– Я возьму с собой еще одного человека и заеду за ним, – сказал Ольберг. – Позвоню тебе, как только мы вернемся. Несколько секунд было тихо. Потом Ольберг сказал: – Думаешь, это он? – Не знаю. Это может быть обыкновенная случайность. Я видел его только один раз, причем было это больше двух лет назад – до того, как его осудили. Гнусный субъект. Остаток рабочего дня Мартин Бек провел в кабинете. Он чувствовал, что совершенно не способен чем-либо заниматься, но, несмотря на это, ему удалось немного разобраться с текущими делами, накопившимися у него на столе. Он непрерывно думал о финском судне, идущем в Сёдерхамн. И о Розанне Макгроу. Придя домой, он попробовал работать над своей моделью, но уже через минуту остался сидеть неподвижно, положив локти на стол и сцепив руки. Ему хотелось дождаться утреннего звонка Ольберга, но спать он все же пошел; спал он беспокойно и около пяти уже был на ногах. Когда сквозь щель в двери с шуршанием упала утренняя газета, он уже успел побриться и одеться. Мартин Бек добрался до спортивной страницы, когда позвонил Ольберг. – Ну, так мы его взяли. Строит из себя героя и не хочет говорить ни слова. Не могу утверждать, что он мне чересчур понравился. Да, я разговаривал с начальником. Он сказал, что, если возникнет необходимость, я могу спросить тебя, не будешь ли ты столь любезен приехать и провести допрос. Думаю, такая необходимость есть. Мартин Бек посмотрел на часы. Расписание поездов он знал уже почти наизусть. – Хорошо, я еще успею на поезд в половине восьмого. До свидания. Таксисту он велел ехать через Кристинеберг, а в кабинете взял с собой в дорогу папку с протоколами допросов и личными данными. За пять минут до отправления поезда он уже сидел в купе. Карл-Оке Эриксон-Стольт родился в стокгольмском районе Катарина двадцать восемь лет назад. Отец умер, когда ему было шесть лет, а через год они с матерью переехали в Хагалунд. Сестер и братьев у него не было. Мать работала швеей-надомницей для фабрики пошива одежды. Воспитанием сына-школьника не занималась. Учителя о нем отзывались так: поведение посредственное, хулиган, неуправляем. Окончив школу, работал в самых разных местах, чаще всего посыльным и грузчиком. Когда ему исполнилось восемнадцать, ушел юнгой в море, потом работал кочегаром. Начальству о нем сказать нечего. Через год снова переехал к матери и жил у нее на иждивении, но в следующем году государство взяло его на свое обеспечение. В апреле прошлого года его выпустили из лонгхольменской тюрьмы. Мартин Бек проштудировал протоколы допросов еще вчера, но сейчас снова внимательно их прочел. В папке также находилось заключение судебного психиатра. Заключение было заумным и, в основном, изобиловало словами: неуравновешенность, заторможенность, угнетенность. Кроме того, Эриксон-Стольт имел психопатические наклонности и высокоразвитую сексуальность: комбинация этих двух элементов могла стать причиной ненормальных поступков. С вокзала Мартин Бек сразу отправился в полицейское управление и без десяти одиннадцать постучал в дверь кабинета Ольберга. У Ольберга сидел старший комиссар Ларссон, оба выглядели уставшими, измученными и, очевидно, почувствовали облегчение от того, что теперь могут передать это дело кому-то другому. Им не удалось вытянуть из Эриксона ни единого слова, кроме вялых ругательств. Ольберг прочел личные данные. Когда он закрыл папку, Мартин Бек сказал: – Второго кочегара ты нашел? – И да, и нет. Он на немецком судне, которое сейчас находится в Голландии. Сегодня утром я звонил в Амстердам и беседовал с каким-то комиссаром, который немного знает немецкий. Ты бы только послушал, на каком немецком я с ним объяснялся. Если я правильно понял, у них в Гааге есть человек, который немного знает датский и кое-как сможет его допросить. Конечно, если