— Классно! Я обернулась и всмотрелась в его восторженное лицо снизу вверх. Он мне чем-то напоминал бобренка: широкое доброе лицо, круглые глаза, волосы ежиком, деловитость в облике; производил впечатление неиспорченного человека. Я, наверное, в первые годы работы в прокуратуре была такой же смешной. Радовалась каждому происшествию, на дежурствах доводила до белого каления экспертов своим нытьем — «скорей бы что-нибудь случилось!..» — Будем осматривать, Петр Валентинович, — вымолвила я, и опер весь засветился. Конечно, в первые месяцы работы сколько-нибудь серьезное происшествие, труп известной артистки, и на тебе — обернувшийся банальным самоубийством. Он с грустью ожидал, что на этом все и закончится, но, видимо, моя интонация вселила в него искорку надежды на продолжение истории. — Не все так просто? — тихо спросил он, наклонясь ко мне. Я устала сидеть на корточках, сворачивая, к тому же, шею на опера. Заметив, что я выпрямляюсь. Петр Валентинович галантно подал мне руку. — Пока не знаю, — ответила я. — Вызывайте судмедэксперта и криминалиста. Мне сказали, что дежурный эксперт уехал в Колпино, будет занят до утра. Если это так, пусть дежурный вызовет из бюро подменного эксперта. Взор Петра Валентиновича полыхнул сумасшедшей радостью. — И понятых найдите, — добавила я. Петр Валентинович поскакал исполнять. На подхвате сегодня дежурит доктор Стеценко, так что осмотр обещает быть приятным. Пока я не стала говорить молоденькому оперативнику про свои сомнения. Помимо того, что я услышала от Климановой на приеме — про преследования загадочного молчальника, мне не понравилось в ситуации еще кое-что. Например, то, что, по моим представлениям, раз уж женщина собирается покончить с собой путем приема горсти снотворного, почему бы ей при этом не лечь в постель? Вместо того чтобы валяться рядом с кроватью на полу? И вопрос номер два — где ручка, которой написана предсмертная записка? К моменту, когда из прихожей послышался жизнерадостный голос судебно-медицинского эксперта Стеценко, криминалист Гена Федорчук уже заканчивал свою работу. Он все сфотографировал, согласился со мной в том, что пытаться найти какие-то следы на полу бессмысленно, поскольку стадо начальников уже пронеслось по месту происшествия. Я записала в протокол, что на туалетном столике находится записка, выполненная красителем синего цвета на белом листе бумаги размерами такими-то, со следующим текстом, и Гена записочку аккуратно положил в пакет, заверив, что попробует обработать ее нингидрином. — Ты только пальцы у нее не забудь откатать, чем черт не шутит, а вдруг что-то на записочке найдем, — тихим голосом попросил он. Гена вообще человек тихий, и удивительно приятный в общении. По крайней мере, для меня — я питаю слабость к конкретным людям, умеющим высококлассно делать свое дело. А Гена для меня непререкаемый авторитет в области криминалистики, и за годы совместной работы многократно подтверждал это. Заклеив конверт с запиской, он задал мне тот же самый вопрос, который я пыталась решить в течение всего пребывания па месте происшествия: — Маш, а чем она записку писала? Где ее ручка? Я еще не успела ответить, что этот вопрос и меня чрезвычайно занимает, как рядом материализовался Петр Валентинович со своей неизменной папочкой и доложил, что во всей квартире им найдено три пишущих предмета — шариковая ручка с черной пастой на кухне возле телефонного аппарата, перьевой «Паркер» в сумке хозяйки квартиры и карандаш в коробочке на туалетном столике. Поскольку я на туалетном столике не обнаружила ни одного пишущего предмета, то не поленилась пойти посмотреть, что же Петр Валентинович имеет в виду. Оказалось, что он имел в виду огрызок черного косметического карандаша для бровей. Грифель карандаша был таким мягким, что написать что-либо им было невозможно, разве только на зеркале, что я и продемонстрировала залившемуся от смущения багровой краской Петру. Но проведенные им розыски несомненно были полезными. В квартире не было ручки, которой могла быть написана записка. Конечно, оставался вариант, при котором записка писалась в другом месте. Например, в театре. Черт их знает, этих самоубийц — Маяковский якобы двенадцать дней носил при себе предсмертную записку и только исправлял дату. Кстати, на