Когда час спустя королева вернулась в свои покои, она чувствовала себя легкой, довольной, полной загадочной уверенности в будущем. Все люди, приближавшиеся к ней, все предметы ее окружения казались более красивыми из-за отблесков, отбрасываемых на них ее внутренней радостью. Отчего с ней это происходит? Почему красивое лицо той молодой женщины не уходит из ее памяти? Может быть, потому, что та, когда их взгляды впервые встретились, в знак того, что дарит себя, приложила одну руку к сердцу, а палец другой, словно посылая воздушный поцелуй, приложила к губам? Глава VI. Узы дружбы, путы уздечки Когда Мария-Антуанетта увидела ее вновь, сразу поняла, что ее сердце, взволнованное первой встречей, не ошиблось. Наконец-то! Появилась та, кого она представляла в своих мечтах, подруга, рядом с которой она всегда найдет убежище от утомительных и раздражающих обязанностей королевской жизни. Это ее она так долго ждала, кроткую, сдержанную женщину с простыми вкусами, у которой не будет ни непримиримости госпожи де Ламбаль, ни бурной экзальтированности принцессы де Гемене и с которой можно будет в тишине наслаждаться радостями дружбы. По крайней мере, эту у нее никто не отнимет, она будет принадлежать ей как самое дорогое сокровище души; королева своими руками создаст счастье этого нежного создания, это будет результатом каждодневной заботы и любви, в обмен на которые она не попросит ничего. Она была заранее уверена в том, что эта подруга, обязанная ей всем, никогда не станет алчной, деспотичной и неблагодарной. Держа свое обещание, госпожа де Полиньяк стала бывать в кружке и на балах, участвовать в концертах королевы, а потом внезапно покинула Версаль. Мария-Антуанетта начала беспокоиться, когда получила письмо, в котором графиня объясняла, что, с разрывающимся сердцем, все же вынуждена была уехать, так как недостаточность средств не позволяет ей дольше оставаться при дворе. Надо было принимать решение, и королева приняла такое, какого требовала ситуация. В первую очередь, решая самый насущный вопрос, она вознамерилась отдать графу Жюлю де Полиньяку должность заместителя своего первого конюшего с правом преемственности, к которой прилагались двенадцать тысяч ливров дохода. Граф де Тессе, обладатель этой должности, и семейство Ноай, узнав, что этот источник дохода скоро уйдет из семьи[30], в ярости раскричались было о грабеже; но, столкнувшись с твердой позицией Марии-Антуанетты, вынуждены были оставить свои претензии при себе. В то же время виконту де Полиньяку, свекру госпожи де Полиньяк, пообещали должность посла в Швейцарии, а графине д’Андло, бедной тетушке новой фаворитки, заплатить в скором времени шесть тысяч ливров пенсиона – запоздалое возмещение за то, что когда-то она отправила мадам Аделаиде фривольные книжки. Что же касается самой госпожи де Полиньяк, для себя она ничего не хотела и просила лишь дать ей возможность всегда находиться рядом с ее государыней, которая, потрясенная до слез подобным бескорыстием, больше не могла жить вдали от той, кто становился ей все дороже и дороже. Успокоившись относительно ближайшего будущего своего семейства, прекрасная графиня согласилась быть любимой. Отныне ее темноволосая голова стала изящной тенью белокурой головы Марии-Антуанетты. Рядом со своей августейшей подругой она присутствовала на церемониях, имевших место в Версале по случаю бракосочетания Мадам Клотильды, «Толстой Мадам», с принцем Пьемонтским; она сопровождала ее в Шуази и Фонтенбло; она была на всех празднествах, всех торжествах, всех прогулках: пеших, конных, в экипажах и на лодках. В какой-то момент, в состоянии радостной эйфории, королева решила, что принцесса де Ламбаль и госпожа де Полиньяк вполне могли бы подружиться, но события быстро разубедили ее. Сюринтендантша с тревогой наблюдала за новым увлечением, которое мало-помалу лишало ее привязанности Марии-Антуанетты. Могла ли она согласиться