— Оставим пока колечко и перейдем к остальным подаркам. Воронов не был уверен, что похитители ребенка оставили еще что-то, но внутреннее чутье подсказывало ему, что натиск нельзя сбавлять, иначе Алексеева в любой момент может замкнуться, и тогда все усилия приведут в тупик, из которого неизвестно как придется выбираться. — Еще они оставили корку черствого хлеба, посыпанную солью, и огарок свечи. — Это все? — с подозрением спросил Воронов. — Все, — Алексеева села на диван, уткнула лицо в ладони и заплакала. …Кормилица достала грудь. Младенец, почуяв молоко, не просыпаясь, жадно прильнул к соску. Он не ел уже несколько часов, и если бы не спиртовая вытяжка чернокрыльника, то уже давно бы открыл глаза и истошно вопил. Младенец, надо заметить, был беспокойный, крикливый. Насытившись, он отстранился от груди и засопел, погрузившись в здоровый сон. Кормилица сцедила оставшееся молоко в чашку, протянула хозяйке. — Хотела спросить, — молодая женщина застегнула пуговички блузки, стряхнула нечаянно упавшую на одежду каплю молока. — Ваша дочь скоро из больницы выйдет? Хозяйка всхлипнула. На глазах ее появились слезы. — Уже никогда, — тихо ответила она. — Врачи поставили окончательный диагноз и велели готовиться к худшему. Если бы не внук, я бы на себя руки наложила, настолько это все невыносимо. — Извините, — смутилась кормилица. — Я не знала, что у вас все так серьезно. За меня не беспокойтесь. Я, как обещала, буду дважды в день приходить. Молока у меня на обоих детишек хватит. Хозяйка протянула кормилице три рубля одной купюрой — оговоренную ежедневную плату. Молодая женщина спрятала деньги и поспешила покинуть квартиру, в которой чувствовала себя неуютно. После хлопка двери в прихожей в зал из примыкающей комнаты вышел немолодой мужчина. — По-моему, мы делаем огромную ошибку, — сказал он. Хозяйка с презрением посмотрела на него и жестко сказала: — Я сделала за свою жизнь всего одну ошибку — вышла за тебя замуж. Мужчина посмотрел ей в глаза, пробормотал: «Ну-ну!» — и ушел спать. 16 Немного успокоившись, Алексеева сходила в ванную комнату, привела себя в порядок, выпила две таблетки седуксена, покурила и стала рассказывать: — После ухода ребят Глашу развезло. Она кое-как помогла мне убрать посуду и завалилась спать. Чтобы навести в квартире полный порядок, мне понадобилось еще больше часа. Потом я покормила ребенка и легла сама. Не успела я уснуть, как раздался звонок. Сколько было времени, не знаю, на часы я не смотрела. Я накинула халат, вышла в прихожую, открыла дверь. На лестничной клетке стоял незнакомый мужчина лет пятидесяти, русский, широкоплечий, одетый в куртку аляску. Если бы я сейчас встретила его, то узнала бы, а так, на словах, описать не могу. Для меня все пожилые русские мужчины на одно лицо, к тому же у меня не было времени его рассматривать. Как только я открыла дверь, он втолкнул меня внутрь и закрыл мне лицо тряпкой, от которой исходил резкий неприятный запах. Я вдохнула пару раз и потеряла сознание. Очнулась, осмотрела себя. Я почему-то решила, что этот мужчина ворвался, чтобы меня изнасиловать, но нет, все было в порядке. Он просто уложил меня на кровать, даже одеялом прикрыл. Тогда я подумала, что он мог изнасиловать Глашу. Подошла к ней, убедилась, что и ее не трогали. Пока Алексеева рассказывала, Воронов отмечал для себя детали, которые требовали разъяснения: «Где она взяла седуксен? Его ни в одной аптеке не найдешь, даже если врач тебе рецепт выпишет. Хлороформ. С чего она решила, что ее усыпили именно хлороформом? Впрочем, здесь все более-менее ясно: для советского человека есть только одно усыпляющее средство — хлороформ. Другие препараты нам неведомы, но они наверняка есть». Алексеева между тем продолжала: — «Если нас не изнасиловали, то наверняка обворовали», — подумала я и стала осматривать квартиру. Проверила шкаф, обернулась и увидела на столе шарф, свечу, хлеб и кольцо. — Стоп! — не выдержал Воронов. — Диван, на котором спала Глафира, стоит впритык к столу. Как ты могла не заметить шарф? — Я так и знала, что мне не поверят! — воскликнула Алексеева. — Не заметила я его, и все тут! Хотите — верьте, хотите — нет. — Верим, — пошел на попятную Воронов. — Давай дальше. — Что — «дальше»? — раздраженно переспросила Алексеева. — Дальше я подумала, что сошла с ума. Представьте, в квартиру ворвался мужик. Он не изнасиловал ни меня, ни подругу, ничего не украл. После его ухода на столе появился дорогущий шарф и золотое кольцо. Оно ведь золотое? Клейма со звездочкой нет, но по весу понятно, что золотое. Я села на краешек дивана и попыталась понять, что все это значит, но никакого объяснения этому странному набору предметов не нашла. Тут я почувствовала, что в квартире происходит что-то неладное, чего-то не хватает. Я ощупала грудь и поняла, что давно не кормила ребенка. Подошла к коробке, а там… Алексеева всхлипнула, готовая разрыдаться, но Воронов не дал ей проявить чувства: — Откуда у тебя седуксен? — спросил он. — В роддоме медсестра дала. Я вся на нервах была… Вы не представляете, что такое каждую секунду думать, как дальше жить и куда податься с младенцем на руках. Без седуксена я бы точно чокнулась. — Сколько сегодня ты его выпила? — Почти половину