они меня поняли. Рассчитываю, что завтра утром они дадут о себе знать. Ольберг позвонил и попросил принести кофе. Выпив кофе, Мартин Бек встал и сказал: – Ну, так я бы хотел сразу им заняться. Куда вы нас посадите? – Можешь занять соседний кабинет. Там есть магнитофон и прочие необходимые вещи. Эриксон выглядел примерно таким, каким его помнил Мартин Бек. Ростом сантиметров сто восемьдесят, худой, одни руки и ноги. Вытянутое лицо, синие глаза у самой переносицы, над ними длинные ресницы и прямые, густые брови. Длинный, прямой нос, маленький рот с узкими губами, выступающий вперед подбородок. Черные волосы сзади свисают через воротник, впереди надо лбом могучий кок. Длинные бакенбарды и узенькие черные усики, которых, если Мартин Бек не ошибался, раньше не было. Выглядел он вялым, голову втянул в плечи и сутулился. На нем были обтрепанные джинсы, синий шерстяной свитер, черная кожаная куртка и черные туфли с острыми носами. – Присаживайтесь, – сказал Мартин Бек и кивнул в направлении стула у противоположного края стола. – Сигарету? Эриксон взял сигарету, закурил и сел. Передвинул сигарету в угол рта, откинулся на стуле и перебросил правую ногу через левую. Пальцы засунул за пояс и, покачивая ногой, уставился на стенку над головой Мартина Бека. Мартин Бек с минуту наблюдал за ним, потом включил магнитофон, стоящий рядом на низком столике, и начал читать вслух документ из скоросшивателя. – Эриксон, Карл-Оке, родился двадцать третьего одиннадцатого тысяча девятьсот сорок первого. Моряк, последнее место работы – финский грузовой пароход «Калайоки». Адрес: Хагалунд, Сольна. Правильно? Эриксон едва заметно кивнул. – Я спросил: правильно? Данные верны? Отвечайте: да или нет. Э.: Ну, да. Б.: Когда вы нанялись на «Калайоки»? Э.: Примерно четыре недели назад. Б.: Что вы делали до этого? Э.: Ничего особенного. Б.: Где вы это делали? Э.: Что? Б.: Где вы жили, когда нанялись на финское судно? Э.: У одного приятеля в Гётеборге. Б.: Долго? Э.: Пару дней. Максимум неделю. Б.: А до этого? Э.: У мамы. Б.: Вы работали в то время? Э.: Нет, я был болен. Б.: Что с вами было? Э.: Просто был болен. Вялость, температура. Б.: Где вы работали до того, как заболели? Э.: На одном судне. Б.: Как оно называлось? Э.: «Диана». Б.: В чем заключались ваши обязанности на борту «Дианы»? Э.: Я был там кочегаром. Б.: Вы долго работали на «Диане»? Э.: Все лето. Б.: С?.. Э.: С первого июля до середины сентября. Этот пароход плавает только летом. С глупыми туристами. Скучища. Я бы оттуда сбежал, но приятель хотел остаться, да и деньги нам были нужны. После этой тирады Эриксон еще больше откинулся на стуле, очевидно, до смерти измученный. Б.: А кто он такой, ваш приятель? Что он делал на «Диане»? Э.: Тоже был кочегаром. Нас было трое в машинном отделении: приятель, я и механик. Б.: Вы были знакомы с другими членами команды? Эриксон подался вперед и смял сигарету в пепельнице. Э.: Послушайте, что это за перекрестный допрос? – небрежно обронил он и снова откинулся. – Я ничего не сделал. Человек находит приличное место, все в полном порядке, как вдруг приходит пара легавых… Б.: Будете отвечать только на мои вопросы. Вы были знакомы с другими членами экипажа? Э.: Сначала нет. Я знал только своего приятеля. Но потом кое с кем познакомился. Был там один парень что надо, работал на верхней палубе. Б.: А с какими-нибудь девушками во время рейса вы знакомились? Э.: Там была только одна, которая годилась для этого дела, но она спала с поваром. Все остальные были старухи. Б.: А среди пассажиров? Э.: Их мы не видели. Я вообще ни одной женщины там не видел. Б.: В машинном отделении вас было трое. Вы работали посменно? Э.: Да. Б.: Не припоминаете, на пароходе летом происходило что-нибудь необычное? Э.: Нет, а что там могло произойти?