Я кивнула: – Хорошо. И осушила кубок до дна. По горлу потекло нечто горячее, вязкое, со вкусом лесных ягод и меди – такой же вкус чувствуешь, когда облизываешь палец, ранив его о ветку с чёрной смородиной. Сложно было разобрать, от чего именно у меня печёт во рту – от того, что смесь ещё дымилась, когда я заливала её в себя, или от того, что это была солнечная кровь, которая сожгла изнутри не одну сотню храбрецов и безумцев. Но, помимо этого и жжения, что сползло до самого живота, ничего более со мной не произошло. Я обвела языком каёмку кубка, вбирая в себя последние капли, чтобы кровь сработала наверняка, а затем положила его на траву. – Не позволь себя выманить. Вымани их сама, – напутствовала Хагалаз, накрывая ладонями мои плечи, и я часто-часто заморгала, когда её разукрашенное лицо почему-то начало раздваиваться. – Сенджу наверняка уже там. Он не знает, каким именно сейдом вы с Солярисом связаны, что души ваши едины – это твоё преимущество. Приготовься. Люди будут слышать тебя. Люди будут понимать тебя. Ты всё ещё человек. Учти это. Долго в первый раз не продержишься. А одежда… Об одежде не беспокойся. Один раз стерпит, обещаю. – Что ещё ты добавила в мой кубок? Кроме крови Сола. Хагалаз улыбнулась: – Яд из цикуты. Медленно действующий. Ты же хочешь убедить его убить тебя собственноручно, так? Я не успела испугаться – мне резко подурнело. Хагалаз очертила пальцами мои ключицы, словно рисуя на них те же сигилы, которыми было покрыто её лицо, а затем быстро отошла назад, спрятавшись за кромкой деревьев. Там же сидела её белая кошка, тревожно виляя хвостом, пока вдруг не выгнулась дугой и не зашипела. А потом на меня обрушилась боль. В молодости мой отец практиковал две казни – колесование и сожжение. Во время первого человека, привязанного к крестообразному колесу, медленно и мучительно растягивали до тех пор, пока спицы не отрывали ему руки и ноги (а иногда и голову). Во время второго же смерть наступала несколько быстрее, но от этого легче не становилась: огонь, снедая плоть, проникал под кожу и начинал пожирать внутренние органы ещё до того, как человек отходил к богам в мир иной. Дважды я случайно становилась свидетельницей и того и другого. Запах горелой плоти, как и душераздирающие крики, ещё долго преследовали меня по ночам, пока их не стёрли время и забота Сола. Однако сейчас я снова вспомнила об этом – вспомнила, потому что чувствовала себя так, будто меня колесовали и жгли одновременно. Я кричала так громко, что вскоре оглушила саму себя и утратила слух. Я не могла дышать. И плакать не могла тоже. Всё, что я могла, – это исторгать из себя нечеловеческий вопль, надеясь, что он хотя бы на толику умалит ту агонию, которую причиняли кости, выворачивающиеся наружу. В отличие от драконов, это не было в моей природе – превращаться, – и потому меня буквально ломало на части. Локти и колени согнулись в обратную сторону, лопатки порвали кожу, подтянувшись куда-то вверх, а то, что некогда было моим ртом, превратилось в кровавое месиво, когда зубы из него посыпались, чтобы уступить место звериным клинковидным клыкам. Не знаю, как долго это длилось, но самое худшее было то, что я ни разу не потеряла от боли сознание. Я чувствовала, как рвётся каждая ниточка моего естества, а затем сплетается заново. Когда я уже начала думать, что сойду с ума раньше, чем всё это закончится, боль исчезла, как если бы её никогда не было вовсе. Я обнаружила себя на той же траве возле хижины Хагалаз, только костра рядом больше не было. Разваленный, он затухал, превратившись в разрозненные тлеющие поленья, разбросанные по поляне. На его месте о землю бился хвост – без костяных гребней и острых сколов, но покрытый светлой чешуёй, похожей на липовый мёд, с тёмно-бордовой обводкой под