– Да я бы не прочь, только больно уж она страшна, дамочка эта. Как Адамов грех, – расставляя тарелки на столе, пояснил Бессмертнов. – А я красоток предпочитаю. – Тогда понятно, – усаживаясь возле окна, проговорил Крячко. Дальше разговор продолжался в том же русле. У Крячко и Бессмертнова оказалось много общих интересов. Собеседники они были отменные, и завтрак пролетел незаметно. Когда тарелки опустели, Бессмертнов предложил перейти в зал. Там они заняли кресла, расположенные одно против другого, и приступили к обсуждению дела, ради которого Крячко прилетел в Новосибирск. – Так говоришь, у вас в столице объявился последователь нашего душителя? – произнес Бессмертнов. – Похоже на то, – отозвался Крячко. – Почерк один в один. Наш убийца проник в охраняемый дом, не оставив следов. Тюкнул архитектора по затылку, а когда тот потерял сознание, придушил его нейлоновым шнуром, выколол глаза и на лоб приклеил бумажный листок с пиктограммой. И никаких следов. – Знакомая ситуация, – посочувствовал Бессмертнов. – Расскажи, как вам удалось вычислить убийцу? – попросил Стас. – На самом деле нам помог случай. Если бы не это, Котиков и по сей день спокойно жил в своей хибаре на окраине Новосибирска, – признался подполковник. – Котиков, это убийца? – догадался Крячко. – Он самый. Знаешь, на вид вполне обычный мужик. Пил, правда, сверх меры, работу профукал, но в этом нет ничего необычного. Сколько их таких по городу шастает, – начал Бессмертнов. – Подвел Котикова язык. Совершив преступление, он вернулся в свою хибару, а там у него целый шалман постоянно трется. Такие же, как он, опустившиеся алкоголики и бомжи. Котиков напился и брякнул кому-то из своих дружков, что, мол, начал борьбу с классовой несправедливостью. Почему, говорит, кто-то должен в двухэтажных хоромах икру черную жрать, а он, токарь-шестиразрядник, помои хлебать и в трущобах ютиться. Дружки-алкоголики ему не поверили, решили, треплется по пьяни. В этой компашке был наш «стукачок». Как только мы клич бросили, что ищем маньяка, пристукнувшего известного музыканта, он сам к нам явился и рассказал, о чем болтает Котиков. Мы сразу опергруппу на выезд, и туда. Взяли Котикова еще «тепленьким», он от ночных возлияний отойти не успел. Привезли в отдел, устроили допрос с пристрастием, тот все и выложил. Следственный эксперимент провели, все подтвердилось. Так и закрыли «висяк». – Значит, он один действовал? – уточнил Крячко. – Все на это указывало. Дружки его чистыми оказались. Шарагу их, конечно, разогнали, дом опечатали, Котикова посадили, на этом история закончилась. – Он говорил, откуда идею позаимствовал, пиктограмма, глаза выколотые? – А его никто об этом и не спрашивал. Прокурор давил на асоциальный образ жизни, адвокат особо не старался. Всем было по барабану, лишь бы он в отказ не пошел. Быстренько дело состряпали и упекли мужика в колонию, – пояснил Бессмертнов. – Как бы мне с ним пообщаться? – спросил Крячко. – Хочу все же попытаться узнать, откуда идейка в его голову пришла. Может, это как-то поможет нам в поисках нашего убийцы. – Свидание я вам устрою, это не проблема, – пообещал Бессмертнов. – Только вряд ли тебе это поможет. Ну, скажет он, что в кино такое видел, и что ты с этим знанием делать станешь? – Сам не знаю, – честно признался Стас. – Но ведь что-то делать надо? – Предлагаю наведаться к его дружкам. Я слышал, они на новую хату перебрались. Неподалеку от дома Котикова. Там бабка старая живет, одинокая. Сынок у нее на зоне чалится, так она в его отсутствие бедолаг всяких в доме собирает, подкармливает. Дебоширов только не жалует. Да у нее шумные не приживаются. – Годится, – согласился Крячко. – Но сначала Котиков. – Тогда поехали. По дороге позвоню кое-кому, все устрою, – поднимаясь, сказал Бессмертнов. Спустя несколько минут Крячко вновь сидел на пассажирском сиденье и, убаюканный ровным гулом двигателя, мирно дремал. До колонии, где содержался Котиков, было чуть больше часа езды. Важных тем для обсуждения не осталось, поэтому Стас предпочел помолчать и немного поспать. К колонии подъехали к одиннадцати часам. Охранник на входе придирчиво рассмотрел документы Крячко и Бессмертнова, после чего пропустил в общий коридор, откуда другой охранник провел их в комнату для свиданий. Котикова привели минут через пять. Настроение у того было приподнятое. – Здорово живете, гражданин начальник! – присаживаясь на привинченный к полу стул, заговорил он. – Какими судьбами вас в наши, богом забытые, места занесло? Неужто сжалилась надо мной фортуна, и мне амнистия светит? – Оботрешься без