– Я тоже об этом думал. Но это бессмысленно, так не бывает. – Покуда у нас не будет купонов на питание за весь рейс, мы должны учитывать и такую теоретическую возможность. Даже если это противоречит здравому смыслу. И даже если бы нам удалось доказать, что до Гётеборга она действительно не доехала, остается все же еще одна возможность, а именно: в Буренсхульте она сошла на берег, когда пароход стоял в шлюзовой камере, и на нее напал какой-то сумасшедший, который прятался в кустах. – В таком случае мы там наверняка что-нибудь обнаружили бы. – Возможно, не знаю. В этом деле столько материалов, что можно рехнуться. Черт возьми, ну как эта женщина могла исчезнуть посреди рейса и никто ничего не заметил? Даже горничная или официантка в столовой? – Тот, кто ее убил, скорее всего, был на пароходе. Он убрал каюту, и там все выглядело нормально. В конце концов, речь шла только об одной ночи. – А куда исчезло покрывало? А одеяло? Да ведь все это должно было быть залито кровью. Не мог же он, черт побери, там стирать. А если все бросил в воду, то где взял чистое постельное белье? – Много крови там не было, по крайней мере так утверждал прозектор. А если убийца ориентировался на судне, он мог очень легко принести со склада чистое белье. – Ты считаешь, что пассажир может настолько хорошо ориентироваться на пароходе? И что при этом никто ничего не заметил? – Это неудивительно. Ты когда-нибудь был на таком пароходе ночью? – Нет. – Все спят. Абсолютно тихо и пусто, нигде ни души. Практически все не заперто. Когда пароход проплывал по озеру Веттерн между полночью и рассветом, на борту бодрствовали лишь три человека, причем они несли вахту – двое в рулевой рубке и один в машинном отделении. – Но ведь должен же был кто-нибудь заметить, что в Гётеборге она не сошла на берег! – После прибытия можно не соблюдать никаких формальностей. Пароход еще только приближается к порту, а пассажиры уже собирают свой багаж и толпятся у выхода, и как только судно причалит, стремглав бегут на берег. Не забывай, что пароход опоздал, так что все спешили. Кроме того, они причалили, когда еще было темно. Мартин Бек договорил и молча смотрел в стену. – Больше всего меня поражает то, что пассажиры в соседней каюте ничего не заметили. – Ну, это я могу тебе объяснить. Я узнал об этом меньше двух часов назад. В каюте А3 находилась какая-то супружеская пара из Голландии. Им обоим за семьдесят, и оба они глухие как пни. Кольберг полистал блокнот и взъерошил волосы. – Наша так называемая версия, как произошло преступление, основана главным образом на логических предположениях и психологических заключениях. С убедительными доказательствами дело обстоит хуже. Пока придется придерживаться этой версии, какой бы она ни была, потому что другой у нас нет. А сейчас давай посмотрим, что у нас получается со статистикой, не возражаешь? Мартин Бек откинулся на стуле и скрестил руки на груди. – Давай, – кивнул он. – У нас имеются фамилии восьмидесяти шести человек, которые находились на пароходе. Шестьдесят восемь пассажиров и восемнадцать членов команды. Далее, нам удалось выяснить местожительство или разными способами вступить в контакт со всеми, кроме одиннадцати человек. Но даже у этих одиннадцати нам известна национальность, пол, а у троих и возраст. Воспользуемся теперь методом исключения; во-первых, исключим Розанну Макгроу. Остается восемьдесят пять. Далее, все женщины, восемь из команды и тридцать семь пассажирок. Остается сорок, в том числе четыре ребенка до десяти лет и семь стариков за семьдесят. Остается двадцать девять. Далее, капитан и член команды, стоящий в ту ночь у руля. Они несли вахту с двадцати ноль-ноль до полуночи и имеют алиби. Трудно предположить, что у них было время прогуляться по пароходу и от нечего делать совершить убийство. Если же говорить о персонале машинного отделения, то такой уверенности нет. Ну, в любом случае имеем минус два. Остается двадцать семь мужчин в возрасте от четырнадцати до шестидесяти восьми лет. Двенадцать шведов, в том числе семь членов команды, пять американцев, три немца, один датчанин, один