Сет тоже резко положил карты. Согнувшись, как будто от боли, он вцепился пальцами в столешницу, но Гадес не мог видеть его лица. Зато сразу понял: они оба почувствовали, что происходило что-то с одним из их пантеона. – Это… – Амон стоял в дверях, прислонившись к косяку, и, кажется, был готов вот-вот потерять сознание. Мороженое валялось на полу, ошарашенная Нефтида стояла рядом. – Это Осирис. Он мертв. Гадес хотел сказать, что этого не может быть. Это же Осирис! Даже если он отдал половину силы… но потом вспомнил, как легко оказалось подловить его самого. Немного чая с отравой, и он сам был бы мертв. Они боги, но они не всесильны. Любого можно ослабить. Амон тихо сполз на пол, Нефтида пыталась ему помочь. Глава пантеона наверняка остро чувствовал подобные вещи – и точно мог сказать, что происходит. Сет вскинул голову и посмотрел на бледного Анубиса: – Держи! Сначала Гадес не понял, о чем он. Только пальцы Софи крепче вцепились в его ладонь. Но в следующий миг осознал: если Осирис мертв, границы его царства рушатся. – Держи их! Никто не должен войти или выйти. – Не могу, – прошептал Анубис. Даже его губы побледнели. Он сжал кулаки и тяжело дышал, Гадес мог чувствовать, как тугая сила смерти жгутами сворачивается вокруг него, протягивается куда-то в пространство. Слишком дикая и непонятная для самого Гадеса, тут он ничем не мог помочь. Осирис не зря напоминал, что Анубис – принц мертвых. Его трясло, он упал на колени на ковер, хватаясь за длинный ворс руками. – Не могу, не могу, не могу… – Выпускай свою долбаную силу! Голос Сета хлестанул и как будто спустил курок. Сила Анубиса взвилась, направилась куда-то вовне, и хотя Гадес не мог за ней проследить, он не сомневался, что к границам царства мертвецов. Сила дикая, необузданная, шелестящая ошметками костей и густо пахнущая чем-то бальзамическим. Софи прижалась к Гадесу, она тоже наверняка ощущала это, и Гадес обнял ее. Он не знал, хватит ли силы Анубиса, сможет ли тот ее направить. Кожа Анубиса в некоторых местах расползалась, как будто под невидимым скальпелем, обнажая мышцы, сочась кровью. На руках, на щеке. Анубис почти упал на пол, и Гадес не был уверен, точно ли услышал шепот: – Не могу… Сет опустился перед ним на колени единым плавным движением, положил руки на плечи. Гадес ощутил, как его мощь переплетается с силой Анубиса. Вряд ли раньше такое было возможно, но сейчас Сет и сам был слишком крепко сцеплен с мертвецами Осириса. Ты отдал мне слишком много. Бесконечное полотно песка накрыло стихийные переплетения Анубиса. Пустыня, которая может дарить забвение и убивать, иссушать тело до костей, а потом и их перемалывать в пыль и пускать по ветру. Бальзамический запах иссыхал, становясь теплее и смертоноснее. Затхлые склепы и перебинтованные мертвецы обращались в пыль – и эта объединенная сила отправилась к границам царства мертвецов, надежно запечатывая, не позволяя никому выбраться наружу – или попасть внутрь. Как бы ни хотели убийцы, на этот раз они просчитались. Я отдал тебе достаточно. Ощущение чужой силы исчезло, просочилось сквозь ткань пространства. Лампы снова стали сиять ярче, в тенях под диваном показались псы. Рядом с Гадесом возник Цербер, ткнувшись в бок: он тоже ощутил, как здесь что-то происходит. Испуганная Нефтида помогала подняться Амону. Тяжело дыша, Анубис привалился к Сету. Отстраненно Гадес подумал, что Сета сейчас вряд ли волнует испорченный кровью ковер. 21 Когда Аид злится, Подземный мир трепещет. Вот и теперь Харон старается не показываться на глаза владыке, пока тот бушует. Только Персефона входит в комнату к мужу, идет сквозь его упругую, гибкую силу, щекочущую тьмой. – Мне пришлось их наказать! – Голос Аида мог бы стирать в порошок горы. – Я их чуть не убил! Персефона касается его плеча, и Аид как будто успокаивается, смотрит на жену, и в его взгляде тоска и фиолетовые искры: – Ты ненавидишь меня? Она улыбается. Легко, непринужденно. Она пахнет цветами, когда обнимает Аида. – Я люблю тебя таким, какой ты есть. Гадес никогда не бывал в Дуате, царстве мертвых Осириса. И не стал бы жалеть, если бы этого так и не случилось. Хотя не мог сказать, что и теперь хоть что-то увидел: формально они находились уже в Дуате, но на самом деле стояли перед первыми вратами, и у Гадеса не было особого желания продвигаться дальше. Это не его мир. Помещение представляло собой что-то вроде небольшого зала, заполненного свечами и курильницами. В полумраке можно было увидеть, что стены от пола до потолка испещрены ровными строками египетских иероглифов и рисунками, изображающими то ли богов, то ли людей. В центре стоял каменный саркофаг. Прямоугольной формы, ярко раскрашенный. Но никаких изображений – они не нужны богам. Гадес сомневался, что мертвому Осирису