каждой чешуйкой. Прошло несколько минут, прежде чем я поняла, что этот хвост принадлежит мне, и приноровилась управлять этим массивным, неповоротливым телом, в пять раз больше моего родного. Конечно, мне было далеко до размеров Соляриса и уж тем более Вельгара, но справиться с собственным весом всё равно получилось не сразу. Крепкие мышцы тянули вниз, и лишь когда мне удалось расправить крылья, вернулось чувство баланса. Эти крылья ощущались точно вторые руки – абсолютно никакой разницы. Вдоль левого даже просвечивали мои кости, как после гелиоса. Привыкнуть к крыльям было уж точно проще, чем к зубам, мешающимся в пасти. Судя по взгляду Хагалаз, которая хихикала и танцевала возле кромки леса, она была довольна результатом даже больше моего. – Дар Соляриса, в Рок Солнца рождённого, принцессе Рубин, рождённой в ночь Мора, – запела она, закружившись вместе с белой кошкой, которая запрыгнула ей на плечо. – Пей и меняйся! Меняйся и лети! Лети, лети, лети! Вот, оказывается, почему драконы охотнее выбирали смерть в небе, чем жизнь на земле: стоило мне подняться ввысь, как стало казаться, что на свете нет ничего естественнее, чем плыть в потоке ветра, рассекая облака. Высота была мила мне с самого детства. Я обожала разглядывать крошечные города под своими болтающимися ногами, похожие на нескладную мозаику из витража, и каждое утро отрывала себя от постели только ради того, чтобы вечером дотянуться до облаков, до которых прежде не дотягивался ни один человек. Но иметь собственные крылья – это нечто иное. Иметь крылья – значит иметь истинную свободу. И пускай я знала, что свобода эта лишь мнимая – краткий миг перед неизбежностью, – я наслаждалась ей, пока стремглав летела к родному замку. Зрение, ставшее в десять раз острее прежнего (теперь понятно, почему Сол всегда был таким внимательным), позволило мне быстро подсчитать вооружённых воинов, расставленных вдоль мерлона крепостных стен. Отец мобилизовал все хирды, что у него были, – даже немых воинов с золотыми наручами на запястьях, которые хоть и не были драконами, как основавшие их отряд предшественники, но сражались не менее яростно. От этого зрелища я лишний раз убедилась, что иного способа, кроме как послушаться совета Хагалаз, у меня нет, если я хочу спасти Соляриса до того, как умру сама. Не позволять выманить себя. Выманить их самой. «СОЛЯРИС!» По звуку мой глас ничем не отличался от рыка других драконов, но я надеялась, что Хагалаз не ошиблась и хирдманам он будет понятен так же, как человеческая речь. Я вынырнула из-за угрюмо-серых туч, над которыми поднялась, чтобы остаться незамеченной, и голос мой эхом прокатился по всему замку. Я прокричала имя Соляриса несколько раз, так громко, чтобы оно достигло каждого уголка остроконечных башен и даже подземных катакомб. Затем я опустилась ниже и, оказавшись прямо над шпилем южного крыла, вцепилась когтями в черепицу, заставляя серо-синие камни сыпаться вместе с оконными рамами. «Я принцесса Рубин из рода Дейрдре. Выведите Соляриса, или я сровняю этот замок с землёй! Клянусь всеми богами, отец!» Раздался звук горна. Отец явно готовился встречать сородичей Сола: баллисты, заряженные копьями из чёрного серебра и установленные меж зубцами мерлона, которые никто не видел со времён войны, развернулись в мою сторону. Первое копьё промахнулось, вонзившись в стены замка, но вот второе пролетело так близко к крылу, что я почувствовала дуновение ветра на медовых чешуйках. Так вот, значит, каково это, когда на тебя охотятся. Интересно, каково же тогда выдыхать настоящее пламя? Я снова взмыла ввысь, оттолкнувшись от крыши, и, нависнув над мерлоном, пока воины перезаряжали орудие, прислушалась к жару, растущему и клокочущему в груди на уровне лёгких. Когда-то Солярис говорил, что