южноафриканец, один француз, один англичанин, один шотландец, один турок и один голландец. География просто ужасает. Один из американцев живет в Орегоне, другой – в Техасе, англичанин из Нассау на Багамских островах, южноафриканец живет в Дурбане, а турок – в Анкаре. Тот, кто будет их допрашивать, получит истинное наслаждение. Адреса четырех из этих двадцати семи пока установить не удалось: одного датчанина и трех шведов. Нам также не удалось выяснить, был ли кто-либо из пассажиров на пароходе не в первый раз, хотя Меландер проштудировал списки пассажиров за последние двадцать пять лет. По моему личному мнению, никто из них не был там повторно. В одноместных каютах жили только четверо, остальные были более или менее на виду у тех, с кем делили каюту. Никто из них не знал судно настолько хорошо, чтобы это проделать. Теперь у нас остается восемь членов команды, рулевой, те два кочегара, повар и один матрос. Механика мы исключили, он относится к старшей возрастной группе. По моему мнению, никто из них этого не сделал. В команде друг о друге все хорошо знают, кроме того, по-видимому, их возможности сблизиться с пассажирами весьма ограниченны. Значит, по моей версии, никто не убивал Розанну Макгроу. А это, конечно, не так. Мои версии всегда никуда не годятся. Сплошные неприятности оттого, что человек слишком много думает. – Кольберг немного помолчал и добавил: – Если, конечно, этот отвратительный Эриксcон… просто счастье, что тебе удалось его хотя бы на чем-то взять. Эй, да ты, вообще-то, слушаешь меня? Ты понял, что я тебе здесь излагал? – Понял, – с отсутствующим видом ответил Мартин Бек. – Да, ты ведь знаешь. Это была правда. Он действительно слушал. Но последние десять минут голос Кольберга удалялся от него все дальше и дальше. В голове у него промелькнули две совершенно разные мысли. Одна из них ассоциировалась с чем-то давно слышанным, она тут же упала на самое дно его памяти, где лежали забытые или не до конца обдуманные мысли. Другая мысль… Это была совершенно конкретная идея нового и, как ему показалось, реального плана дальнейших действий. – Она должна была познакомиться с кем-нибудь на пароходе, – пробормотал он, как бы про себя. – Если, конечно, это не было самоубийство, – произнес Кольберг со слабой претензией на иронию. – С кем-нибудь, кто вообще не собирался ее убивать, по крайней мере не с самого начала, и у кого вовсе не было поэтому необходимости прятаться… – Конечно, мы ведь так и думали, но к чему это нам, если… У Мартина Бека стояла перед глазами картинка яркого солнечного июльского дня в Мутале. Отталкивающая «Юнона», подплывающая к причалу у шлюзов. Он выпрямил спину, взял в руки старую открытку и посмотрел на нее. – Леннарт, – сказал он, – сколько фотоаппаратов щелкало там тогда, как ты думаешь? Не меньше двадцати пяти, а скорее всего, тридцать или сорок. В каждой шлюзовой камере кто-нибудь сходил на берег и фотографировал пароход и оставшихся пассажиров. Теперь эти фотографии уже находятся в двадцати-тридцати семейных альбомах. Самые разнообразные фотографии, первые, сделанные на набережной в Стокгольме перед отплытием, последние, вероятно, в Гётеборге. Ну, пусть примерно двадцать человек сделали за те три дня по тридцать снимков. Если мы угадали, получается по одной пленке на человека. Кроме того, там наверняка некоторые снимали кинофильмы. Леннарт, должно быть около шестисот фотографий… понимаешь! Шестьсот фотоснимков, а возможно, и тысяча. – Да, – не сразу ответил Кольберг. – Я понял. 