– Конечно! – Значит, и Бежов возмутится. – Стас пнул по надгробию сильнее и опять зычно позвал: – Андре-е-ей! – Он вогнал лопату в надмогильную насыпь. – Платов, перестань… – взмолился Роберт. – Ты оскверняешь могилу. Стас вынул лопату из земли, приладил ее к каменной оградке и напряженно прошептал: – Ничего не происходит… странно… – Знаешь, что еще странно? Что Полины нет. Я, конечно, очень этому рад, но все же куда она делась? Может, она решила, что нечего нас больше мучить, и успокоилась? – Шутишь? – нахмурился Стас. – Она слишком ненавидит своего убийцу, чтобы успокои-и-и-и… С хриплым возгласом он провалился под землю. Юркнул туда, словно под его ногами исчезла крышка люка. Руки сами собой поднялись над головой, ноги вытянулись, и весь он будто превратился в нож, пронзающий гнилую рыхлую плоть. Нос, рот, глаза, уши – все забила холодная глинистая земля, а Стас продолжал соскальзывать вниз, в черную сырую бездну. Он больше не кричал и не стонал – он не проронил ни звука. Если бы он открыл рот, то наелся бы земли. Ветровка и футболка задрались до самой шеи и грозили сползти вовсе. Голый торс Стаса царапали сколы кирпичей, торчащие острия корней и щепок, округлые бока камней. А плоть земли все разверзалась под ним. Очнулся он в кромешной темноте. Закашлялся, ощутив во рту сырость и скрипящие на зубах комья земли. Легкие сделали импульсивный вдох, вбирая в себя воздух, застоявшийся и влажный. Стас хотел было поднять руку, но не вышло – ударился обо что-то твердое. Он повернул голову набок, сплюнул, стараясь избавиться от земли, набившей рот, и принялся исследовать тесное пространство. Он лежал на спине – лопатками и позвоночником чувствовал твердую поверхность, но это был не бетон и не камень, что-то другое. Ладони, грязные, липкие, с обломанными и ноющими ногтями, ощупывали поверхность… деревянного ящика… ящика… – Нет, – выдохнул Стас. – Нет… нет, нет… Господи, нет… Он лежал в гробу. Это он понял почти сразу. А через секунду он не осознавал уже ничего. Обрушилась паника, перекрывшая все: разум, чувства, мысли, ощущение времени и пространства. Именно она, паника, начала долбить кулаками в бока ящика, а коленями – в крышку, орать, как безумная, до головокружения, до взрыва в горле, до исступления. Кричать. Кричать дурным, не своим голосом. Кричать, кричать и кричать. И только через несколько минут, когда силы закончились и крупицы, всего лишь крупицы, сознания вернулись, Стас замолчал, испустив завывающий стон ужаса обреченного на смерть человека, погребенного заживо. Он закрыл глаза, побеждая безумие и выравнивая дыхание. Нет, он еще не умер и пока не готов сдаться. До смертельного удушья у него оставалось время. Первая мысль – выбить крышку. Стас повернулся на бок, уперся ногами в боковины гроба и со всей силы навалился плечом на крышку. Теплилась надежда, что она не заколочена, а земли сверху не так уж и много, не те положенные два метра. Просто нужно приложить усилия… еще… еще чуть-чуть… Крышка оставалась неподвижной. Паника вернулась. Нет, он не готов умереть, не готов! – Тихо… тихо, – успокоил Стас сам себя. Тяжело засопел, ощущая, как воздух неумолимо становится жарким и вязким. Тут он вспомнил, что в кармане ветровки у него лежит фонарь (если не вывалился, конечно). Стас нащупал пластмассовый корпус, сжал его грязными пальцами и, уткнув фонарь в бедро, включил свет. Он, конечно, ожидал, что зрелище будет не для слабонервных, но чтоб такое… Крышка и бока гроба были исполосованы ногтями, изрыты глубокими бордовыми отметинами, будто Стас – далеко не первый, кто похоронен тут заживо. – Вот так просто? – прошептал он, обращаясь то ли к Полине, то ли к Бежову, то ли к мертвым Новомихайловского кладбища. Щелкнул кнопкой фонаря, и все вокруг погрузилось в темноту. Он закрыл глаза, сдаваясь на милость судьбе и накатившей полудреме. В тишине его губы произнесли: – Андрей, я пришел попросить у тебя прощения, хотя ты та еще сволочь. Но ведь именно я виноват в твоей смерти, я все время думаю об этом, это не дает мне покоя… А ты просто убил меня. Спасибо тебе, конечно. Ты очень постарался напугать меня до смерти… но инфаркта не случилось, извини… извини, приятель… Тут Стас вспомнил кое о чем, о самом дурацком, что могло прийти в голову. Из последних сил он сжал ладонь в кулак и постучал в крышку гроба три раза, через равные паузы. Тук-тук-тук. – Раз, два, три, – негромко сказал он, ощущая на губах безумную улыбку. – Угадай – или умри. О крышку гроба с внешней стороны что-то ударилось. Гроб зашевелился, затрясся, крышка затрещала, словно кто-то грузный принялся на ней танцевать. Послышался