с тем, что кто-то другой заменит ее в сердце той, над которой она рассчитывала властвовать? Началась подковерная борьба между двумя фаворитками, точнее, между их сторонниками, знавшими, что победитель будет по своему усмотрению распоряжаться почестями и выгодами. Госпожу де Ламбаль поддерживали граф д’Артуа и все принцы крови, а госпожу де Полиньяк – Водрёй, который, похоже, заметно продвинулся в нежных милостях у графини, барон де Безенваль, энергичный любитель непристойных шуток, пятидесятилетний подполковник швейцарской гвардии Эстергази, герцог де Куаньи и вся молодежь двора, собиравшаяся у любовницы герцога, принцессы де Гемене. Пока госпожа де Ламбаль отчаянно цеплялась за призрачную власть, каждый день, несмотря на упреки и слезы, теряя очередную частицу влияния, госпожа де Полиньяк, спокойная и улыбчивая, как будто парила над схваткой, словно божественная десница раз и навсегда поместила ее на трон дружбы в обстановке спокойствия. Людовик XVI решил уладить вопрос с уздечкой. Какова была причина этого внезапного решения мужчины, который, достигнув возраста двадцати двух лет и будучи уже пять лет женатым, еще не испытывал никакого влечения к любви? Решил ли он, как человек, рассуждающий логически, что необходимо занять делом принцессу де Гемене, только что унаследовавшую от своей тетушки должность гувернантки Детей Франции? Или, скорее, с опозданием понял, насколько смешон, когда до его ушей дошли откровения Марии-Антуанетты Безенвалю? Этот весельчак-балагур, совершенно не умевший держать язык за зубами, повсюду рассказывал, что королева во всех подробностях поведала ему об оскорбительном небрежении своего супруга, отличного слесаря, компетентного географа, опытного каменщика, страстного охотника – короче, человека выдающегося во всех сферах, кроме ремесла мужа и искусства сладострастия. Эти соображения в соединении с опасением, что корону Франции однажды унаследует только что родившийся сын графини д’Артуа, подвигли Людовика XVI на то, чтобы принять в начале ноября в Фонтенбло героическое решение. Он вызвал господина Луи, своего первого хирурга, и изложил, чего от него ждет. Доктор долго изучал орган, от которого зависела судьба короны и который король доверял ему с некоторой настороженностью, а потом добродушно и оптимистично заявил: – Ничего серьезного, сир, вам нужно просто сделать операцию, которая празднуется первого января[31]. Людовик XVI даже подпрыгнул: – Но я же не еврей! – Ваше величество не сообщил мне ничего нового, но правда такова, что мы имеем дело с загадкой природы: Александру Македонскому пришлось мечом разрубить гордиев узел… Ваше величество же может порадоваться тому, что в вашем случае медицина ограничится скальпелем. – Легко вам говорить, Луи. Сразу видно, что вы не на моем месте. А нет другого способа мне помочь? – Ни единого, сир. – Естественно! Вы, хирурги, только и думаете о том, чтобы резать и потрошить… А если я не решусь? Врач развел руками и открыл королю мрачное будущее: – У королевы не будет детей, что может повлечь за собой серьезные беспорядки. Вы сами, сир, не будете защищены от неудобств этого аномального целомудрия. Осмелюсь также напомнить вам о том, что станет с троном ваших предков и как будет рад монсеньор граф д’Артуа… – Ладно… – согласился Людовик XVI. – Скажите, Луи, эта операция болезненная? – Как щелчок, сир. Не успеете вы до половины прочитать «Ave»[32], и дело будет сделано… Король недолго подумал; в нем шла жестокая борьба между страхом боли и долгом государя. – Ладно, пусть будет так! – произнес он наконец. – Господин Луи, будьте наготове завтра, в семь часов утра. Я отдам себя в ваши руки… На следующее утро, ровно в назначенный час, король вошел в кабинет, где его дожидались хирург и его ассистент. Но едва он ступил за порог, как отпрянул назад и непроизвольно прикрыл рукой ту часть своего тела, угрозу которой чувствовал. На столе