17 – Нам предстоит кошмарная работа, – сказал Мартин Бек. – Хуже того, что мы делали до сих пор, быть не может, – заявил Кольберг. – Возможно, эта идея глупая. Может, я ошибаюсь и это совершеннейшая чушь. В эту игру они уже играли много раз. Мартин Бек сомневался и нуждался в чьей-либо поддержке. Он наперед знал, что услышит в ответ, а также знал, что Кольбергу известно, что он это знает. И все же ритуал каждый раз неуклонно соблюдался. – Нам это обязательно что-нибудь даст, – упрямо твердил Кольберг. Подумал и добавил: – Кроме того, скоро мы станем частично безработными, так как уже установили всех, кроме нескольких человек, и с большинством вступили в контакт. Убеждать Кольберг умел. В этом деле он был специалистом. – Который час? – спросил Мартин Бек. – Десять минут восьмого. – Кто-нибудь из них живет поблизости? Кольберг углубился в свой блокнот. – Ближе, чем ты думаешь, – заявил он. – На Норр Меларстранд, какой-то полковник в отставке с супругой. – Кто у них был? Ты? – Нет, Меландер. Сказал, достойные люди. – И больше ничего? – Нет. Асфальт был влажный, блестящий и скользкий. Кольберг со злостью выругался, когда задние колеса занесло при круговом движении по Линдхагенсплан. Через три минуты они уже приехали. Им открыла супруга полковника. – Аксель, два господина из полиции, – крикнула она в направлении комнаты. – Пусть войдут, – прогремел господин полковник. – Или ты думаешь, я выйду к ним в коридор? Мартин Бек стряхнул дождевые капли со шляпы и проскользнул внутрь. Кольберг с показной тщательностью вытирал подошвы на коврике. – Прекрасная погода для маневров, – загрохотал полковник. – Надеюсь, вы извините, если я не буду вставать. На столике перед ним лежали костяшки домино, стояли пузатенький коньячный бокал и бутылка «Реми Мартен». В двух метрах дальше светился экран телевизора, по комнате разносились оглушительные звуки какого-то эпизода многосерийного мультфильма о повседневной жизни семейства Джетсонов[22], который и при нормальном звуке нелегко было вынести. – Погода для маневров, ха-ха! Коньяк, господа? Лучшее лекарство. – Я за рулем, – похоронным голосом произнес Кольберг, не сводя глаз с бутылки. Прошло секунд десять, прежде чем в Мартине Беке победило чувство солидарности. Он вышел из оцепенения и отрицательно покачал головой. – Говори ты, – пробормотал он Кольбергу. – Ну? – зарычал полковник. Мартин Бек ухитрился выдавить из себя улыбку и сделал оправдательный жест. Попытка вступить в разговор вывела бы из строя его голосовые связки минимум на неделю, в этом он не сомневался. Беседа продолжалась. – Фотографии? Нет, мы уже не фотографируем. Я плохо вижу, а Аксель каждый раз забывает перевести кадр. Тот воспитанный юноша, который был здесь две недели назад, тоже нас об этом спрашивал. Очень милый молодой человек. Мартин Бек и Кольберг быстро обменялись взглядами, причем не только потому, что удивились, как супруга полковника описала Меландера. – Просто удивительно, – гремел полковник. – Майор Йенш… ах, да вы ведь не знаете, кто такой майор Йенш. Во время рейса мы сидели с ним и с его супругой за одним столом. Он офицер-интендант, прекрасный человек. Мы одного возраста, но неудачный конец восточной кампании испортил ему карьеру. Сами знаете, во время войны у них от продовольственных запасов буквально полки ломились, но после войны им, беднягам, пришлось трудно. Ну конечно, Йеншу было не так уж и плохо, ведь он служил в интендантстве, а такие люди во время восстановления экономики на вес золота. Он стал управляющим продовольственной фирмой в Оснабрюке, если мне не изменяет память. Так что нам было о чем поговорить – столько общего, время пролетало просто незаметно. Майор Йенш во время войны много повидал. Да, много. Девять месяцев или одиннадцать он был офицером связи в Голубой дивизии. Голубая дивизия – знаете? Испанские элитные войска, которые Франко послал против большевиков. Должен сказать, что мы здесь у нас привыкли смотреть на итальянцев, испанцев, греков… гм, смотреть немного свысока, но должен сказать, ребята из Голубой дивизии свое дело знали… Мартин Бек повернулся и с отчаянием уставился на экран телевизора, где в этот момент показывали репортаж как минимум месячной давности об уборке сахарной свеклы в Сконе. Внимание супруги полковника тоже было приковано к экрану – казалось, эта достойная женщина забыла обо всем, что происходит вокруг. – Да, конечно, – прокричал Кольберг. Потом он глубоко вздохнул и продолжил с удивительной силой и целенаправленностью: – Господин полковник, вы только что упомянули о фотографировании. Просто удивительно… Примерно минуту длилась уборка сахарной свеклы в Сконе. Она прекрасно успокаивала нервы.