амнистии, – не особо вежливо ответил Бессмертнов. – Жаль, жаль, гражданин начальник. Я ведь все уже осознал, раскаялся, готов искупить ратным подвигом, так сказать. – В колонии будешь искупать, – проворчал подполковник. – Кончай балаган, не то велю обратно в камеру увести. – Ладно, не пугай. Я буду паинькой, – засуетился Котиков и тут же, противореча собственному обещанию, добавил: – А вы что ж, без гостинчика? Негоже это, гражданин начальник, на свиданку без «хавки», не по-людски как-то. – Котиков, не прекратишь, выполню угрозу, – чуть строже проговорил Бессмертнов. – Хоть куревом оделите, гражданин начальник, – заискивающе попросил арестант. – Уши пухнут. Свои в карты проиграл, два дня уже не куримши. Крячко вытащил из кармана пачку сигарет, шелчком подтолкнул ее к Котикову. Тот схватил пачку, вытряхнул оттуда сразу четыре сигареты, потом подумал и добавил к ним еще две. – Вы же не против, гражданин начальник? – Бери всю, – махнул рукой Крячко. – Вот спасибочки, – обрадовался Котиков, сигаретная пачка в мгновение ока скрылась в кармане робы. – Это вам я, что ли, понадобился? Вижу, вы не из здешних мест. – А ты догадливый, – заметил Крячко. – Верно, я не из здешних. По твою душу из самой столицы пожаловал. Так что времени у меня в обрез. Шутить с сокамерниками будешь, а у нас с тобой разговор пойдет серьезный. – Я готов. Прикурю вот только и все как на духу выложу. – Котиков порылся в карманах робы, извлек засаленный коробок спичек, ловко чиркнул серной головкой по черкашу, прикурил и с наслаждением затянулся. – Ох, уважил, гражданин начальник. Я такого знатного табачка с самых добрых времен не пробовал, – довольно проговорил он. – У тебя бывали добрые времена? – пошутил Крячко. – А как же. Как у любого нормального человека. Это ведь я после перестройки в болоте оказался, а до этого на заводе трудовую вахту нес. На сдельщине вкалывал, неплохие «бабки» зашибал. Только в нашей стране фортуна – вещь коварная. Сегодня она тебя золотом одаривает, а завтра голым задом к тебе повернется. Вот моя ко мне и повернулась. – Это все лирика, Котиков, ты лучше расскажи, какой леший тебя на «мокруху» подбил? – предложил Крячко. – Не вдруг же ты людей «мочить» пошел? – Дело давнее, гражданин начальник. Дурак был, – ответил Котиков. – Теперь все осознал, спасибо государству, о таких, как я, пекущемуся. – И все же меня интересует, кто подал тебе идею расправиться с музыкантом именно таким способом? – повторил вопрос Станислав. – Чтоб вы и его на нары упекли? – насторожился Котиков. – Нет уж, увольте, «стукачом» я не стану. Таких на зоне не жалуют, а мне тут еще «пятерик» мотать. – Мы не собираемся пересматривать дело, – объяснил Крячко. – Ты свой срок все равно отмотаешь, будешь сотрудничать или нет, а вот условия ужесточить, это в наших силах. – Опять пугаете, гражданин начальник? Я уж думал, избавился от вас, а вы снова нарисовались, и снова с угрозами. Что случилось-то? Кому я обязан беспокойством? – Кое-что случилось, – признался Стас. – Только это не твоего ума дело. Твое дело – выложить все как на духу. Откуда идея, кто подстрекатель, дальше мы сами разберемся. – Уж вы-то разберетесь, – буркнул Котиков, но все же рассказывать начал: – Я ведь тогда на весь свет зол был. Работы лишился, квартиры лишился, жена, паскуда, вытурила. Кинула мне ту гнилую хибару, как черствую корку бездомной собаке, и дорогу домой велела забыть. Ну, и запил я, а где бутылка, там и собутыльники. Сначала приличный люд собирался, потом как-то враз все изменилось. Очнулся я однажды после загульной пьянки, гляжу, а вокруг меня одни бомжи в отрепьях стелются. Весь пол ими, как конфетти после новогодней ночи, усыпан. Вот, думаю, до чего тебя страна довела. Из уважаемого человека, ведущего токаря завода в алкаша последнего превратился. И такая злоба меня взяла. А кто-то, думаю, сейчас на белых простынях пышную барышню обжимает и шампанское из узкого бокала цедит. Тогда-то и решил, что классовую несправедливость нужно искоренять. И стал я думать, как мне эту самую справедливость восстановить. Сивушное пойло, каким я тогда заправлялся, существенно замедляло процесс обдумывания толкового плана. Мозги-то всегда в тумане, попробуй намысли чего доброго в таком состоянии. – И ты не придумал ничего лучше, как пойти и убить ни в чем не повинного человека, – подытожил Крячко. – Это мы уже знаем. Нас интересует способ. Откуда идея? – Это вы про сердцеграмму? – уточнил Котиков. Крячко кивнул, и он принялся объяснять: – Идейка всплыла в мозгу совершенно неожиданно. К тому времени я уже был готов