Радость победы будоражит толпу, громом гремят крики, трещат ружейные и громыхают орудийные выстрелы. Но мятежники не трогаются с места, они ждут. Король должен отправиться в Париж не через неделю, не завтра, а прямо сейчас. И они увезут его с собой, живого или мертвого. В час двадцать пять королевская семья спускается по мраморной лестнице и садится в большую шестиместную карету с алыми панелями. То, что осталось от двора, размешается в экипажах для свиты, и кортеж, более тридцати тысяч мужчин и женщин, трогается с места. Во главе двое мужчин несут на остриях пик окровавленные головы убитых королевских телохранителей, затем шагают национальные гвардейцы, потрясающие нанизанными на штыки буханками хлеба, вместе с рыночными грузчиками, окружающими шестьдесят телег, груженных зерном и мукой, прикрытых листвой; за ними следуют парижские гренадеры и разоруженные телохранители; рядом с королевской каретой едет Лафайет, то и дело задевающий ногой ее дверцу, а дальше другие кареты, в которых заняли места депутаты Собрания. Замыкает шествие основная часть Национальной гвардии. Вдоль всей процессии идут, меся грязь, рыночные торговки, увешанные трехцветными кокардами, другие оседлали пушки, кто-то залез на лошадей, все размахивают тополиными ветками и вопят: – Да здравствует нация! Долой попов! Всех епископов на фонари! Время от времени их ненависть обращается против королевы: – Чертова мерзавка! Мы выпустим из нее кишки! Время от времени процессия делает остановку. Участники пьют, закусывают, палят из ружей; мужчины и женщины водят хороводы, распевая: – Мы везем булочника, булочницу и подмастерье! Кортеж медленно ползет между раззолоченных осенью лесов, направляясь в Париж под прозрачным небом, полным тепла и света. Ферзен едет тоже, в фиакре. Мрачный, со стиснутыми зубами, он ужасно переживает оскорбления, унижения и муки, которые претерпевает его любимая женщина. Он следит взглядом за действиями толпы, его уши ловят угрозы, выкрикиваемые этой рванью в адрес королевы. Сжав эфес шпаги, он готов броситься на ее защиту, отдать жизнь ради ее спасения. Вечером, после семичасового пути, Байи, мэр Коммуны, встретит короля на заставе Конферанс и скажет ему, вручая на золотом блюде ключи от города: – Какой прекрасный сегодня день, сир: парижане вновь завоевали своего короля и его семью! Глава III. Ожидание и переговоры Пока Собрание, проголосовавшее за свой переезд в Париж, обустраивалось в залах архиепископского дворца, королевская семья, отныне пленница, расположилась во дворце Тюильри, среди рабочих, производивших в нем необходимые починки. Нежилой с 1665 года дворец пребывал в состоянии неописуемого запустения. В открытых всем ветрам залах гнездились летучие мыши и совы, которых следовало выгнать. Людовик XVI с дофином поселился на первом этаже, в трех комнатах, выходивших на двор. Мария-Антуанетта заняла апартаменты рядом с мужем. На антресолях находился кабинет географии и библиотека, на втором этаже – спальни короля и дофина, комната для заседаний Совета и апартаменты Мадам Руаяль. Внутренние лестницы позволяли членам королевской семьи легко сообщаться между собой. Это удобство было ценно для них тем, что хотя бы частично выводило из-под слежки, объектами которой они стали. Король, чтобы потрафить народу, распустил своих телохранителей и заменил их национальными гвардейцами, преданными революции. Лихорадочное возбуждение Парижа, казалось, стихло, как будто присутствие монарха среди жителей города придало им уверенность в том, что их несчастья закончились. Действительно, цены на хлеб стали снижаться, продовольственное снабжение улучшилось. Мария-Антуанетта актами благотворительности пыталась смягчить сердца бедняков. Она приказала выкупить из ломбарда все вещи, чья цена не превышала луидора, и выпустить на свободу четыреста отцов семейств, посаженных за долги кормилицам. Наконец, враг двора, герцог Орлеанский, был отправлен с миссией в Лондон. Мало-помалу жизнь королевской семьи налаживалась. Дважды в неделю они устраивали игру и иногда, по воскресеньям, обед для приближенных. Лишенный физических упражнений Людовик XVI толстел. Он проводил время в географическом кабинете или в