– Не очень хорошо, – ответил Стенстрём. – Когда я был там четверть часа назад, он по-прежнему все отрицал. Мартин Бек повернулся, возвратился к столу и еще раз посмотрел на фотографию. На потолке над постелью с газетами, разорванным стеганым одеялом и канифасовой подушкой виднелись контуры какого-то старого пятна из лопнувшей трубы. Оно смахивало на морского конька, а при желании его можно было принять за русалку. Мартин Бек подумал, приходили ли подобные фантазии в голову мужчине, лежащему на полу. – Но это ничего не значит, – с усердием поспешно добавил Стенстрём, – все равно их присоединят к техническим вещественным доказательствам. Мартин Бек не ответил. Вместо этого он показал на подшивку документов, которые Стенстрём положил ему на стол: – Что это? – Протоколы допросов. Из округа Сундбюберг. – Отнеси их обратно. Я с завтрашнего дня в отпуске. Отдай Кольбергу. Отдай, кому хочешь. Мартин Бек убрал фотографию и поднялся этажом выше. Он открыл дверь и оказался у Кольберга и Меландера. Здесь было намного жарче, чем у него в кабинете, поскольку окна у них были закрыты и шторы задернуты. Кольберг и подозреваемый молча сидели за столом друг против друга. Долговязый Меландер стоял у окна с трубкой в зубах, скрестив руки на груди. Он внимательно смотрел на подозреваемого. На стуле у двери сидел полицейский в форменных брюках и светло-синей рубашке. Фуражка покачивалась у него на правом колене. Никто ничего не говорил, и единственным звуком было шуршание магнитофонной ленты. Мартин Бек встал сбоку за спиной у Кольберга и присоединился к общему молчанию. Они слышали, как в окно снаружи бьется оса. Кольберг был без пиджака и с расстегнутым воротничком, но, несмотря на это, рубашка у него между лопатками совершенно промокла. Влажное пятно постепенно меняло форму, сползая широкой полосой вниз по позвоночнику. Мужчина по другую сторону стола был маленький и уже начал лысеть. Одет он был небрежно, пальцы, сжимавшие поручни кресла, были неухоженные, с грязными обломанными ногтями. Исхудавшее, нездоровое лицо, казалось, выражало готовность просить прощения по любому поводу. Подбородок у него дрожал, глаза бегали. Мужчина начал всхлипывать, по его щекам скатились две слезинки. – Ага, – строго сказал Кольберг, – ты так молотил его по голове бутылкой, что она разбилась у тебя в руке. Мужчина кивнул. – А потом, когда он уже лежал на полу, колотил по нему стулом. Сколько раз ты его ударил? – Не знаю. Не много. Не много, но сильно. – Вот именно. А потом повалил на него буфет и ушел. А что в это время делал третий из вашей компании – Рагнар Ларссон? Он не пытался как-то вмешаться, я имею в виду, воспрепятствовать тебе в этом? – Нет, он ничего не делал. Ни во что не вмешивался. – Не начинай снова лгать. – Он спал. Он был пьян. – Пожалуйста, говори чуточку громче. – Он лежал на постели и спал. Он ничего не видел. – Несомненно, пока не проснулся, а потом взял и пошел в полицию. Так мы узнали об этом. Однако кое-что мне непонятно до сих пор. Почему вы подрались? Вы ведь никогда в жизни не видели друг друга до тех пор, пока не встретились в том притоне. – Он сказал, что я тупой фашист. – Это слышит любой полицейский несколько раз в неделю. Меня уже сотни людей называли фашистом, гестаповцем и еще гораздо хуже, однако я из-за этого никого не убил. – Он сидел напротив меня и все время повторял, что я тупой фашист, тупой фашист, тьфу. Он вообще больше ничего не говорил. А потом он начал петь. – Петь? – Да, чтобы поиздеваться и разозлить меня. Песни про Гитлера. – Ага. А ты дал ему для этого какой-то повод? – Я сказал, что моя мама была немка. Но это было до того. – До того, как вы начали пить? – Да… Я сказал лишь, что не имеет значения, кто у человека мама. – И когда он хотел пойти в кухню, ты схватил бутылку и ударил его сзади по голове? – Да… – Он упал? – Как подкошенный. У него потекла кровь. И я сказал: ты нацистская свинья, я сейчас покажу тебе. – И ты продолжил избивать его? – Я… я испугался. Он был сильнее меня и… Вы не понимаете… Все словно кружится вокруг, все видится в красном цвете… Я вообще не соображал, что, собственно, делаю. У него затряслись плечи. – Пока достаточно, – сказал Кольберг и выключил магнитофон. – Покормите его и спросите доктора, можно ли дать ему какое-нибудь снотворное. Полицейский у двери медленно встал, надел фуражку, взял убийцу за руку и вывел из кабинета. – Ну, пока. Увидимся завтра, – рассеянно бросил Кольберг. И так же механически записал на листе бумаги, лежащем перед ним: признание сопровождалось плачем. – Приятный молодой человек, – сказал он. – Пять раз осужден за преступления, связанные с насилием, – сухо произнес Меландер. – И каждый раз упорно все отрицал. Я очень хорошо его помню. – Ты настоящая живая картотека, – заметил Кольберг. Он тяжело встал и устремил взгляд на Мартина Бека. – Что ты здесь, собственно, делаешь? – спросил он. – Собирайся и уезжай в отпуск, а заботы о преступности в нижних слоях общества переложи на нас. Куда ты намерен поехать? На острова? Мартин Бек кивнул. – Ты прекрасно поступаешь, – сказал Кольберг. – Наш брат сперва отправляется в Мамаю[48] и там поджаривается. Потом возвращается домой и здесь варится. Жизнь – нелегкая штука. А телефон там есть? – Нет. – Сенсация. Ну, я иду принимать душ. А тебе лучше исчезнуть как можно скорее. Мартин Бек задумался. У предложения Кольберга решительно были свои преимущества. Кроме всего прочего, ему удалось бы уехать на день раньше. Он пожал плечами. – Хорошо, в таком случае я ухожу. Пока, ребята. Увидимся через месяц. 