выпустить его ненамного сложнее, чем кашлянуть, и он оказался прав – мне было достаточно подумать об огне, представив, как в нём раскалываются и трещат страшные орудия, чтобы это воплотилось в реальность. Стрекочущий звук, похожий на безобидный щебет кузнечиков. И вот никаких больше баллист. Никакого чёрного серебра. Никаких войн между людьми и драконами! Огонь наполнил рот и полился вниз, захлестнув одну из баллист. Пламя быстро перекинулось на соседние орудия, вынуждая воинов в панике спрыгивать с мерлона. Однако моих стараний всё равно было недостаточно: замок окружало всего четыре стены, а значит, меня окружало ещё три ряда баллист, которые продолжали со свистом стрелять копьями. Одно из них точно настигло бы меня, учитывая то, сколь далеко мне было до проворности настоящего дракона, но сегодня мне везло – на крышу моей старой башни-донжона выбрался Ллеу. Звук горна раздался во второй раз. Хирдманы, ругаясь и крича, неохотно опустили баллисты вниз. Мне с трудом удалось проглотить назад очередную порцию пламени, которая тут же подкатила к горлу при виде того, как следом за Ллеу на крышу выталкивают Соляриса в новом блестящем ошейнике из чёрного серебра. Он был не один. Сильтан, которого вывели на цепи следом точно в таких же оковах, едва волочил ноги. Оба они выглядели просто ужасно: в ветхих рубищах, с кровоподтёками и корочками запёкшейся крови, которая покрывала добрую часть некогда прекрасной фарфоровой кожи. Грудь Сильтана почему-то была обнажена, открывая под рваным швом рубахи острые ключицы, плоский худой живот и выпирающие рёбра, покрытые синяками в форме человеческих пальцев. Он был не только изящным и щуплым, но и имел более солидный возраст, нежели Сол, из-за чего и восстанавливался медленнее. Неудивительно, что, сделав всего пару шагов, Сильтан рухнул без сознания на пол между шествующей впереди стражей и не пришёл в себя, даже когда его пнул один из них. – Ма’рьят! Солярис с отчаянным рыком вырвал свою цепь из рук краснощёкого хускарла и опустился на колени подле брата, обхватывая его белокурую голову и прижимая к себе. Несмотря на то что Сильтан не шевелился и не открывал глаз, Солярис всё равно принялся разговаривать с ним. Шептал что-то, прижимаясь губами к его макушке, будто это Сильтан был младшим из их семейного выводка, а не он. Сильтан собирался сам вызволить Соляриса, если я и Кочевник канем в небытие. Похоже, он говорил тогда абсолютно серьёзно. И, похоже, я опять опоздала. – Драгоценная госпожа! Крик Ллеу, размахивающего рукавами плаща из фиолетовой замши, вывел меня, зависшую в воздухе, из ступора. Я хотела выманить их – и я выманила, но Сол и Сильтан всё ещё находились на волоске от смерти. И что делать теперь? Оказывается, Хагалаз предостерегала меня не просто так: она сказала, что в первый раз я недолго продержусь в таком обличье, и была права. Я едва долетела до башни-донжона, не рухнув где-то по пути: к тому моменту все конечности налились свинцом, а крылья ныли и тянули меня к земле, как если бы несколько копий всё-таки попало в них. К счастью, Сенджу нигде видно не было. Надеясь, что он будет прятаться от меня как можно дольше, я приземлилась на крышу башни и тут же ощутила, как чешуя сползает с тела без каких-либо усилий с моей стороны. К счастью, уменьшаться в размерах было не так больно, как расти: я всего несколько раз выругалась, когда ноги, руки и грудная клетка складывались пополам. Самое худшее было то, что происходило это у всех на глазах. При виде меня, дракона, все хускарлы отхлынули назад к спуску внутрь башни, и лишь Солярис, баюкающий Сильтана на руках, остался недвижим. По его жилистой шее бежали ручейки крови – снова открылся старый шрам, – но он всё равно вытянул её, чтобы разглядеть за хирдом меня. Глаза