слесарной мастерской, которую приказал оборудовать рядом с кабинетом. Мария-Антуанетта выходила лишь в церковь на мессу или совершить, под враждебными взглядами и насмешками толпы, короткие прогулки по террасе замка. Остальную часть дня она проводила в разговорах с принцессой де Ламбаль и госпожами де Мако, де Грамон, д’Оссон и герцогиней де Турзель, новой воспитательницей Детей Франции. Она занималась обучением сына и дочери, после обеда играла с мужем на бильярде и занималась вышиванием. В этом унылом существовании, над которым тяготело мрачное будущее, у нее было единственное утешение, единственная радость: присутствие Ферзена. Каждый день он покидал свой маленький дом на улице Матиньон и отправлялся в Тюильри. Он заходил к Марии-Антуанетте в любое время; часто проводил у нее вторую половину дня, а потом возвращался еще раз вечером и оставался до полуночи. Что бы с нею сталось, если бы не он? Она слушала его и под магией его нетерпеливой нежности и преданности забывала, что находится в центре огромного враждебного города; прильнув к нему, она вновь переживала волнения часов, проведенных в Трианоне, где их любовь цвела в мире, под сенью душистых садов. Двор жил в оцепенении, из которого, казалось, его ничто не могло вывести. Мирабо, один из наиболее яростных противников абсолютистского режима, теперь тревожился по поводу развития революции. Сторонник конституционной монархии, он предсказывал худшие эксцессы со стороны распоясавшего плебса. Бездействие короля и ничтожество министров его возмущали. – О чем думают эти люди? – восклицал он. – Неужели они не видят пропасти, которая разверзается у них под ногами? Все пропало, король и королева погибнут, и чернь будет глумиться над их трупами. Он занялся спасением королевской семьи. Через посредничество своего друга Ла Марка, бывшего завсегдатая Трианона, он сообщил Месье, чтобы тот передал королю и королеве план, который должен был обеспечить спасение короны при сохранении завоеванных свобод. В первую очередь король должен был покинуть Париж и удалиться в какую-нибудь верную провинцию, например в Нормандию, где, освободившись от опеки Собрания и диктатуры парижан, он смог бы свободно высказать свои намерения своему народу. Но эти предложения были холодно встречены королевой. Мария-Антуанетта брезговала получать помощь от человека, уничтожившего престиж королевского власти, которого к тому же она подозревала в сговоре с герцогом Орлеанским, поднявшим против нее народ в начале октября. – Надеюсь, мы не будем настолько несчастны, – сказала она, – чтобы оказаться принужденными к печальной крайности обращаться за помощью к господину де Мирабо. Король, со своей стороны, оставался инертным. Человек, который в своем личном дневнике резюмировал дни 5 и 6 октября: «Охотился у Шатийонской заставы, убил 81 животное, прервался из-за событий, туда и обратно верхом», казалось, смирился со своей участью и сожалел лишь об охоте и верховой езде, которые теперь были ему недоступны. Когда господин де Монморен докладывал о делах, он слушал министра рассеянно, как будто тот говорил о Китае или Патагонии. Но тлевшее народное возбуждение только ждало предлога, чтобы вновь вырваться наружу. Таковым стал арест маркиза де Фавра. Обвиненный в том, что во главе тридцатитысячного корпуса хотел похитить короля и задушить революцию, маркиз был предан суду, признан виновным и повешен под радостно-жестокие крики. Патриоты мстили ему за дурные замыслы, которые приписывали двору. В этот самый момент Мария-Антуанетта получила известие о смерти своего брата: Иосиф II умер в Вене 10 февраля. В апреле Собрание решило опубликовать «Красную книгу» со списком пенсий и прочих тайных финансовых выплат членам королевской семьи, министрам и фаворитам. На следующий день народ знал, куда утекли его денежки. Мария-Антуанетта, Полиньяки, Артуа и все эти аристократы с ненавистными именами получили 228 миллионов. Газетчики и памфлетисты придали этому скандальному грабежу всю возможную огласку, на которую только были способны. По всей стране поднялся крик возмущения. Наконец-то были получены доказательства того, что именно королева и ее фавориты разорили казну. Не зря ее