Сбежин приставил клинок мизерикордии к ее груди. — Я увольняю тебя, мерзкая воровка, — сказал он. Тщательно вымыв руки, Сбежин, наконец, надел сюртук, потом пальто и шляпу, обмотал шею шарфом и обул галоши. Взяв свой любимый индийский катар, он подвесил его в ножны на левой стороне груди под пальто и осмотрелся. — Вот и все, — сказал Леонид Андреевич. — И не надо делать вид, будто ничего не случилось. Впрочем, не скучайте тут без меня, мы скоро увидимся. Он хмыкнул и вышел на улицу. Извозчика пришлось искать долго. Наконец, на углу нашелся экипаж. Сбежин пообещал двойную плату и велел везти его на Пречистенку. Дядя Маркел Антонович жил в угловом доме на втором этаже. Мало кто знал, что этот дом он выкупил и поставил управляющим своего старого кучера Антипа, который раз в месяц передавал ему собранную с жильцов плату. Даже два магазина на первом этаже и портерная в полуподвале принадлежали Тимофееву. Это было его владение. В квартиру вела особая лестница с заднего двора, по которой, расплатившись с извозчиком, Сбежин буквально взлетел. Он постучал. Дверь открыл заспанный старик Федот — бывший кухонный мужик Маркела Антоновича, оставленный в приживалах сторожем. — Я к дяде, — тихо сказал Сбежин. — Спят оне, — ответил Федот. — Утром приходите, барин. — Утром не могу. Уезжаю я, — сказал Сбежин. — А дело срочное. Дяде надо немедленно все рассказать. Как бы не было беды! — Беды? — спросил Федот. — Беды, — кивнул Леонид Андреевич. — Большой беды. С переездом на Сахалин. — Пойду разбужу, — засуетился Федот. — Не надо, — остановил его Сбежин. — Лучше постой тут, пригляди. Если услышишь что подозрительное — сразу беги в комнаты, поднимай тревогу. Понял? — Что подозрительное? — Ну, если экипаж подъедет. А то и два. Понял ли? — Понял, — закивал Федот. — Вот только пальтецо накину, а то холодно. Леонид Андреевич протиснулся мимо Федота и быстро пошел внутрь. Дядина спальня находилась в дальнем конце этого просторного темного коридора, обитого полосатым шелком. У двери он остановился и прислушался: тихо. Прислуга спала в комнатах этажом выше. Сбежин расстегнул пальто и беззвучно открыл тяжелую дверь. Вынув из нагрудных ножен катар, он вошел в комнату. Внутри света не было, но занавески на окнах остались чуть приоткрытыми — тонкая стальная решетка снаружи надежно защищала спальню Маркела Антоновича от проникновения с крыши. В углу тускло тлела лампадка перед образом Богородицы. Кровать скромного служителя Шереметьевской больницы представляла собой массивное резное сооружение времен Людовика Четырнадцатого, с четырьмя витыми столбами и легким невесомым балдахином. Сам дядя, похожий на моржа, завернутого в простыню, лежал на боку и тихонько похрапывал сквозь свои знаменитые усы. Сбежин притворил дверь, потом по мягкому ковру подошел к прикроватной тумбочке и, чиркнув спичкой, зажег свечу. Он снова взглянул на дядю. Глаза Маркела Антоновича теперь были раскрыты и следили за каждым движением племянника. — Доброе утро! — сказал Сбежин, сел на край кровати и положил широкий кинжал себе на колени. — Это что у тебя? — хрипло спросил Тимофеев. — Это? Мой любимый инструмент. — А где Федот? Сбежин улыбнулся. — Жив он. Сторожит, чтобы нам не помешали. — Хитрый ты, — пробормотал Тимофеев. — Зачем пришел? — Поговорить. — Я хочу сесть, — потребовал Маркел Антонович. Сбежин покачал головой. — Пока не надо. Потом, когда надо будет подписывать бумаги. — Какие бумаги? — Я расскажу. Но потом. Он погладил кинжал раненой рукой, стараясь не думать о боли и неудобстве, которую причиняли порезы. — Вам, дядя, придется расплатиться за доставленные мне неудобства. — Какие? — За того убийцу, что вы вчера подослали. Сбежин вдруг повернулся и приставил кинжал к лицу Тимофеева. — Как ты посмел, жирная мразь! Тимофеев даже не дрогнул. Он посмотрел на лезвие у своих глаз, а потом перевел взгляд снова на лицо племянника. — Расскажи мне, Лёня, — попросил он спокойно, — что там случилось? Как ты узнал? Сбежин