизу от осаждающих послышались крики. Из-за угла дома быстро выглянул невзрачный бухарец и, почти не глядя, выпалил в сторону стены. — Эгей! — крикнул солдат слева. — В белый свет, как в копеечку! — И засмеялся. По лестнице зашаркали шаги — кто-то поднимался на стену. — Мирон! — крикнул знакомый голос. — Ты тут? — Тебя, что ли, дядя? — спросил солдат. Унтер Любимов принял от одного из своих «артиллеристов» тлеющий запальник. — Ну, родные, если вы хоть один картуз с порохом лишний положили, то ужинать будем сегодня уже в Царствии Небесном, — сказал он, протянул запальник к пушке и поднес тлеющий конец к пороховому отверстию. Грянул выстрел — и белое горькое облако окутало их участок стены. — Ну, что там? — спросил унтер у Мирона. — Видать чего или нет? — Мимо! — радостно ответил солдатик слева. — Чуть поверху прошло! — Вот дьявол! — отозвался унтер и лег к мешкам головой. — Эй, инвалидная команда! Давай, налетай! Он снова накрыл лицо полотенцем, а три его солдата устремились к орудию — чистить банником ствол и заряжать. На стену, отмахиваясь от дыма, кашляя и вытирая слезы, взобрался, сильно хромая, Скопин с большой флягой в руке. — Ты бы пригнулся, Иван Федорович, — сказал Мирон. — А еще лучше, сигай сюда. — Воды вам принес, — ответил Скопин, неловко опускаясь рядом с казаком и морщась от боли. — Вон, солдату дай сначала, а то ноет, мол, все нутро пересохло, — сказал Мирон. — Да ну! — обиженно просипел солдатик. — Чей-то я ною, дядя? — Однако протянутую флягу он взял с благодарностью и даже сел на стене, чтобы удобнее было пить, но тут очередной бухарец со старым фитильным ружьем выскочил на улицу из-за дома и выпалил в сторону стены. Пуля каким-то чудом почти попала в цель, сбив кепи с головы солдатика. Тот от неожиданности фыркнул водой и распластался на стене. — Флягу! — крикнул Мирон. — Течёт! Солдат ошарашенно взглянул на него, потом перевел взгляд на флягу и поставил ее вертикально, чтобы вода не вытекала из горлышка. — Вот так и держи, линейка, — строго сказал Мирон, быстро прицелился и выстрелом свалил наглого бухарца прямо в серую пыль улочки. «Линейками» казаки звали стрелков линейных «туркестанских» батальонов. Потом Мирон повернул лицо к Скопину. — Ты чтой-то здесь? Ты ж раненый? Лежал бы себе спокойно? — Полежишь тут! — буркнул Иван Федорович. — Пока вон унтер не собьет пушкарей с минарета, в лазарете опасней, чем здесь. — А чего тихо так? — спросил из-под полотенца Любимов. — Вроде как в барабаны не бьют, в зурны свои не дудят! То какофонию устраивают, а то молчат. Я спать теперь не могу. Отвык от тишины, во как! — Небось совещаются, — отозвался солдатик, натягивая свое продырявленное кепи на заросшую не по уставу соломенными волосами голову. — Али отдыхают. — Просил дать мне ружье, — сказал Скопин, лежа рядом с Мироном. — Не дают. Я им говорю — вон, даже инвалидная команда воюет. А доктор молодой — мол, хотя бы до вечера отдохните, говорит. Я ему: куда тут отдыхать, доктор? Вон казак, с которым я пришел, уже на стене! Мирон пожал плечами, не отрывая взгляда от стены. Солдатик слева приподнялся на локте и уставился в сторону Самаркандских ворот. — Это чой там такое? Скопин повернулся и прищурил глаза, вглядываясь через жаркое марево. Ворота выделялись вперед из стены и представляли собой массивное сооружение с высокими зубцами. По боковой лестнице наверх поднималась небольшая процессия. Впереди взбирался по ступеням майор Штемпель. За ним, подгоняемый штыком, карабкался массивный бородатый человек со связанными сзади руками, в котором Скопин вдруг узнал купца Косолапова. За солдатом шел другой с мотком веревки в руках. Добравшись до площадки за зубцами, где стояло второе из орудий Цитадели, процессия остановилась, и солдат с веревкой принялся ее распутывать. Скопин услышал над своим плечом сиплое дыхание — это Мирон, опершись на локоть, также смотрел в сторону ворот. — Смекаешь, офицер? — спросил тихо казак. — А ты спрашивал, кто нас предал. — Черт! — зло сказал Скопин. — Что они с ним делают? — Знамо что, — отозвался солдатик с простреленным кепи. — Вешать будут. Вдалеке, со стороны осаждающих, послышались крики — вероятно, солдаты заметили мелькание среди зубцов ворот. Один из людей продел веревку под мышками у купца и стянул ее крепким узлом. Косолапов вдруг повалился на колени перед Штемпелем, запрокинул бородатое лицо и начал что-то кричать. Штемпель сцепил руки на пряжке ремня и отвернулся в сторону. Он увидел Скопина и кивнул ему. Иван Федрович сделал движение, чтобы подняться и пойти по стене в сторону ворот, но Мирон вцепился в его плечи и удержал на месте. — Погоди, подстрелят же! Внизу под воротами собралась большая группа солдат и других защитников крепости. Они стояли, задрав головы, и смотрели за происходящим. В