были разложены зловеще поблескивавшие варварские инструменты. Людовик XVI неуверенно протянул палец к хирургическому снаряжению: – И… всем этим вы будете пользоваться, господин Луи? – Почти, сир. Монарх побледнел: – А как вы называете эти маленькие острые предметы? – Скальпели. – А эти? – Щипцы и крючки. – Брр… – произнес он, содрогнувшись. – Спрячьте все это, господин Луи, спешки нет. Он подошел к окну, распахнул его и крикнул во двор: – Эй! Моих лошадей! Я еду на охоту. Изумленный хирург молитвенно сложил руки: – Ваше величество! Умоляю вас подумать о будущем династии. – Мы еще вернемся к этому разговору, господин Луи, – весело сказал король. – Королева подождет еще немного. Ну, прощайте! Стоит великолепная погода, приятно будет добыть дичь; я чувствую, что сегодня способен завалить не меньше трех кабанов. И ушел. Едва он покинул комнату, как ассистент хирурга печально покачал головой. – Бедная королева! – сказал он. – Такая привлекательная женщина!.. Думаю, будь я на месте короля, все бы отдал… – Потише, дружок, – остановил его господин Луи с добродушной улыбкой, – эка вы разбежались! Надеюсь, ему-то вы оставите хоть что-то? Глава VII. Где скачут блохи и слетают министры – Ах, Безенваль, как она опаздывает! – Наберитесь терпения, мадам, – ответил барон, – она должна прийти с минуты на минуту. – Если бы вы знали, мой друг, как медленно тянется время, когда я вдали от нее! Вы ведь хорошо ее знаете; не правда ли, она очаровательная женщина? Безенваль кивнул головой, которую жесткие седые волосы увенчивали серебристым ореолом. – Ваше сердце не обмануло вас, – сказал он, – никто не достоин вашей привязанности больше, чем госпожа де Полиньяк. В глазах Марии-Антуанетты сверкнул веселый огонек. Высокий, со стройными ногами, представительный и элегантный в своем мундире швейцарской гвардии, барон де Безенваль, бесцеремонно сунув руки в карманы, грелся, стоя спиной к камину. Напротив него сидела в кресле королева, в чепце и в наброшенной на плече шали из индийского муслина. Заканчивалась зима. Они были одни в маленьком будуаре, в который во время пребывания в Версале Мария-Антуанетта любила уходить после ужина. У королевы выдался неудачный день, она устала и время от времени промокала батистовым платочком припухшие красные глаза. – Мадам, – спросил Безенваль, – что с вами? Похоже, вам нездоровится. – Я вам сейчас все расскажу, мой друг… Ах, я думала, что быть королевой намного проще. Она обвела рукой будуар, замок, окутанный туманом парк. – Все это давит на меня, – сказала она. – Порой я чувствую себя здесь несчастной, как узник в тюремной камере… Послушайте, Безенваль, когда несколько месяцев назад Месье и Мадам отправились инкогнито в Савойю, я плакала… Я бы хотела, как и они, убежать далеко отсюда и несколько недель дышать другим воздухом, посещать новые страны, разговаривать с людьми, которые не станут просить у меня милости. Но мне суждено до конца моих дней торчать или здесь, или в Фонтенбло, или в каком-нибудь еще дворце, я буду видеть одни лишь позолоченные стены, сады, в которых мучили природу, и лицемерие, маскирующее зависть и злобу. Удивленный такими речами, Безенваль внимательно посмотрел на королеву. – Что за меланхолия, мадам! – заговорил он строгим тоном дедушки, отчитывающего внучку. – С чего вдруг эта ерунда пришла вам в голову? Берите из этого королевства только хорошее, а прочее выбросьте. Например, вы обязаны в определенный день устраивать приемы для целой армии злых людей, исполнять всякие глупые обязанности. Освободитесь от этих стеснений, научитесь навязывать свою волю и живите для себя и ваших друзей! Этикет? Обычаи? Выкиньте все это на свалку… Вы хотите путешествовать? Отлично! Следующим летом придумайте повод съездить на воды, мы отправимся впятером или вшестером, и я отвезу вас в Швейцарию. Вы увидите прекрасные горы моей родины, снег, темные сосны и долины, в которых…