— Будочника? — вытаращил глаза разносчик. — А что будочник супротив Ивана Федоровича скажет? Ивана Федоровича тут всякий знает и уважает. Да хоть бы он и убил эту бабу — она же кто? Шалава! А Иван Федорович — уважаемый человек. Судейская власть. Архипов поблагодарил собеседника, подхватил нарочно оставленную шляпу и вышел на улицу, качая головой. Маркел Антонович при свете керосинки сидел в своей комнате при больнице, не торопясь домой, в прекрасно обставленную квартиру нового дома на углу Пречистенки. Прохор Силантьевич, вернувшись из города, сел напротив и положил локти на стол. — Ну? — спросил Маркел. Свой белый докторский халат он уже снял и облачился в жемчужно-серый пиджак. — Ну, совсем нехорошо, — ответил Прохор. — Паренек того, не справился. Сначала полиция приехала, а потом вынесли на носилках, простынкой прикрытого. — Точно это молодой? — Точно. — Одно тело? А второй? — Одно. А второй вроде как ранен. Маркел Антонович задумался. — Значит, племяш мой выкрутился, — сказал он наконец. — Племяш? — удивился Прохор Силантьевич. — Да… — махнул рукой Маркел. — Это давняя история. Неужели и правда решил меня обмануть, а? Только зачем? Какой в этом смысл? А? Зачем он слам забрал и со мной не поделился? Я ему честно, как попросил, дал человека. Человек дело сделал, а племянник мой его вдруг зарезал, а слам забрал! И со мной не поделился! А тут еще и второго прибил! Это что такое, я спрашиваю, — сердился Маркел Антонович. — Я на такое не соглашался! Из-за этого дурака к нам придут совсем серьезные люди, и тут уже барашком в бумажке не отделаешься! Прохор сидел молча — он совершенно не понимал, что имеет в виду Маркел Антонович, а расспрашивать не решался. Если хозяин захочет — сам скажет. А промолчит — так даже лучше, меньше знаешь — крепче спишь. Если же некий племяш и вправду решил обмануть Маркела Антоновича, то Прохор такому родственнику не завидовал, с первого дня службы на Тимофеева он усвоил одно правило: никогда не обманывать хозяина. Никогда и ни в чем. Потому что именно в первый день он получил простое и ясное задание — пойти и зарезать оценщика, который сговорился с клиентом и попытался обмануть хозяина. — Может, дорезать его, раз молодой не сумел? — спросил он. Маркел тяжело вздохнул. — Святая божья матерь, — сказал он тихо и потер подбородок. — Святая божья матерь! Знаешь, Проша, я вчера спать ложился. Лежу, глаза закрыв, а передо мной рожи дьявольские плавают. Скалятся, пугают. Страшно мне стало… У тебя, Проша, так бывает? Видятся тебе перед сном черти? — Бывает, Маркел Антонович, — с серьезным видом кивнул Прохор. — Я молитвы читаю. Отче наш. Богородица, дево, радуйся. Читаю, пока не усну. Маркел кивнул. — И я читаю. Но тут подумал — это ад мне видения свои посылает. За грехи мои. Видно, ад уже близко, а грехи тяжки, — он взглянул на Прохора. — Тяжки мои грехи, отвечай? Прохор Силантьевич аж крякнул от такого подвоха. — Ну, — неуверенно начал он, — какие твои грехи, Маркел Антонович? Строг ты, но ведь и жизнь с нами строга. А ежели ты и согрешил, так сироты тебя отмолят. Чай, ты два приюта на свой кошт содержишь. А это — любой скажет — для спасения души первое дело. Сиротские молитвы Богу в уши первыми попадают. — Да? — с сомнением произнес Маркел Антонович. — Думаешь, так? Не знаю. В общем, вчера я Богу и себе обет дал — все, больше ни одной человеческой души не погублю. Отмаливать буду. В Иерусалим с паломниками пойду, к святым местам. — Когда? — вырвалось у ошарашенного Прохора. Он совершенно не ожидал такое услышать и пытался сообразить, как этот поворот отразится на его собственной судьбе. Тут же в глубине его сознания мелькнула мысль: а не время ли прибрать к рукам все хозяйское дело? Но Прохор тут же задавил это невольное ликование — вдруг старый кот его просто испытывает? Поэтому Прохор тут же одернул себя и сделал каменное лицо. Маркел пожал плечами и откинулся на спинку стула. — Может, завтра… А может, до весны подожду. Что, Проша? Что ты как колода сидишь? — Значит, никого резать не надо? — осторожно спросил Прохор. Маркел Антонович вынул из кармана халата круглую табакерку, усыпанную рубинами, с легким щелчком открыл ее и сунул в нос щепотку табака. Чихнув несколько