прозвали Мадам Дефицит! Народ вопил от ярости под окнами Тюильри; произошли стычки, с площади перед дворцом были произведены ружейные выстрелы. Лафайет, испугавшись штурма, приказал удвоить посты. Двор наконец испугался и стал инстинктивно искать вокруг человека, способного ему помочь. Такой был только один: Мирабо. Мало-помалу Мария-Антуанетта отказалась от своих предубеждений в отношении трибуна. Господин де Ла Марк убедил ее в полной непричастности своего друга к событиям 5 и 6 октября. К тому же он враждовал с Неккером. Лафайет и он только что разругались с Месье, что являлось одной из лучших рекомендаций в глазах королевы. В большом секрете между двором и Мирабо было заключено соглашение. Король обязался заплатить долги трибуна, выплачивать ему ежемесячный пенсион в шесть тысяч ливров и подарить миллион по окончании срока действия полномочий в Собрании. Взамен Мирабо ставил на службу королевской чете свои советы, свое влияние в Собрании и популярность в стране. Депутат от Экса тут же начал осуществлять свой план. 20 мая, рискуя своим престижем, а возможно, и жизнью, он выступил против всей левой фракции Собрания, отстаивая права короля. Видя, что трудности возрастают, он подталкивал Людовика XVI к действиям и слал ему записку за запиской. Но его призывы оставались без ответа. Двор презирал этого человека, которому платил и влияние которого надеялся использовать для реставрации старого режима. Раздосадованный встречаемым сопротивлением, убежденный в том, что от Людовика XVI толку не добьешься и что воздействовать надо на королеву, он попросил о встрече с Марией-Антуанеттой в тайной надежде, что при личном свидании, при помощи своего красноречия, легко убедит ее в своей правоте. Господин де Ла Марк принес ему разочаровывающий ответ. «Позже…» – сказала королева. Тем временем наступило лето. 4 июня, с разрешения Собрания, двор переехал в Сен-Клу. После восьми месяцев заключения в Тюильри узники вновь наслаждались простором, свежим воздухом, деревьями и одиночеством. Слежка за ними стала менее строгой. Король в сопровождении единственного адъютанта мог целыми днями скакать верхом по полям и лесам. Мария-Антуанетта прогуливалась в коляске по окрестностям и вновь собирала свой кружок, куда, не возбуждая подозрений и неприязни парижан, могли приходить ее немногочисленные близкие друзья. Ферзен, со своей стороны, поселился у друга в Отёйе. Почти каждый вечер он приходил пешком в Сен-Клу, где Мария-Антуанетта приходила к нему на свидания в парк. Он осторожно открывал калитку, шел под каштанами и замечал вдали приближающееся к нему светлое платье и развевающуюся на ветру косынку. Это она! Они одни, их руки сплетаются, их губы соединяются. Прижавшись друг к другу, они поднимаются по зеленым склонам, между белых статуй, спускаются в овраги, где сгущается тень, и, наконец, садятся на каменную скамью. Вокруг них поет вода бассейнов и фонтанов; на безоблачное небо поднимается луна. Мария-Антуанетта поворачивает к нему лицо, залитое серебристым светом. В легком одеянии она кажется богиней, феей, которая сейчас начнет танцевать на лужайках и воде. – Ах, как я вас люблю! – шепчет он. – Разве можно вас не любить? Ему хотелось бы сказать ей все, что он нашел в ней, какой простой, доброй, нежной и наивной она кажется ему в эту минуту. Но она улыбается, приложив палец к губам, и он молчит, уверенный, что она все поняла без слов. – Аксель, – говорит она, – иди сюда… Держась за ее руку, он следует за фигурой в белом к замку. И вдруг хватает молодую женщину и поднимает на руки. Он чувствует, как под тонкой тканью начинает волноваться ее послушное тело, и уносит ее в ночь, которая смыкается за ними, в ночь, где до самого рассвета не будет места для прошлого и будущего. Глава IV. Мирабо и Мария-Антуанетта. Свидание в Сен-Клу Она наконец согласилась принять того, кого аристократы называли «монстром с кабаньей мордой», а рыночные торговки – «наша матушка Мирабо». Встреча, назначенная на 2 июля, в ночь, была из осторожности перенесена на 3-е, на половину девятого утра. Она ждала его на холме в Сен-Клу, на месте, где сходятся садовые аллеи. Верный слуга пошел встречать его у калитки, через которую