— Вы уверены, что вы всего лишь сержант? — Не уверен. Вас такой ответ устроит? — Вполне. Прощайте. Если всё обойдётся, встретимся, либо здесь, либо в Барановичах. — Прощайте. Полуторку можете забирать, но Опель и водителя оставьте. Подальше от госбезопасности здоровее будет. Я пожал протянутую руку и направился на позиции, чтобы отправить грузовики за боеприпасами. Лишних патронов и снарядов во время боя не бывает. Эмка и полуторка с гебешниками укатили по шоссе, нырнув в коридор между высоких деревьев, а я устало вытер взмокший от напряжения лоб. А спустя пять минут, рыча моторами, оба наших грузовика опять покатили на склад. Ко мне осторожно бочком подобрался Сашка: — Товарищ сержант, разрешите обратиться. — Саня, хватит придуриваться, чего хочешь? — Как вы лихо расшвыряли, этих с синими фуражками, — и он перешёл на шёпот, оглянулся и прикрыл рот ладонью, — из госбезопасности. Я усмехнулся и нарочно громко повторил: — Тебе интересно, зачем я гебешникам навалял? Сашка заозирался, перед грудью мелко отрицательно замахал правой кистью руки, сморщился и зашипел. — Тих-х-хо, товарищ сержант. Молчи, Василий. Могут донести. Это ж звери. Сколько народа пропало с концами. — Эх, Саня, Саня, — я улыбнулся с усилием, — страх штука опасная. Он, как смертельная зараза, однажды проникнув в человека, навсегда поражает его душу, жрёт человека изнутри, заставляет врать и изворачиваться и, в конце концов, убивает. Жить со страхом в душе невозможно, поскольку и твоя жизнь, и жизнь твоих близких становится невыносимой пыткой. Страх — это порождение бессмысленной необъяснимой паники. Тоесть если ситуацию перевернуть наоборот, то осознанная цель, чёткое понимание ситуации, разумное спокойствие являются лучшим лекарством от страха. Если хочешь нормально жить, никогда не бойся, но опасайся. В отличие от страха, опасение — это осмысленное понимание угрозы в данный момент и готовность ей противостоять. Понял разницу? — Да, Василий Захарович, с тобой точно не соскучишься. Как думаешь, отобьёмся сегодня? — Обязательно отобьёмся. И не просто отобьёмся, но победим и надерём немцам задницу. Пройдись-ка ты по окопам и проверь всё ли там в порядке с оружием и маскировкой, с мужиками потолкуй, подбодри. А я пойду, займусь ружьём и заодно за шоссе пригляжу. Насчёт шоссе я как в воду глядел. Едва успел перебрать и протереть затвор противотанкового ружья и отрегулировать прицел, как от шоссе донеслись крики. Приглядевшись, я увидел толпу бегущих по дороге в нашу сторону толпу бойцов, среди которых мелькали и командирские фуражки. Оставив возле ружья Алексея и Ивана, я поспешил к шоссе. Мимо линии окопов протопали около полусотни вконец измотанных красноармейцев и, шумно дыша, остановились, оглядывая нашу позицию. — Что там? — Немцы! — Где сколько? — Отсюда примерно в полутора километрах по дороге три мотоцикла с пулемётами и Ганомаг. — Это передовая разведка. Раздвинув толпу, вперёд вышел лейтенант артиллерист, за ним протиснулся другой лейтенант. — Представьтесь, сержант. Я привычно бросил руку к пилотке: — Сержант Батов 17 мехкорпус, по приказу генерал-майора Петрова командую противотанковым заслоном. — Хм, — молодой высокий лейтенант с юношеским пушком вместо усов немного смутился, а потом представился, — лейтенант Строгов, 120 гаубичный полк, отступаем из-под Ружан, со мной красноармейцы и сержанты из разных подразделений. Час назад наша колонна попала под обстрел, машины и орудия разбиты, большая часть личного состава погибла. Сюда добрались своим ходом. Оружия почти нет. — Лейтенант Батура, — нехотя представился другой, — где ваши командиры, сержант? — Здесь я командую. — Тогда на правах старшего по званию, я принимаю командование. — Не получится, товарищ лейтенант, — я всеми силами старался сохранить вежливое спокойствие, — приказ комкора Петрова вы отменить не вправе. — Да, я тебя! — он начал судорожно хватать рукой пустую кобуру. — Вот что, товарищи командиры, — с трудом скрывая раздражение, я посмотрел в глаза лейтенантам, слыша за спиной решительное сопение моих орлов, — или вы