Я чуть-чуть отпила из своей кружки. — Горячий... Саш, пока чай стынет, можно я позвоню? — Конечно. Я последовательно прозвонила сначала канцелярию, а потом все кабинеты родной прокуратуры; конечно, уже поздно, все ушли, только я болтаюсь по казенным домам, как будто у меня нет других радостей в жизни. А между тем хорошо бы хоть Зою найти, чтобы выяснить последние новости. Посмотрев на часы, я прикинула, что если Зоя с последним ударом часов сорвалась с рабочего места, то с учетом времени, необходимого на закупку вкусной и калорийной пищи для пациентов травматологического стационара, она уже минут пять как должна скрашивать койко-день Горчакову. Оставалось набрать номер мобильного Лешкиного телефона. — Ну ты, старуха, с головой-то дружишь или совсем уже охренела? — ласково спросил меня друг и коллега Горчаков вместо «здрасьте». — Вон Зоя тут уже подпрыгивает, тебя обыскались. Передаю трубку. Зоя бешеной скороговоркой, чтобы не ввести Горчакова в расход, выпалила мне в ухо, что, во-первых, дело по убийству оперуполномоченного Бурова уже пришло в район и поручено («Догадайся, кому», — прокричал в трубку Горчаков), конечно, мне; во-вторых, меня искали: шеф, убойный отдел, городская прокуратура по поводу оформления командировки в Коробицин, оперуполномоченный Козлов Петр Валентинович, криминалист Федорчук, писатель Латковский, мама, бывший муж, завморгом, эксперт Маренич, два адвоката по моим делам и три адвоката по делам Горчакова... На пятой минуте перечисления Лешка просто забрал у Зои трубку и спросил, какого черта я, имея мобильную связь, отключила телефон и ушла в подполье? — Леш, я забыла про телефон. А с утра вообще в тюрьме была, Барракуда велел тебе кланяться. — Протоколы у него подписала? — Подписала. — По краже поговорила? — Поговорила. Отрицает, и довольно убедительно. — Чем мотивирует? — Бабушкой-блокадницей. — Чего? — удивился Лешка. — Я тебе с Зоей передам протокол его допроса, почитаешь. Я спросила Лешку, как его нога, порадовав тем, что весь следственный изолятор уже знает про его травму. А Лешка сказал, что хахаль здешней медсестры — той самой, с людоедскими манерами — меня знает, я его якобы допрашивала. — Ага, Лешка, — засмеялась я, — уголовный мир сжимает вокруг тебя свои кольца? — Да нет, этот хахаль бывший работник милиции. — Фамилия? — Киреев. — Не знаю такого. — Вспомни хорошенько. — Ладно, заеду к тебе, поговорим. — Он тебе привет просил передать. Кроет тебя на чем свет стоит, говорит, ты его допрашивала три часа. — Да не знаю я такого, — прервала я Лешку, но он продолжал. — Ты дослушай: говорит, ты его три часа допрашивала, не выпуская изо рта сигарету. Я хихикнула. — Тогда понятно. А самогон из большой бутыли я не прихлебывала? Попрощавшись с Лешкой, я начала прозванивать всех по вышеприведенному списку. Сначала позвонила маме, и узнала, что сыночек мой проболтался относительно истинных причин его эвакуации из дома, поэтому мама, в течение целого дня не сумев застать меня на работе, сходит с ума от страха, воображая, что маньяк уже напал на меня, разрезал на кусочки и развеял по ветру. Так, с мамой я провела профилактическую беседу, убедила ее в том, что до кусочков еще дело не дошло и что не родился еще маньяк, способный справиться со мной. Маму я относительно успокоила. Следующим в списке, по старшинству, был шеф. Я осмелилась побеспокоить его дома, услышала, что дело об убийстве оперуполномоченного стоит на контроле в городской прокуратуре, поэтому до отъезда к командировку я должна представить развернутый план расследования, назначить основные экспертизы, а завтра к девяти утра мне следует быть в городской с рапортом, содержащим подробное обоснование необходимости проведения следственных действий лично мной в Коробицине, поскольку наш зональный настаивает на том, чтобы в командировку ехал оперативник, а не я. Шеф же считает, что целесообразно ехать мне, а я должна доказать это руководству. Так, если в девять мне нужно быть в горпрокуратуре (не