2 Отпуска у большинства людей уже закончились, и раскаленные августовские улицы Стокгольма снова начали заполнять неудачники, проведшие дождливый июль в палатках, кемпинговых прицепчиках и пансионатах. В последнее время метро снова было набито битком, однако на этот раз Мартин Бек ехал посреди рабочего дня и оказался в вагоне почти в одиночестве. Он сидел у окна, смотрел на пыльные зеленые листья снаружи и радовался, что у него тоже наконец-то начинается отпуск. Его семья уже почти целый месяц отдыхала на островах. В этом году им повезло, так как удалось поселиться в домике, стоящем особняком на маленьком островке посреди архипелага в морском заливе к востоку от Стокгольма. Домик принадлежал какой-то дальней родственнице его жены, а поскольку родственница уехала на лето за границу, они могли оставаться в нем до начала учебного года. Мартин Бек вошел в пустую квартиру, сразу же направился в кухню, достал из холодильника бутылку пива, выключил холодильник, положил формочку со льдом в мойку. Он выпил пива, не отходя от мойки, и взял бутылку с собой в спальню. Разделся и в нижнем белье вышел на балкон. Уселся на солнышке, положил ноги на перила и медленно допил остаток пива из бутылки. Жара стояла почти невыносимая, и, опорожнив бутылку, он встал и вернулся в относительную прохладу квартиры. Он взглянул на часы. Пароход отплывает через два часа. Островок находился в центральной части архипелага, и сообщение с городом обеспечивал один из последних, доживающих свой век, пароходиков. Мартин Бек считал, что во всем отпуске это наибольший выигрыш. Он пошел в кухню и поставил пивную бутылку на пол в кладовке. Он уже отнес туда все, что могло испортиться, и на всякий случай еще раз осмотрел ее, не забыл ли чего, а потом закрыл дверь. Вытер воду, натекшую из холодильника, еще раз оглядел кухню и пошел в спальню укладывать багаж. Большую часть вещей он уже отвез на островок в прошлую субботу. Жена дала ему список вещей, которые он должен был взять для нее и детей, и, когда он все уложил, у него были две полные большие сумки. Кроме того, ему еще предстояло в универсаме получить большой пакет с едой, поэтому он решил поехать в порт на такси. На пароходе было мало пассажиров. Мартин Бек поставил сумки и пакет с едой и вышел посидеть на палубе. Над городом дрожало марево, ветра почти не было. Зелень на площади Карла XII немного увяла, а флаги на здании «Гранд-отеля»[49] обвисли и не шевелились. Мартин Бек смотрел на часы и нетерпеливо ждал, когда команда затащит на борт выдвижной трап. Почувствовав, как задрожала палуба под ногами, он встал и перешел на корму. Пароходик медленно отваливал от набережной. Мартин Бек перегнулся через перила и смотрел, как винты взбивают бело-зеленую водяную пену. Хрипло взревела сирена, а когда пароходик направил свой вздрагивающий корпус в залив Сальтшён, Мартин Бек уже стоял, облокотившись на поручень на носу, и подставлял лицо слабому ветерку. У него было ощущение беззаботной свободы, и на мгновение его охватили те же чувства, как тогда, когда он был школьником и у него начинались каникулы. В пароходном ресторане он пообедал и снова устроился на палубе. До того как пароходик начал медленно причаливать к пристани, где Мартин Бек должен был сойти, он миновал их островок, и Мартин Бек увидел домик и несколько пестрых шезлонгов, а внизу у воды – свою жену. Она сидела на корточках у самого края воды и – в этом он был уверен – чистила картошку. Он встал и помахал ей, но вряд ли его было видно на таком большом расстоянии, против низкого послеполуденного солнца. Дети приплыли за ним на лодке. Мартин Бек очень любил грести и, вопреки протестам сына, завладел веслами и сам отвез детей через пролив между причалом и островком. Девочку звали Ингрид, но все называли ее Малышкой, хотя ей уже исполнилось пятнадцать. Сейчас она сидела на корме и рассказывала о вечеринке с танцами в каком-то амбаре. Рольфу было тринадцать, он презирал девчонок и рассказывал о том, какую большую щуку ему удалось поймать. Мартин Бек рассеянно слушал и с удовольствием медленно греб. Сбросив наконец городскую одежду, он нырнул в воду и несколько минут плавал возле мостков, потом надел рабочие брюки и старый свитер. После ужина они сидели с женой перед домиком, разговаривали и смотрели, как на противоположной стороне зеркально блестящего пролива садится солнце. Потом он пошел прилечь, но до этого они с сыном поставили в воду несколько сетей. Впервые за долгое время он уснул мгновенно. Когда он проснулся, солнце стояло еще низко, а на траве блестела роса. Он тихонько выскользнул наружу и уселся на скале перед домиком. Похоже, что день будет таким же прекрасным, как предыдущий, однако солнце еще не начало пригревать, так что долго он так не высидел и через несколько минут пошел сварить кофе, а потом расположился на веранде. В семь он оделся и отправился будить сына. Тот было запротестовал, но все же встал. Они сели в лодку и поплыли проверять сети. В сетях не оказалось ничего, кроме водорослей. Когда они вернулись, все уже были на ногах, а завтрак стоял на столе.