его сливались с заревом заката на фоне, такие же огненно-золотые, пока потрясённо изучали меня с головы до ног. Сол даже не улыбнулся, как улыбнулась я, не в силах скрыть облегчение от того, что он всё ещё жив. «Дура», – прочитала я по его сухим и задрожавшим губам, а затем коснулась своей изумрудной серьги в правом ухе – точно такой же, какая до сих пор висела у Сола в левом. Две части одного целого. Он беззвучно всхлипнул, покачав головой в ответ. – Как вам это удалось, драгоценная госпожа? Заворожённый шёпот Ллеу, осмелившегося подойти ко мне первым, заставил меня неохотно повернуться. Хагалаз не обманула: хлопковое платье из Луга и плащ Дайре с чёрным мехом куницы остались невредимыми, будто не рвались на мне вместе с плотью и мышцами ещё час назад. Должно быть, Ллеу решил, что секрет именно в одежде, почему и тронул край моего рукава рукой, стянув перчатку с пальцев. Те были покрыты ритуальными шрамами, и их прикосновение не вызвало у меня ничего, кроме отвращения. Я отдёрнулась, и Ллеу, склонив голову в извиняющемся жесте, так же благоговейно спросил: – Солнечная кровь. Значит, она и впрямь работает? – Работает, но не так, как пытался заставить её работать ты, убивая невинных людей. – Госпожа, я… – Ты получил письмо от ярла Дану? – спросила я с надеждой, ведь Дайре должен был оповестить о Роке Солнца и драконе-заговорщике все города девяти туатов без исключения. Однако, судя по недоумённому прищуру Ллеу, он ничего не получал. Этого и следовало ожидать: Сенджу наверняка приложил все усилия к тому, чтобы мой отец оставался в неведении. – Грядёт нечто ужасное, Ллеу. У нас мало времени. Мне нужно поговорить с отцом, но сначала немедленно отпусти Сильтана и Соляриса. – Как прикажете, драгоценная госпожа. Я опешила, не ожидая, что он и правда послушается. Но звякнули цепи, щёлкнул ошейник, и все оковы с лязгом осыпались на пол, едва хускарлы сделали пару поворотов ключами, склонившись над Сильтаном и Солом. Однако даже шум и возвращённая свобода не привели первого в чувства, зато Солярис, мягко опустив брата, поднялся на ноги и растёр запревшие ссадины на запястьях и шее. Смотрел он, правда, не на меня, а на Ллеу, не понимая причину его уступчивости точно так же, как и я. – Казнь отменили, моя госпожа, – сообщил Ллеу нараспев с доброжелательной улыбкой, которая не могла не таить какой-то подвох. – Истинный господин нынче очень великодушен. Утром он проснулся в удивительно хорошем расположении духа и смиловался над королевским зверем с его сородичем. Солярису более ничего не угрожает, они всего лишь находились под присмотром до вашего прихода. Король Оникс велел отпустить их, когда явитесь вы. Страх. Почему-то вместо радости я почувствовала именно его. Инстинкты реагировали быстрее разума, и нервы натянулись, как струны на лютне, готовые лопнуть. Ведь мой отец никогда бы не проявил милосердия к врагам – он не жалел даже младенцев, потомков свергнутых королей, не говоря уже о тех, кого и вовсе не держал за людей. А если он всё-таки пошёл на столь великодушный шаг, то почему ждал именно моего прихода? Зачем заставил меня думать, что мои друзья по-прежнему в опасности? Боялся, что иначе я не вернусь? – Где сейчас мой отец, Ллеу? – требовательно спросила я. – Здесь, дочь моя. Я так ждал тебя. И снова страх, который я не должна была испытывать, глядя на то, как на крышу взбирается мой отец – румяный и полный сил. Советники и хускарлы больше не придерживали его под локти и не помогали идти, а на лице не было ни тисовой маски, ни зловонных язв: кожа сияла здоровьем и молодостью. Лишь вокруг васильковых глаз, цвет которых передался мне, по-прежнему расходились лучики старческих морщинок, но взгляд их тоже изменился. Он более не был жёстким и волевым, рассказывающим