блистера. «Теперь понятно, почему она слегка заторможенная и такая спокойная», — подумал Воронов. — Первые таблетки я выпила, когда увидела, что ребенка нет. Выпила только для того, чтобы немного успокоиться и прийти в себя. — Глафиру разбудить не пробовала? — Что бы я ей сказала? Глаша, у нас ребенка украли, а взамен шарф оставили? Она бы оделась и побежала к телефону-автомату — врачей из психбольницы вызывать. Сами подумайте, кто поверит в такой бред. — Я верю, — сказал Виктор. — Давай поговорим об оставленных похитителем вещах. Как они лежали? Алексеева взяла шарф, положила посреди стола этикеткой наружу. На шарф положила кольцо. — Огарок свечи лежал слева от шарфа, кусок хлеба — справа. Свеча была самая обычная, с обожженным фитильком, длиной примерно с палец. Кусок хлеба — размером как в столовой, черствый, почти засохший, сверху посыпанный крупной солью. Свечу и хлеб я тут же выбросила в форточку, чтобы никто не подумал, что я умом тронулась. — Хлеб точно солью был посыпан? — спросил Воронов. — Я попробовала на язык одну крупинку. Это была соль. — Глафира! — неожиданно переключился на вторую девушку Виктор. — Я? — удивилась Попова. — Я-то че, я… — Как началось твое утро? — У меня было ощущение, что голова лопнет с похмелья. Раньше со мной никогда такого не было, а тут, наверное, намешала шампанского с водкой, вот и открыла глаза чуть живая. Вижу, Надя в слезах, что-то пытается объяснить. Я вначале отмахнулась от нее, потом въехала, что она не шутит и ребенка действительно украли. «Нестыковочка! — отметил Воронов. — Алексеева утверждает, что она была оглушена ударной дозой транквилизаторов, а у Поповой Надя плачет, не знает, за что хвататься, то есть действует примерно так, как должна действовать молодая мать, вокруг которой происходит что-то необъяснимое». — Про шампанское вы не упоминали, — задумчиво сказал Воронов. — Где бутылка? — Тут такое дело! — вступил в разговор Айсен. — Что за Новый год без шампанского? Взяли мы бутылку, чисто символически выпить по глоточку под бой курантов. Выпили, перешли на водку. Салех захмелел и стал всех убеждать, что он может ребром ладони горлышко у бутылки отбить. Я решил: если он такой мастер-каратист, то пусть у бутылки с шампанским горлышко отобьет. Салех врезал. Бутылка — в стену. Разлетелась на кусочки. Осколки по всей квартире собирали. — Бутылка в мусорном ведре, — дополнила рассказ о неудачном эксперименте Попова. — Пойдешь смотреть? — Да нет! Бутылка тут никакой роли не играет. Хотя… Глаша, у тебя не было ощущения, что похмелье какое-то странное, необычное? — Я что, на алкашку похожа? Можно подумать, я через день с похмелья маюсь, — Попова очень натурально изобразила, что обиделась: надула губки, сдвинула брови. «Сценическое искусство! — оценил Воронов. — Глаза смеются, а лицо такое обиженное, словно я при родителях оскорбил ее. Молодец, Глаша! Не зря в институте джинсы просиживаешь». — Не придирайся к словам, — примирительно сказал Воронов. — Так что насчет похмелья? — Когда Надя рассказала про хлороформ, я подумала, что мужик этот мог и мне на лицо какую-нибудь тряпку положить. Похмелье было необычным, но еще более странным было то, что я ничего не слышала. — Вернемся к ребенку, — предложил Виктор. — Имя ему придумали? — Нет еще, — с явной неохотой ответил Айсен. — Тут такое дело… — Понятно, — догадался Виктор. — Если бы Бич согласился признать отцовство, то его бы следовало назвать тувинским именем, а если нет — якутским. Хотя зачем голову ломать? Назвали бы Андреем или Сергеем, на все случаи бы сгодилось. — Так-то оно так, но — обычаи! — Налетчики забрали что-нибудь из детского белья? — Ничего! — ответила молодая мать. — Ни одной пеленки не взяли. — Я думаю, что в нападении принимали участие несколько человек, — предположил Воронов. — Неудобно ведь одной рукой нос потерпевшей зажимать, а в другой — сумку с детскими вещами держать. Для того, чтобы втолкнуть человека в квартиру, надо иметь свободными обе руки. Перейдем к записке. Где она? Алексеева достала из-под телевизора тетрадный лист, свернутый вчетверо. Воронов осмотрел его со всех сторон, разгладил на столе. Первое, что он отметил, — у послания не были потерты края на сгибах, следовательно, похитители носили его в карманах одежды недолгое время. Надпись была выполнена авторучкой с пастой синего цвета, буквы написаны печатным шрифтом. «Сообщишь в милицию — ребенка убьем». Почерк чем-то напоминал детский, написание некоторых букв не соответствовало требованиям технического шрифта. Так, в букве «К» угловые палочки шли из одной точки, а по правилам технического шрифта нижняя перекладина должна примыкать к середине верхней. Округлые части букв были написаны без особенностей, а у прямых линий имелись легкие извилины, словно у автора записки слегка дрожали руки. Воронов постарался с фотографической точностью запомнить почерк похитителя. С собой забирать записку он не стал. Кража вещественных доказательств с места происшествия могла так аукнуться, что о карьере в милиции пришлось бы забыть. — Что скажешь? — спросил Айсен. — Записка была написана заранее, следовательно, к похищению ребенка тщательно готовились. Если я не ошибаюсь, этот лист вырван не из вашей тетрадки?