напряженно молчал, следя за дядиной реакцией на угрозу. Потом он снова положил кинжал на колени. — Очень просто. Я был у себя, в кладовой… Впрочем, это к делу не относится. Слышу — кто-то бродит по квартире. Но я не ожидал! Думал, дворник дрова принес, пошел его отчитывать! А там — какой-то парень. Ходит, ищет по всем углам… Подвиньтесь, дядя. — Зачем? — Рука болит. И устал я сегодня… Долгий был день. А все из-за вас. Подвиньтесь. Маркел Антонович грузно передвинулся. Сбежин лег рядом, на бок, держа кинжал у груди. — А железку твою нельзя убрать куда-нибудь? — спросил Тимофеев равнодушно, но в голосе его легко различалась звенящая напряженность. — Это не просто железка, дядя. Это же джамадхар. Каста воинов-кшатриев называет его — «клинок бога смерти». Прекрасный инструмент, скажу я вам! — Этим ты парня завалил? — Нет. Он меня не слышал. Я снял со стены шамшир — саблю. И сразу — в спину. Не очень опасно, но, думаю, чувствительно. Парень обернулся, и тут я его в живот! Он все сразу понял… Думаю, что он испугался. Вы бы тоже испугались, дядя, в такой ситуации, не правда ли? — Уж да, — пробормотал Тимофеев. — Потом я начал задавать вопросы. Потому что наивно, с моей стороны, было бы предположить, что какой-то мелкий бандит пришел ко мне сам по себе. — Разве? — спросил Тимофеев ровным голосом. — О, дядя! — укорил его Леонид Андреевич. — Конечно, такую возможность я не исключал, но у меня было время задать вопросы, и я их задал. И вы хорошо знаете, какие ответы я получил… Скопин вдруг проснулся — в соседней комнате, куда Мирон поместил бывшую проститутку Адель, слышалась возня и сдержанные стоны. — Та-а-ак… — тихо усмехнулся Иван Федорович. — Казак времени зря не теряет. — Он лежал, глядя в потолок, но потом почувствовал, что терпеть больше не может — ему надо было срочно сходить облегчиться. Он спустил босые ноги на дощатый пол, нагнулся и нашарил горшок под кроватью. Открыв крышку, Скопин помочился в горшок и, накрыв, поставил горшок на место. Потом, подтянув штаны, вышел в гостиную, где на диване лежал Архипов. — Что? — спросил тот тихо. — Попить хочу, — ответил Иван Федорович, снял со старого облупившегося буфета графин и налил себе в чашку воды. — Налейте и мне, — попросил Захар Борисович. — Что, не спится? Или Мирон со своей девкой разбудили? — Не спится. Слишком тихо тут у вас, на отшибе, — сказал Архипов, садясь на диване. — Ничего, завтра возьмем Сбежина и выспимся, — ответил Скопин, наливая воду для товарища. Тот подсел к столу и молча выпил воду. — Вы тут говорили, что убийцами не становятся вдруг. Что для преступления нужны не просто причины, а годы жизни, которые приводят тебя к убийству. Но вот Сбежин… Богатый, неглупый человек с хорошими манерами. Но одно убийство за другим! Почему? Что толкнуло его на этот путь? — Толкнуло? — переспросил Скопин. — Толкнуло намерение жены уйти и забрать все деньги. Смотрите сами, Захар Борисович, мы были в квартире Сбежина. Да, он коллекционирует оружие, но во всей квартире, в обстановке, в мебели, обоях, шторах, светильниках — везде видна рука женщины. Он убил свою жену, но ничего не изменил в обстановке. Он даже трюмо оставил на месте, хотя теперь — холостяк. Я уверен, при обыске мы обнаружим, что все вещи его супруги остались на местах. О чем это говорит? — Подкаблучник? — предположил Архипов. — Он явно не из богатой семьи. Смотрите, ведь после смерти жены он ничего не изменил, потому что думает, что именно так и выглядит богатый, благополучный дом. А своей обстановки у него не было. И этого всего он мог лишиться из-за жены. Обиделся он на нее. И убил. — От обиды? — удивился Захар Борисович. — А что? Почитай, половина убийств — от обиды. У одних эта жгучая обида возникает во время, например, пьянки — вот они и хватаются кто за нож, кто за топор. А у Сбежина и без выпивки эта обида сидела давно и глубоко. Может, с детства. Архипов пожал плечами: — По мне, так это не обида, а самое что ни на есть настоящее безумие.