сейчас присоединяетесь к нам, или валите дальше по шоссе к чёртовой матери. Я ясно излагаю. Некогда мне тут с вами хренами меряться, у кого толще и длиньше. Нам сейчас немец всё померяет. — Сзади раздались смешки. — Если остаётесь, то у меня для вас есть интересное предложение. Строгов раздражённо отмахнулся: — Хватит тебе, Женя, права качать. Что предлагаешь, сержант? — Сейчас мы тут немца слегка причешем. Потом побитая разведка пожалуется большому папе, пока они сформируют штурмовую группу, пройдёт не меньше часа. Потом мы им хорошо наскипидарим задницу. Я думаю, ещё часа полтора они будут готовить атаку основных сил. Потом бомбёжка или артобстрел и бой. В километре отсюда большой склад. Там на консервации четыре пушки Ф-22. Куча боеприпасов. Ваша задача через полтора часа привести орудия к бою. Две пушки на левый фланг на край овражка. Там пара заметных холмов, да, и сам овражек неплохое укрытие. Дистанция до шоссе 500 метров. Окопаетесь и будете стрелять как на полигоне. Вторую пару орудий пока оставим в резерве для иной задачи. Как вам предложение? — Годится. — Красноармеец Миронович, быстро разгрузить машины и доставить артиллеристов на склад. — Есть, доставить. От неожиданного поворота событий оба лейтенанта ошеломлённо озирались, хмурились и чесали лбы. Однако мне некогда было их обхаживать и ублажать. Фактически мы закончили боевые приготовления. С минуты на минуту произойдёт первое столкновение, и дрогнуть мы права не имели. Я громко свистнул, привлекая внимание бойцов, и громко скомандовал: — Внимание, рота, слушать всем и выполнять неукоснительно. Ваши ошибки, нервозность и невнимательность будут стоить жизни вам и вашим товарищам. В моторазведку немцев будут стрелять от дороги по команде только пять человек, ты, ты, ты, ты и ты. Остальным приказываю молчать и даже не шевелиться. Потом, когда появится штурмовая группа лёгких танков, стреляют только сорокапятки и противотанковое ружьё. Все остальные внимательно наблюдают. Ружейная стрельба по команде только по пехоте. Пулемёты и автоматы вступают в бой по команде только при штурме. Зенитчики и расчёты ДШК следят за воздухом. Задача — заградительным огнём отогнать пикировщиков. Стрелять на упреждение спокойно и экономно. По наземным целям зенитчикам стрелять запрещаю. Всем соблюдать спокойствие и маскировку. При артиллерийском обстреле и бомбардировке без дополнительной команды сразу же укрываться в окопах. Раненым оказывать помощь немедленно. Рота! К бою!! Часы показывали шесть вечера. Все заняли свои места и затаились. Напряжение нарастало даже не по минутам, по секундам. Птицы замолкли. Наступила зловещая тишина, верный признак близкого побоища. Вокруг ни звука, и только топот сапог пулемётчиков, перебежавших через шоссе, чтобы прикрыть пушки Пилипенко нарушил молчание. От волнения лоб покрылся испариной, а между лопатками потёк холодок. Как неотвратимый рок приближался момент первого столкновения. Упругой струной продолжала звенеть тишина. Наконец вдали из-за поворота вынырнул немецкий мотоцикл с коляской. Он проехал вперёд остановился на обочине и начал водить из стороны в сторону жалом пулемёта. Следующие за ним два мотоцикла медленно с остановками продолжали катиться в нашу сторону. За ними полз угловатый полугусеничный Ганомаг с пулемётом на передней турели. Изощрённый немецкий ум дал этому броневику непроизносимое русским человеком название Sonderkraftfahrzeug 251, поэтому я этот и все прочие ихние броневики решил называть «Ганомаг» по фирме-изготовителю. Пригнувшись, я по траншее подобрался поближе к стрелкам и рукой привлёк их внимание: — Работайте спокойно, как на стрельбище. Разберите цели, сначала валите пулемётчиков, затем мотоциклистов, но не вздумайте подбить броник. Они кивнули и прижались к прикладам винтовок, а я устроился в окопе десятком метров левее, чтобы лучше видеть бой. Когда немцы приблизились к входу в «бутылочное горлышко», я крикнул «огонь!» и одновременно показал кулак Сашке, который уже развернул укрытый ветками ДШК в сторону шоссе. Он тряхнул головой и демонстративно