каждый вечер приходил Ферзен, и привел к ней. И вот они стояли лицом к лицу. Несколько мгновений они молча рассматривали друг друга. Он, склонившийся перед ней в поклоне, походил на приготовившегося к прыжку хищника. Мария-Антуанетта, бледная и дрожащая, с отвращением смотрела на человека, поколебавшего трон. С вымученной улыбкой на губах она подошла ближе. Перед этой красивой и величественной женщиной, идущей ему навстречу, он отступил на шаг и распрямился. Тогда она рассмотрела его полностью: высокий, массивный, растрепанный, одетый в плохо сидящий немодный камзол, на котором блестели огромные пуговицы из самоцветов. На квадратных плечах сидела огромная голова, лицо поражало некрасивостью, настоящая львиная морда, а густая вьющаяся шевелюра как грива. – Месье, – сказала она, – по отношению к заурядному врагу, решившему уничтожить монархию, мой демарш был бы неуместен, но когда обращаешься к Мирабо… Он поклонился и заговорил, и Мария-Антуанетта тотчас вздрогнула от удивления: из этого грубого тела, из этой чудовищной и отвратительной головы изливался четкий, звонкий, мелодичный голос с широкими, ласкающими модуляциями. Этот голос проникал в молодую женщину и проходил по ее нервам, словно смычок по струнам скрипки. – Мадам, – сказал он, – какое бы мнение обо мне вы ни имели, каким бы странным ни показалось вам мое появление здесь, я заклинаю вас верить мне; мой порыв чист, а моя преданность вам безгранична. – Мне это говорили, месье де Мирабо, и я хочу, чтобы факты как можно скорее убедили меня в этом. – Я бы желал, чтобы вы могли прочесть это в моем сердце. Я знаю, как трудно доверять человеку, которого давит его прошлое, но этот человек, мадам, в данный момент жестоко страдает из-за недоверия, вызываемого ошибками его молодости. – Согласитесь, месье де Мирабо, что вы причинили нам немало зла. Он опустил свои серые глаза, в которых дремало двойное пламя. – Необходимого зла, мадам. До сих пор у революции было немало жертв, но их число было бы много больше, если бы мне не удавалось многократно останавливать патриотов, раздраженных колебаниями короля и той неспешностью в признании завоеванных свобод. – Согласна, но будьте уверены, что король смирился с потерями, причиненными ему революцией. У него нет никакого желания восстанавливать свою власть в полном объеме, как было раньше. – Это язык разума, мадам, но сейчас самое время довести это до всеобщего сведения, и, главное, важно, чтобы поступки его величества соответствовали его словам. – Он сделал паузу, потом продолжил медленнее, чтобы лучше подчеркнуть важность своих слов: – Мадам, я хочу прежде всего рассеять недоразумение между нами… Я не продаюсь. Если я принял ваши деньги, то лишь для того, чтобы обеспечить себе независимость, а своей работе свободу. Я хочу лишь служить королю, но при условии, что он примет то, что справедливо и разумно. Я не разрушитель, мне отвратительны акты насилия, но надо быть слепым, чтобы не видеть, что прежнее положение вещей отжило свое. Народ хочет иметь в государстве свое место, и вы ему его дадите по доброй воле, из страха, что он возьмет его силой. Брови Марии-Антуанетты сдвинулись. Ее раздражал такой язык, в котором проскальзывали скрытые угрозы, как неприятен был человек, мягко говоривший ей грубые вещи и разговаривавший с ней, как с равной. – Я думаю, – сказала она, – что мы найдем защитников и помимо вас. Ответ был хлестким: – Меньше, чем вы думаете, мадам; до сих пор король не умел выбирать, он разочаровал своих сторонников, он настроил против себя противников, а сейчас ситуация такова, что, если вы не станете во главе революции, не сдержите поток, направляя его в нужное русло, он просто сметет вас. Очень скоро вы ничего не сможете сделать, а он потащит вас в бездну… Мария-Антуанетта вздрогнула и опустила голову. – А если и так, месье де Мирабо, что же мы можем сделать? Вы не можете не знать, что любые наши шаги вызывают подозрение. – Конечно, и это недоверие – главная преграда, которую следует сокрушить. Мадам, я долго раздумывал над способами вытащить вас из плачевного состояния, в котором вы находитесь, и пришел к убеждению, что только вы можете обеспечить спасение трона. – Я?