нашей записочке дата не проставлена. Пока ждали доктора, Петя рассказал, что тревогу забили коллеги Климановой, когда она вчера не пришла на спектакль. Такого с ней, по словам работников театра, никогда не бывало, она имела репутацию очень обязательного человека, запоями не страдала, наркотиками не баловалась, жила одна, поэтому не имела проблем, с кем оставить ребенка или престарелую матушку. Соответственно, ее неявка на спектакль была воспринята как чрезвычайное происшествие. Звонили ей по телефону, никто не ответил, тогда отрядили к ней домой группу товарищей. Двери никто не открыл, в окно увидели, что в комнате горит свет, и пошли в жилконтору за слесарем... Вообще, от Пети пока что было гораздо больше толку, чем от хмурого сотрудника убойного отдела, который все это время преспокойно покуривал на кухне, последние два часа — в обществе понятых, и что-то чирикал на бумажке. Чего он тут околачивался, я плохо понимала, но все как-то было его не спросить. В конце концов, есть не просит, пусть сидит, я все время про него забывала. Федорчук аккуратно сложил на краешке стола конверты с дактопленками и запиской, все они были каллиграфически им надписаны. — Маш, я поехал, у меня еще две квартирные кражи на очереди. Если дело будешь возбуждать, свистни, я тебе все оперативно сделаю. Он помахал ручкой операм и ушел, тихо притворив за собой дверь. С шутками, прибаутками вошел доктор Стеценко, и Петр Валентинович свою восторженность переместил на него. Еще бы — такой молодой, но уже очень опытный судебный медик, феерически остроумный, доброжелательный, с ослепительной улыбкой. Мне он поцеловал ручку, предварительно надев резиновые перчатки (лишнее свидетельство его остроумия). Но тут же деловито присел к трупу и преобразился — стал жестким и собранным экспертом, в отличие, например, от Левы Задова, который хохмит и фонтанирует на протяжении всего осмотра трупа. — Кто у нас девушка? — спросил он, аккуратно переворачивая тело на спину. — Девушка у нас актриса, — пояснила я. — Мне сказали, что и записочка имеется? — Имеется, — хриплым от волнения голосом подтвердил Петр Валентинович и откашлялся. — Так что ж мы тут время теряем? — вкрадчиво продолжал доктор Стеценко, осуществляя, тем не менее, подготовку к фиксации трупных явлений. Я даже не стала отвечать, придвинувшись поближе и вглядываясь в лицо трупа. Так получилось, что для равновесия мне пришлось опереться на плечо доктора Стеценко. Он не выказал никакого неудовольствия, а я напряженно прислушивалась к своим впечатлениям. Похоже, что я стала относиться к нему гораздо спокойнее. Еще немного, и можно будет с чистой совестью считать, что мы друзья, а не любовники. Соответственно, и проблема мужчины в моей жизни тогда снова встанет со всей остротой. Я уже давно поняла, что слегка отстаю в развитии, поскольку нормальной юности у меня не было, я все время училась и работала, было не до этого, а природа-то берет свое. Вот сейчас настал час «икс», когда хочется любви и ласки так, что скулы сводит. Наверное, и сыночек в меня пошел, женщины его не интересуют, не интересуют, а уж потом как заинтересуют — мало не покажется. Стеценко пошевелился, и вся лирика тут же вылетела у меня из головы. Пальцами в резиновых перчатках он методично ощупал голову трупа, раскрыл веки и заглянул в глаза, отвернул губы, проверяя, нет ли там кровоизлияний. Их не было. На вид все было пристойно. — Ну что, на первый взгляд похоже на отравление димедролом, — пробормотал Стеценко, складывая стопочкой пустые упаковки из-под лекарства, валявшиеся рядом с трупом. — Зрачки расширены, есть некоторые признаки смерти по асфиктическому тину. — По асфиктическому? — Да ты не волнуйся, это бывает при отравлении антигистаминными препаратами. Ротик у нее чистый, вроде бы насильно ее таблетками не кормили, синячков на ней нет. Что тебе не нравится? Он обернулся и посмотрел мне в глаза. Черт подери, до конца моих дней я буду сохнуть по этому чудовищу. А он будет всем рассказывать, что любит только меня, но это я его не хочу, и с этим уже ничего не поделаешь. — Скажи, пожалуйста, Саша, можно сожрать столько таблеток, не запивая водой? — Проблематично, — согласился Сашка. — А на кухне смотрели? Может, она там стаканчик оставила? — Саш, может, она