на преступление. Только становиться банальным вором или грабителем каким мне казалось скучным. Не поймите превратно, я ведь тогда абсолютно из ума выжил. Все от пьянки. – Оправдания в свой адрес ты на суде излагал, – прервал его Бессмертнов. – Давай по существу. Битый час тебя слушаем, а до сути так и не дошли. – А ты не торопи, гражданин начальник. Мне, может, с интеллигентными людьми пообщаться за праздник, – огрызнулся Котиков. – Я ведь, по сути, не урка какой. Оступившийся человек – это да, но не урка. Мне тюремный треп до чертиков надоел. – Раньше надо было думать, – слегка сбавил тон Бессмертнов. – Это я и без вас знаю. Только время-то вспять не повернешь, – философски изрек Котиков. – Продолжай! – потребовал Крячко. – Так я и продолжаю. В хибаре моей, которую мне жена после развода выделила, разный люд бывал. Случались и образованные. Однажды прибился к нам один профессор. Может, он и не был профессором, но мужик башковитый, и историй всяких знал неисчерпаемое количество. Поговаривали, что он в университете философию преподавал. А диссертация у него была на тему сектановедения. Это уж он сам рассказал. Так он про эти самые секты столько всего знал, заслушаешься. Любил с утречка, пока еще не надрались все до поросячьего визга, лекции устраивать. Какие истории излагал! И про сатанистов, что в Архангельске орудовали, и про маньяка-душителя из Душанбе. Но больше всего любил про штатовских сектантов вещать. Очень уж, говорил, разнообразные секты там процветают. Болтал, что вроде как сам в Америку ездил, когда материал для диссертации собирал. Брехал, поди, но красиво. – Про сердцеграмму ты от него узнал, так? – поторопил его Крячко. – От него, от кого еще, – подтвердил Котиков. – Была в Штатах одна секта, небольшая по численности, но безбашенная совсем. Знак этот, сердцеграмма, у них в особом почете был. Она ведь знаете, откуда пришла? Простые каменщики основали ложу, вроде ку-клукс-клана, только из рабочих. Они, как и я, классовой справедливости добивались. А потом сдвиг по фазе у их главного сектанта произошел, и он подбил их на преступление. Пятерых они тогда «замочили», прежде чем американские шерифы на них вышли и обезвредили. Мне эта история, видно, в сердце запала. Дальше вы знаете. – Как фамилия этого философа? – Кто ее знает? В моей хибаре фамилии не в ходу были, – пожал плечами Котиков. – Вот если вам описание того философа понадобится или возраст, к примеру, тогда пожалуйста. А про имя-фамилию не спрашивайте. Все равно не скажу, потому как не знаю. – Тогда хоть опиши его. – Внешность у него примечательная, – прикрывая глаза, чтобы легче было вспоминать, начал Котиков. – Высоченный мужик, под два метра ростом, а худющий, что твоя жердь. И нос крючком, точно клюв у коршуна. А еще глаза. Впалые такие и чернючие, как угли. К сорока ему тогда подкатывало. Помню, потому что хвастался он, что через месяц или около того, проставляться серьезно будет. Все говорят, мол, что сорок лет не отмечают, а он не из суеверных. На свое сорокалетие ведро бухла обещал выставить. Мужики все дразнили, откуда деньги возьмешь, а он отмахивался, мол, мать вышлет. Она на каждый день рождения кругленькую сумму ему ссужала. Так он говорил. – Проставился? – полюбопытствовал Крячко. – Черта лысого, – хихикнул Котиков. – За неделю до назначенной даты свинтил, и больше его никто не видел. – Саму дату помнишь? – Откуда? Летом это было, а когда именно, понятия не имею. Яблоки вовсю шли. У меня в саду уже нападали. Мы еще шутили, что закусь есть, а философа с ведром пойла как корова языком слизала. – Еще что-то про философа добавить можешь? – Еврей он вроде был, – выдал Котиков. – Мужики говорили, что он обрезанный, и в субботу его делать ничего не заставишь. – Из дружков кто твою философию поддерживал? – перевел разговор Крячко. – Это про неравенство, что ли? Да никто. Им всем до фени было. Пойло есть, крыша над головой, а остальное пусть работяги разруливают. Устраивала их такая жизнь. И потом, будь у меня последователи, вряд ли бы я тут один оказался, – резонно заметил Котиков. – У меня больше вопросов нет, – обращаясь к Бессмертнову, проговорил Крячко. – Отпускаем? – Погодите, люди добрые, дайте «косячок» дотянуть. Вернусь в камеру, делиться придется, – зачастил Котиков. – Эх, жаль, гостинчика не принесли. Хоть бы печенюшек каких подбросили от хозяйских щедрот. Бессмертнов нажал кнопку, в комнату вошел охранник. Котиков поднялся, бросил тоскливый взгляд в коридор и, не сказав больше ни слова, вышел. Выждав положенное время, ушли и Крячко с Бессмертновым.