понимаю, что изменится, если я там буду не в девять, а в десять, например), то не позднее половины девятого нужно поймать шефа, чтобы он завизировал мой рапорт. Я уж не говорю о том, что этот рапорт нужно составить. Теперь, по логике вещей, надо связаться с Костей Мигулько. Но сначала я набрала номер нашего экспертно-криминалистического отдела. Мигулько еще долго будет торчать на работе, а Федорчук вот-вот уйдет, если уже не ушел. А если он меня искал, то, значит, у него что-то важное. Трубку в ЭКО долго не снимали, я уж решила, что упустила Федорчука, и расстроилась. Но тут мне ответили, к телефону подошел сам Гена и сказал, что торчал на работе специально, ждал моего звонка; отчаялся и собрался домой, но уже с лестницы услышал телефон, пришлось вернуться, о чем он не жалеет. — Маш, я чего тебя искал, — Гена, как обычно, говорил тихо и обстоятельно, — я тут исследовал записку из квартиры актрисы. Может быть, тебе будет интересно? — Будет, — мгновенно подтвердила я. — Я почему-то так и подумал. Пальцев на ней огромное количество. Но старых. Пальцы разные. Ты не забудь мне заслать ее дактилокарту. — Геночка, если дело возбудим, зашлю обязательно. — А что, дело не возбудили? — удивился Гена. — Пока нет. — Странно. Там же типичное убийство. Я усмехнулась. — Похоже, Гена, ты один так считаешь. — А ты? — А я пока сомневаюсь. Но думаю, что там действительно убийство. — Вот видишь. И еще одного человека я знаю, который готов это убийство раскрывать. — Ты про Петра Валентиновича, что ли? — Ну да. Между прочим, ты к мальчику присмотрись, с ним в разведку пойти можно. Он уже ко мне прибегал, интересовался, чего я выжал с места происшествия. А вот ты не удосужилась пока. — Я вообще-то тоже не груши околачивала, — обиделась я. — Пошутил, — невозмутимо сказал Гена. — Так вот, слушай дальше про записку. — А что, еще не все? — Да нет, это только начало. Я еще почерк посмотрел, у меня допуск есть на почерковедение. — Она писала? — Она, без сомнения. Только очень давно. Я насторожилась. — Что значит — давно? Почерковедение почерковедением, а чтобы определить давность исполнения документа, нужна другая экспертиза. И потом, за два дня ты давность не определишь, там методика очень трудоемкая, требует времени. — Конечно, я тебе заключения за два дня не напишу. Я посмотрел предварительно, но думаю, что коллеги подтвердят мои догадки. Этой записке не меньше двух лет. Я помолчала, и Гена забеспокоился. — Маш, ты где? — Я здесь. Ген, знаешь, что самое смешное? Я сегодня подумала, что мне нужен реквизитор из съемочной группы фильма «Сердце в кулаке». Интересно, кто писал предсмертную записку героини? Помнишь, там актриса оставляет записку «Меня никто не любит, я должна умереть»? Эта записка в кадре. — Нет, Маша, самое смешное — это то, что у меня в видике кассета с фильмом «Сердце в кулаке», — поделился Гена. — Я сегодня сделал стоп-кадр на записке и провел сравнительное почерковедческое исследование. Та записка, которая использована в фильме, написана рукой самой Климановой. — Я так и думала. Поэтому у меня к реквизитору вопрос — а куда потом записка делась, после того, как фильм сняли? — Маш, ты можешь даже не искать реквизитора, я тебе и так скажу. На записке, использованной в фильме, имеется ряд характерных особенностей: почерка, расположения текста на бумаге, качества красителя и так далее. Совпадений по этим параметрам с нашей запиской достаточно дли категорического вывода... — Что это та самая записка? — Да, — просто ответил Гена. — Нет, реквизитор мне все-таки нужен. Мне интересно, записку сразу сперли, два года назад, или уже сейчас? Сашка, с любопытством прислушивавшийся к моим репликам и, очевидно, хорошо понимавший, о чем идет речь, тихо заметил: — А ты не допускаешь, что записку тогда, на съемках, взяла себе сама Климанова? Может, она собирает реликвии какие-нибудь с фильмов, в которых снимается? — Ген, извини, — я закрыла трубку рукой и повернулась к Сашке. — Никакого архива мы у нее не нашли.