даже помыла стаканчик. А пустые упаковки зачем с собой принесла? — Чтобы нам облегчить работу, — меланхолично произнес Стеценко. — Согласен, логично пустые упаковки оставить там, где употребили таблетки. Куда она их несла? К тому же димедрол так стремительно не действует, чтобы она не успела дойти с кухни до постели. У нас за спинами напряженно прислушивался к нашему негромкому диалогу Петр Валентинович. Конечно, ему страстно хотелось, чтобы тут обнаружилось кошмарное убийство, а мы бы с ним его моментально распутали... На пороге комнаты появился неразговорчивый оперативник из убойного. Он помахивал каким-то листочком. — Я тут с понятыми поболтал, — хмуро произнес он. — С соседями ее. Установил подружек. Мужа бывшего вызвал, он сейчас подъедет. Ничего? — Правильно, — кивнула я, удивляясь про себя. Я-то грешила на него, как на бездельника, а он, оказывается, времени даром не терял. — Я вот тут набросал план мероприятий, — продолжал оперативник, сразив меня окончательно. Опер, который по собственной инициативе, да еще пока дело не возбуждено, сочиняет план мероприятий — это, как в рекламе пива, «то, ради чего стоит жить». Сегодня просто день открытий чудных, сначала миляга Петр Валентинович со своим заразительным молодым задором, потом этот молчальник, исполненный скрытых достоинств... — Как, кстати, вас зовут? — спросила я хмурого убойщика. Страна должна знать своих героев. — Буров, — буркнул он. — А вы откуда пришли? Вы ведь недавно у нас в убойном? — Я из области перевелся, — ответил Буров. — Из деревни, так что не обессудьте. — При этом ни тени улыбки не появилось на его озабоченном лице. После того как он объяснил, что сменил сельскую местность на городскую, неприветливость его стала мне понятна. Конечно, человек только адаптируется к другому коллективу, к другим правилам работы. Из одного района в другой перейдешь, и то неуютно себя чувствуешь, а тут практически образ жизни поменялся. Взяв у Бурова исписанный им листочек, я пробежала его глазами. Краткая характеристика образа жизни Климановой — разведена, жила одна, со слов соседей, ночевала дома, кутежей не устраивала, мужчины ее не посещали. Близких родственников нет. Отношения с бывшим мужем хорошие, вражды не было. Квартира неприватизированная, прописана только Климанова. Из квартиры ничего не похищено (информация подлежит проверке). Климанова была психически неуравновешенна, страдала неврозом, со слов соседей — лечилась у психологов. Выводы: возможно самоубийство, менее вероятно убийство, так как пока неясен мотив, наименее вероятен несчастный случай — передозировка таблеток. Планируемые мероприятия: опрос соседей и знакомых, изучение психологического анамнеза, установление причины смерти. Что ж, на составление такого документа не всякий городской сыщик сподобится. Круто. — Это у вас в деревне так серьезно относятся к происшествиям? — спросила я Бурова, на лице которого не дрогнул ни одни мускул. — У нас в деревне труп — это ЧП, — ответил он, забирая у меня листочек. — Моя деревня вообще-то райцентр. У нас даже кино снималось, между прочим. — Да? А какое? — «Сердце в кулаке», — гордо ответил Буров. — И еще одно, по Островскому. — «Сердце в кулаке»? — удивилась я. — Правда, что ли? А мне казалось, что его снимали в Прибалтике. Там на экране прямо Западная Европа... — Да, — произнес Буров с явной гордостью. Наконец-то он оживился, даже сонный вид с себя стряхнул. — У нас такие пейзажи. Город старинный, даже замок есть. — Надо же, «Сердце в кулаке»! А вы знаете, что наша фигурантка там снималась? Главную роль играла? — я кивнула в сторону трупа. У всех троих мужчин непроизвольно раскрылись рты. — Вы что, правда, не знали? — несколько высокомерно спросила я. Они закивали. А потом все сгрудились над трупом и долго на него смотрели. Наконец Стеценко нарушил молчание: — Неужели это она? Никогда бы не подумал. — Ты же фильм смотрел. Мы вместе смотрели, — напомнила я. — Кстати, где кассета? — У меня, — ответил Сашка. — А это точно она? — Придешь домой, посмотри в титры. Татьяна Климанова. — Она в кино совсем другая, — подал голос Буров. Он так глаз от нее и не отрывал. — Да, я тоже ее сначала не узнала, когда она была в прокуратуре. — А она была в прокуратуре?! — в один голос спросили все трое.