раз, он утерся тонким батистовым платком. — И все же нехорошо, — сказал он вдруг своим привычным голосом. — Нехорошо. Если его возьмут… тот же Скопин из него всю душу вытрясет. А потом пойдет сюда. Правда, Проша? Тот кивнул. — Тогда сделаем вот как: сам я на душу греха этого брать не буду. Но если вдруг найдется какой человек, который вдруг… совершенно случайно и по собственной воле пришибет этого мерзавца, то мне и дела до того не будет. Потому как это не от меня уже зависит. Если Бог захочет, значит, так тому и быть. Он управляет рукой каждого. Прохор почтительно покосился на Маркела Антоновича. Вот ведь проныра! Сумел свои собственные грехи на Бога переложить! И чего он после этого про муки адские тревожится? Ведь попади хозяин в ад, он и самого сатану надует и на себя работать заставит! — Понятно, Маркел Антонович, — сказал Прохор, вставая. Человек, чью судьбу они решали, лежал в полной темноте в кровати с открытыми глазами. Дьявольское возбуждение, которое трясло его с момента, когда он обнаружил в своей гостиной нежданного гостя, прошло. И хотя Сбежин страшно устал, уснуть он не мог — и из-за перевозбуждения, и потому что раненое плечо болело. Когда он сам вонзал себе клинок в руку, боль не казалась такой мучительной, но теперь Леонид Андреевич понял, что перестарался. А еще было жаль бархатного пиджака. Он со стоном сел на кровати и схватился здоровой рукой за стену. Что за жук этот следователь! Сбежин впервые вдруг почувствовал, что его уверенность в собственной неуязвимости поколебалась. Он нарочно спросил про жену или это была импровизация? Когда эти ищейки пришли в первый раз, Сбежин решил поиграть с ними и даже показал кинжал. Но вдруг это было ошибкой? Почему он не избавился от катара сразу, после кладбища? — Нет-нет, — пробормотал Леонид Андреевич. — Глупости. Он спустил ноги с кровати, зажег лампу и подошел к зеркалу. Всмотрелся в свое отражение. — Глупости, — сказал он зеркалу. — Посмотри сам. Тебе надо думать не про следователя, а про дядю. Ох, дядя! Как это подло с твоей стороны — присылать ко мне убийцу. Мерзко. Мерзко. Он оглядел спальню, потрогал пальцами раму зеркала, снова встал и подошел к кровати. Запустив руку под подушку, Сбежин вытащил кинжал. Щелкнул пружиной, раскрыв лезвия. Потом нажал на потайную кнопку, заставив их сложиться снова. — Завтра, — сказал он кинжалу. — А судейские пусть роют. Ничего они не поймут, правда? Он хотел позвать горничную, но вспомнил, что она не придет. 19 Второе дно В доме Скопина Архипов, кроме хозяина и его денщика, застал сидевшего за столом маленького бородатого старичка со слезящимися злыми глазами. — А где доктор? — спросил Захар Борисович. — Повел нашу подопечную на опознание покойника. Хоть и ночь, но мне хотелось бы побыстрей получить некоторые ответы на вопросы, — ответил Скопин. — А вы нашли свою шляпу? — Да. Архипов расстегнул сюртук и сел в кресло, приняв от Мирона стакан чая. Скопин повернулся к старику: — Это важно, так что слушай внимательно. Старичок помотал головой: — Нет, ты мне точно скажи — я пятерку свою получу? И когда? Скопин поморщился и достал из кармана свою трубку. — Мирон! Посмотри там… где надо. Наскребем мы пятерку? Казак, не говоря ни слова, вышел в соседнюю комнату. — Долго с ним не разговаривай, — продолжил Скопин. — Нам надо, чтобы он зашел за тобой в лавку. У тебя же там есть кладовка хоть какая-то? — Есть камора, — кивнул Ионыч. — Хорошо. Мы будем сидеть там. Заходишь. Мол, засунул куда-то, найти надо. — А ему-то зачем за мной идти? — Ну, попроси его свечку подержать, посветить. Темно, мол. — Хорошо, — снова кивнул старик. — Мы у двери будем. Там дверь есть? — Есть, конечно. — Ага. Ты сразу вперед проходи мимо нас. А как только этот человек сунется в каморку твою, тут мы его и переймем. Все понял? Вошел Мирон, положил перед стариком на скатерть две мятые рублевые бумажки и горстку мелочи. — Считай. — На паперти, что ли, стоял? — спросил старик недовольно, пересчитывая монеты. Мирон, не ответив, наблюдал, чтобы счет сошелся. Наконец вздохнул и ушел на кухню кипятить чайник. — Продешевил я, — сказал сварливо старик. — Мы так не договаривались, чтобы жизнью рисковать. Одно дело сообщить, а другое…