о пройденных войнах и пережитых трагедиях, и он не становился по-отечески нежным, когда падал на меня. Взгляд Оникса был равнодушным и безжизненным, точно у мертвеца. И лишь губы украшала торжественная улыбка. – Ещё одна хорошая новость, – прошептал Ллеу мне на ухо довольным тоном. – Мои усилия дали свои плоды. Истинный господин полностью выздоровел! – Ллеу… Присмотрись. Это не истинный господин. Всё-таки выманили меня, а не я. Но, в отличие от всех остальных, я по крайней мере понимала это. Чтобы отличить отца от поганого притворщика, мне даже не нужен был никакой сейд. Я всегда хотела, чтобы отец гордился мною, поэтому с детства изучила его от и до: держит подбородок опущенным – выражает одобрение, сжимает губы – сдерживает злость, а прижимает большой палец к виску – хочет рассмеяться, но сдерживается. Оникс никогда не ходил, заложив руки за спину, никогда не носил этот вычурный плащ, пошитый ещё на его Вознесение из одних драгоценностей. И он уж точно никогда не улыбался. – Что ты сделал с моим отцом, Сенджу? Где он? – Там же, где твой непутёвый сейдман в последний раз делал ему припарки из чернотелок, – ответил Сенджу, и внешность Оникса начала сползать с него точно так же, как прежде с меня сполз эффект от солнечной крови: слой за слоем, дюйм за дюймом. – Уже сутки как лежит мёртвый в своей постели. Ллеу вдохнул, но не выдохнул. Раздался звон стали: хускарлы, стоящие по периметру башни, хором обнажили мечи – закономерная реакция на дракона, проникшего в очаг человечества. И затушившего его. Белокурые пряди Оникса словно раскрасило море: они стали бирюзовыми с лиловыми прядками, похожими на перья. Одежда под плащом из агатов тоже изменилась: проступила чешуя, переливающаяся всевозможными оттенками. В конце концов в Сенджу не осталось ничего, что напоминало бы моего отца, чей облик он бессовестно украл, но снял, раскрошив в пальцах очередную птичью косточку. Только плащ из драгоценностей остался. Отцовская вещь… – Король Оникс! Ллеу сорвался с места, подобрав полы плаща, и промчался мимо Сенджу в башню. За ним последовало несколько хускарлов, а спустя пару минут в Столице забил колокол – кто-то уже обнаружил тело покойного короля. Оникс никогда не был святым. И героем, вдохновляющим берсерков на подвиги, он не был тоже. Оникс был тираном, страшнейшим из живущих ныне людей, за чьей спиною полыхали крестьянские дома из соломы и кричали женщины, убаюкивающие на руках младенцев с перерезанными горлами, пока очередь не доходила до них самих. Оникса боялись, а не любили. Все, кроме меня. Я обещала ему стать королевой, достойной имени Дейрдре, и сберечь наследие предков, которые строили этот мир тысячелетиями ещё до прихода богов. Но вместо этого я, возможно, собиралась уничтожить его. Прости, папа. Жаль, что мы больше не встретимся – после того, что я собираюсь сделать, меня никогда не впустят в обитель сидов. – Не подходи к ней! Перед моим лицом, которое щипало от беззвучно текущих слёз, раскрылись кожистые крылья. Солярис загородил меня собой, закрыл от опасности, как закрывал от невзгод каждый день моей жизни, и Сенджу умилённо склонил голову вбок. Ему даже не нужно было двигаться, скалиться или сыпать угрозами: этой его улыбки вполне хватало, чтобы понять – он пришёл сюда сеять смерть. Именно поэтому хускарлы, не сговариваясь, тут же замкнули круг, загородив нас с Солом, чтобы дать нам возможность уйти. – Летим, Рубин! Сейчас же! Тело едва подчинялось мне, а в груди болело так, словно туда уже вогнали меч. Я схватилась за сердце, пытаясь успокоить его, не дать себе сломаться и унизительно пасть на колени. Сложно было понять, в чём именно дело – в моём отчаянии или в яде, который я приняла вместе с солнечной кровью и который уже должен был начать действовать.