отвернулся. Первые же выстрелы сбили передний мотоцикл, который кувыркнулся с обочины в болотистый овражек перед прудом. Со второго мотоцикла протрещала пара пулемётных очередей, над головой свистнули пули, и перед бруствером возле шоссе поднялись фонтанчики пыли от попаданий. Позабыв об осторожности, все пять стрелков принялись палить в пулемётчика, который тут же безжизненно повис в коляске. Третий мотоцикл стал пятиться, повернулся боком, получил пулю в бензобак и загорелся. Из Ганомага длинно ударил пулемёт. Точно ударил, сволочь. Над головой засвистели пули, зажужжал рикошет. Я успел нырнуть под прикрытие бруствера. Шлепок. Мне в лицо справа брызнуло чем-то мокрым. Протёр глаза, руки в крови. Огляделся. Рядом со мной лежал боец с размозжённым тяжёлой пулей черепом. Другой отупело смотрел на нас и судорожно икал, машинально стряхивая с рукава серо-жёлтые комочки. Ещё один зажимал рукой окровавленное плечо. Вот и первые потери, недаром перед боем сердце сжимал холодок недоброго предчувствия. — Санитара сюда! — я помог раненому и поднял винтовку убитого. Четыреста метров до Ганомага для прицельной стрельбы без оптики дистанция запредельная. Попасть в едва видневшуюся каску пулемётчика нереально, но пугнуть гансов надо. Я выстрелил трижды, почти не целясь. Толи помогла боевая злость, толи подсознание сработало, но каска с виду исчезла и пулемёт замолк. Попал, не попал, но шуганул немца однозначно. Бронетранспортёр начал пятиться и скрылся за поворотом. Приказав снять с двух подбитых мотоциклов пулемёты и освободить дорогу, я отправился в свой окоп. Баля и Иванов суетились возле ружья, то откатывая его, то подкатывая, поправляли окоп и ровняли бруствер. Прекратив эту никчемную возню, я отправил их протирать снаряды от смазки, а сам ещё раз прикинул расстояния до ориентиров, закрепил в грунте сошки, выкопал между ними углубление для ног и приспособил для сидения ящик из-под снарядов. Положив руки на казённик, я опёрся на них подбородком и задумался. Ждать атаку немецкого авангарда придётся недолго. Ганомаг унёс свои колёса, и теперь немцы знают, что на шоссе засела горстка фанатиков с винтовками. А посему надо ждать пяток лёгких танков и пару взводов пехоты, которые с хода должны снести незначительное препятствие… От размышлений меня отвлёк натужный звук моторов. Наши грузовики притащили две пушки. Один из лейтенантов сразу принялся командовать. Орудия отцепили, бойцы облепили их, как муравьи гусеницу, и медленно потащили по овражку, но застряли, снова подцепили к Опелю, который по очереди утянул их на левый фланг. От второй машины отбежал боец, покрутил головой и направился ко мне. — Товарищ сержант, красноармеец Найдёнов, разрешите обратиться. — Давай. — Люди нужны для разгрузки. Полный кузов снарядов, гранаты, шинели, ящик тола, мыло… — Стоп. Ты сказал, мыло? — я уже ухватился за внезапную мысль. — Ну да. Хозяйственное. — Иди, будут люди. Подгоняй вон туда к овражку. Как звать-то тебя? — Михаил. — Всё. Ступай, Миша. Сапёров крикни ко мне! Через десять минут передо мной стояли двое. — Ефрейтор Мещеряков. Красноармеец Матушкин. — Имена? — Пётр. Павел. — Вот что, апостолы. Нужно сделать огневую ловушку, вернее, фугас. Рано или поздно гансы попытаются обойти нас с флангов и задавить массой. А посему сделаем вот что. На складе смешайте три бочки бензина и бочку моторного масла. Возьмите пустую бочку, настругайте половину объёма мыла, добавите четыре ведра воды, разогрейте на огне, размешайте и медленно влейте туда пару ведёр соляры. Когда варево превратится в студень, смешайте с приготовленным горючим. Разлейте эту мерзосмесь по полбочки, и на позициях закопайте с наклоном в сторону атаки немцев, под дно по килограмму тола, гранатный запал и длинную верёвку дайте в руки толковому бойцу, чтоб по команде дёрнул. Всё ясно? Как всё подготовите, пришлю машину. И поторопитесь. Выполнять. Только повернулся, как опять бежит Найдёнов. — Товарищ сержант… — Ну, что тебе, липучка. — Так, это… На складе пару ящиков каких-то закинули. Оружие, что ли какое. Гляньте сами.