числе солдат, опираясь на ружье, стоял молодой художник Василий Верещагин, приехавший, по собственному признанию, «рисовать войну с натуры» и попавший в Самарканд прямо перед осадой. Солдат наверху деловито продел второй конец веревки через бойницу зубца — со стороны «халатников» не раздалось ни единого выстрела. Карл Фридрихович коротко взмахнул рукой и отошел на два шага назад, к самому краю площадки, огороженной с внутренней стороны невысоким рядом плоских камней. Солдаты схватили купца под мышки и попытались поднять его на ноги, но Косолапов начал биться всем телом и поджимать ноги. Тогда Штепмель быстро подошел сзади, вытащил пистолет и рукояткой сильно ударил Косолапова по затылку. Тело купца обмякло. Мирон тихо присвистнул. Скопин замер, не в силах оторвать взгляда от происходившей экзекуции. — Бог ты мой! — пробормотал он. — Так его! — одобрительно крякнул солдатик слева. — А то, понимаешь! Солдаты подтащили тело купца к просвету между высокими зубцами ворот и свалили его наружу. Веревка, продетая через бойницу, дернулась, а потом замерла. Вероятно, купец повис снаружи стены. Штемпель поскреб подбородок и начал спускаться, уводя солдат. Крики снаружи стали громче — вероятно, осаждавшие гадали, почему человек висит на стене, кто он такой и из-за чего был так наказан. Скопин перевел глаза на улочки города. Несколько вооруженных бухарцев вышли из своих укрытий и переговаривались, указывая руками в сторону ворот. Этим воспользовался Мирон. Прицелившись, он свалил детину в рваном полосатом халате, заставив остальных метнуться в стороны, под защиту глинобитных стен. Детина остался лежать в пыли, мелко перебирая ногами. Рядом валялось древнее фитильное ружье. Скопин отполз в сторону лестницы, сел на корточки и начал спускаться. Архипов, возвращаясь из архивного отделения Тверской части, хотел было пройти мимо Сущевской части, не заглядывая внутрь — он не знал, как встретят его сослуживцы, но потом все же повернул к каланче, обошел главное здание и направился на внутренний двор — в морг. И тут же наткнулся на доктора Зиновьева, который в длинном переднике поверх халата стоял, прислонившись к косяку двери, и курил папиросу. — Вы ко мне? — спросил он Захара Борисовича. — Да. Зашел спросить, как там Трегубов? — Мертв, — решительно ответил доктор и стряхнул пепел со своей черной бороды. — Это я уже знаю. Причина смерти? — Потеря крови от множественных ранений. Я уже составил отчет… Вернее… — Что? — спросил Архипов. — Я его порвал. Буду писать новый. Там есть странности. — Какие? — Пока не скажу, — ответил доктор, глубоко затягиваясь. — Мне нужно еще немного поизучать господина коллекционера. Видите ли, это первый коллекционер, с которым я познакомился так близко. Правда, у нас несколько одностороннее знакомство. Как, впрочем, и с другими моими пациентами. — Ну, хоть что-то определенное вы мне можете сказать, кроме того, что я и сам знаю? — спросил Архипов, привычно переходя в свое несколько раздраженное состояние. — Восемнадцать ран средней глубины не больше дюйма обоюдоострым лезвием. И еще много более мелких порезов, причем другим лезвием. Такое впечатление, что его резали сразу двое. Или один человек, но сразу с двух рук. Впрочем, не думаю, что это возможно. Вторым ножом резали мелко, не втыкали, как первым, а чиркали. Словно это делал… ребенок. — Ребенок? — удивился Архипов. Зиновьев пожал плечами и снова затянулся. — Или старуха. Это вы следователь. Я всего лишь врач, который предлагает свои аргументы на основе опыта. Архипов засунул озябшие руки в карманы. — Вы что, видели, как режет старуха? Или ребенок? — Увы, попадалось, — кивнул Зиновьев. — Городок наш спокойный, но слишком большой. А закон жизни прост: чем больше людей собирается в одном месте, тем больше среди них попадается сумасшедших или маньяков. Вам уже встречались маньяки в вашей практике, Захар Борисович? — Нет пока. — Интересный народец, — весело сказал доктор, отбрасывая докуренную папиросу в кучку мусора, сметенную к стене морга дневальным пожарным. — У них особая логика, совершенно отличная от нашей. Я как заполучу маньяка в уже охлажденном, так сказать, виде, первым делом произвожу трепанацию. — Что? — спросил Архипов, не знакомый с медицинскими терминами. — Отпиливаю верхнюю часть черепа, чтобы обнажить мозг. Мне до крайности интересно — чем мозг маньяка отличается от мозга обычного человека… Э-э-э… впрочем, я вижу, что вам это неинтересно, хотя смею уверить… впрочем, регарде а ну мутонс, вернемся к нашим баранам. Мне нужно еще время, чтобы исследовать раны на теле покойного коллекционера. Меня там кое-что смущает. — Прошу сразу поставить меня в известность, — сухо попросил Архипов. — Вас или Ивана Федоровича? — невинно спросил доктор. Захар Борисович пожал плечами.