неприятный скрежет. – Бежов, – прохрипел Стас. – Это ты там пляшешь, сволочь? Он больше не находил сил, чтобы реагировать: пугаться, кричать или молча вслушиваться в звуки. Он медленно погружался в дрему, пока в его тесное пространство не ворвался терпкий свежий воздух. – Стас, Стас… – позвал кто-то голосом Роберта. – Я сейчас, погоди, потерпи. Крышка продолжала сдвигаться вбок. Легкие с жадностью впитывали воздух, грудь настолько вздыбилась, что Стаса выгнуло. Мелькнула мысль, что он сейчас лопнет от наполнившей его свежести, взорвется, как чертов воздушный шар. Чьи-то сильные руки обхватили его плечи и встряхнули так, что с волос посыпались крупицы успевшей подсохнуть грязи. – Живой, Платов… Живой же, а! Живой! Думал, не успею. – В голосе Роберта смешались слезы и смех. – Давай-ка, вылезай. Вылезай… Гул почти закончился, а мы все еще живы. Стас поморщился, не веря ушам: как закончился? И это все? Друг помог ему сначала сесть в гробу, потом – подняться на ноги. Стас задрал голову. Сквозь дымку тумана он разглядел на небе звезды, и не было зрелища величественнее и прекраснее. Роберт ловко вскарабкался наверх, на двухметровую высоту, и подал Стасу ладонь. – Цепляйся, я тебя вытащу. Словно пребывая во сне, он послушно протянул ему руки. Крепко ухватив Стаса за запястья, Роберт вытянул его из ямы, завалился на кучу свежевырытой земли и тяжело задышал. Стас перекатился на спину и замер. В ушах шумело. – Роб, скажи мне что-нибудь, – выдохнул он. – И желательно ударь меня, чтобы я поверил, что все это – не сон. Возможно, я все еще лежу там? А, Роб? – Возможно. – Вместо голоса Роберта появился чужой скрежещущий хрип. От ужаса и неожиданности Стас подскочил. То, что раньше казалось ему Робертом, тоже подскочило. Неестественно пригибаясь, оно уставилось на него бездонными черными глазницами. Худое нескладное существо, низкорослое, с посеревшим лицом и подрагивающей гнилой дырой вместо рта. Это был Бежов. Андрей Бежов, пятнадцатилетний подросток с пробитой головой и в грязном тряпье: полуистлевших спортивных штанах «Найк» и той самой синей футболке. Он смотрел на Стаса изучающе, принюхивался, его ноздри дергались, пока он втягивал в свои гнилые легкие живой запах. – Привет, Платов. – В черной яме рта показались редкие зубы, и мелькнуло что-то наподобие улыбки. Стас вытер пальцами измазанное в земле лицо и произнес: – Я пришел просить у тебя прощения. Я виноват в твоей смерти, Андрей. – Какая речь, – еще шире оскалился Бежов. – Думаешь, мне этого достаточно? Ты готов сделать что-то более весомое, чтобы получить мое прощение? – Готов. – Даже не знаю… надо подумать. – Бежов сплюнул желтым сгустком гноя и снова впился в лицо Стаса сверкнувшими внутри черных дыр белыми зрачками. – Съешь горсть земли, – потребовал он с хриплой усмешкой. – Вот прямо сейчас, при мне, возьми и сожри ее, Платов. Горсть землицы из моей могилы. А? Как тебе такое испытание? Взгляд Стаса невольно скользнул по куче земли у края ямы. По телу пронеслась дрожь отвращения. – А если я не хочу? Бежов расхохотался. Его смех был похож на уханье совы. – А тебя никто не спрашивает, хочешь ты этого или нет. Если ты не будешь жрать землю, следующим в могиле проснется твой дружок-очкарик. Он как раз растерялся и никак не может тебя найти. Ну? У тебя минута. Приступай. Жри землю, Платов. Я давно хотел, чтобы ты искупил свою вину передо мной каким-нибудь особо неприятным способом. – Он хлопнул в ладоши. Звук вышел не звучным, а чавкающим, с кожи Бежова что-то брызнуло. – Есть еще вариант. Приведи ко мне Марьяну Михайлову. Ты же знаешь, она мне нравилась. Я обниму ее, поглажу по голове и другим местам. Решай. Веди Марьяну или жри землю. Давай, выбирай. Мертвое тело Бежова охватила тряска: он снова захохотал. Стас наклонился и сгреб рукой горсть сырой жирной земли. Поднес ко рту, посмотрел на Бежова. В его глазницах жадно блеснуло ликование. – Ну… давай, – с придыханием произнес он. – Жри, я тебе сказал. Согласись, я бы мог придумать что-нибудь более изощренное, но в память о наших школьных годах я не стану тебя мучить. Ешь! И Стас начал есть. Есть землю прямо с могилы. Он ни разу не сплюнул и не поморщился. На зубах скрипело, но Стас упорно толкал в рот слипшиеся, воняющие гнилой древесиной комья. Он словно пребывал отдельно от своего тела, заставляя себя не воспринимать то, что с ним происходит. Вспомнив недавний разговор с Робертом, он мысленно начал считать про себя: «Пятьдесят девять, пятьдесят восемь, пятьдесят семь, пятьдесят шесть…» – и ел землю. Мелкие острые камешки скребли по горлу и пищеводу, застревали между зубами, царапали нёбо.