нужны церемонии. Он умер, не перешел в иную форму бытия, а просто исчез, его сущность растворилась в воздухе и воде, впиталась в землю, испепелилась в тот момент, когда он перестал существовать. Но египтяне слишком трепетно относились к загробной жизни. Как оказалось, их боги тоже. Может, они верили, что Осирис все-таки живет, но иначе. А может, понимали, что это не так, но им, как простым смертным, требовались ритуалы. Гадес не знал, воздавали ли подобные почести другим мертвым богам. Он даже не знал, что сталось с пустой оболочкой Посейдона – этим занялся Зевс, и Гадес полагал, тот просто щелкнул пальцами, чтобы тело превратилось в наэлектризованную пыль. Посейдона хотели стереть – он не был достоин воспоминаний. Осирис должен был жить вечно хотя бы в памяти. Как истинный бог возрождения. И смерти – даже той, которая за гранью любых представлений о ней. – Ты – сокровенный образ в храмах, душа-двойник всегда будет священной для приходящих смертных. Голос Анубиса шелестел, подобно песку, что обнимает пирамиды. В нем отражались перекатывающиеся волны вечности и смерть, которая возносит к сиянию звезд. В слова вплетался бальзамический запах и негромкий перезвон браслетов на руках ушебти. Гадес никогда не встречал этих существ, и, как шепнула Нефтида, они жили только в Дуате, не показываясь в мире смертных. Что-то вроде слуг, хотя Гадес успел понять, что в этом царстве мертвых целый сонм существ – привратников и тех, кому он даже названия не мог подобрать. Ушебти выглядели как абсолютно голые женщины, чьи тела поблескивали золотом в сиянии свечей. То ли покрашенные, то ли всегда такие. Длинные черные волосы, ярко подведенные глаза. Гадес даже не мог толком сосчитать, сколько этих существ в комнате: они постоянно перемещались, то кидая что-то пряно-ароматное в курильницы, то подавая Анубису священные предметы. А еще они шептали. И прислушавшись, Гадес смог разобрать повторяющиеся слова: – Господин Запада, господин Вечности… Интересно, титулы Осириса теперь перейдут к Анубису, или он сохранит собственные? Сейчас Анубис выглядел серьезным и сосредоточенным. Его современная одежда не выглядела неуместной – может, потому что черная рубашка и джинсы сливались с тенями в комнате. А вот в лице Анубиса отражалось что-то древнее и сакральное, не мешали даже капли поблескивающего пирсинга. И шрам на щеке, который не зажил так быстро. – Пусть же он слышит так, как слышите вы, пусть он видит так же, как видите вы, пусть он встает так же, как встаете вы. Ушебти с золотой кожей скользили между Анубисом и Сетом с Нефтидой, стоявшими в стороне. Они не принимали непосредственного участия в ритуале, тоже остались в современной одежде. Она как будто подчеркивала, что древние ритуалы даже сейчас уместны. Кроме них был только Амон, стоявший около Гадеса, и Персефона. Сначала Гадес не хотел ее брать, но она заявила, что может решать сама за себя. И стояла на удивление спокойно, наблюдая за длинными и витиеватыми ритуалами Анубиса. – Да не буду я отвергнут, да взгляну я на владык инобытия. Гадес полагал, что здесь будут Исида с Гором, жена Осириса и их общий сын. Хотя Исиду Гадес не любил, она слишком напоминала Деметру. А Гор походил на мать. Оставалось только гадать, они сами не захотели присутствовать на церемонии или их не допустил Анубис – он ни с Исидой, ни с Гором особо не ладил. – И да совершу я все превращения, которые мое сердце могло бы пожелать свершить во всяком месте, где бы ни пожелал быть мой Ка. Пламя свечей затрепетало как будто от невидимого ветра, а Гадес ощутил более отчетливое присутствие силы то ли Анубиса, то ли самого царства мертвецов. Он не мог толком различить. Ушебти заскользили чаще, шелест их голосов наполнил небольшое помещение. Амон наклонился, чтобы негромко сказать: – Все. Дальше саркофаг отправится в Дуат, нам там делать нечего. За мелькающими золотыми росчерками ушебти Гадес мог видеть Анубиса. Он оперся двумя руками на саркофаг, там, где должна была быть голова. Выражение его лица оставалось серьезным, черты лица в густых тенях заострились. Он серьезно кивал, слушая, что говорит ему наклонившийся Сет. Амон исчез, явно не желая оставаться дольше положенного. Гадес не знал, давило на солнечного бога царство мертвецов или чувство вины. Слишком многие из его пантеона погибли – Осирис, Тот. Хотя Амон вряд ли мог с этим что-то сделать, он явно чувствовал себя неуютно. Шелестя тканью длинного платья и звеня браслетами, к Гадесу и Софи подошла Нефтида. Она сама казалась одной из ушебти, только более плотной и реальной. – Анубис отправится в Дуат, – негромко сказала она. – До завтра. Покажет всем сущностям царства мертвых, что теперь он их хозяин. – Думаю, Анубис может быть жестким, если захочет, – заметила Софи.