– Что вы делали в доме Терновской? – Выполняла секретное поручение господина Пушкина… Будьте любезны развязать руки. Мне больно… Очень… По мановению руки пристава городовой распутал ремень. Была бы его воля – такую заразу, что заставила бегать, не в ремнях, а в цепях и колодках держал бы. Ишь так глазищами и сверкает. От ремней остались красные отметины. Агата растирала запястья, но следы не проходили. Не полицейские, а какие-то звери… – Прошу отвести меня в сыскную полицию, – сказал она, постанывая. Меньше всего приставу хотелось разбираться, кто она такая и какое поручение выполняла. Пусть об этом голова болит у господина Пушкина. Раз он эту кашу заварил. Но и так отпускать было нельзя. Нефедьев распорядился, чтобы Оборин продиктовал Трашантому рапорт об обстоятельствах задержания. После чего вернулся на пост. А баронессу, или кто она там на самом деле, в Малый Гнездниковский доставит его помощник. Для чего Трашантому было разрешено взять пролетку. Все-таки даму везти, а не каторжника… 15 Контора нотариуса Эггерса не отличалась от других. Солидная мебель, дорогой ковер, темно-зеленые обои, разлапистая пальма в кадке. Никакой вольности или рождественской елки. Даже бронзовый чернильный прибор на столе посматривал с высокомерием на дам и господ, робко заходивших в кабинет. Сам нотариус, невысокий сухощавый господин, с большой залысиной и маленькими бачками, вышедшими из моды, был затянут в черный сюртук до последней возможности. Фигура его казалась воплощением законности, честности и порядка – в общем, всего того, чем должен быть переполнен нотариус. Как поросенок гречневой кашей. Пушкин ждал на другой стороне Никольской, пока все известные ему лица не проследовали в контору. Лишь его появление стало неожиданным. Он вошел последним. Эггерс встретил его в приемной, спросив, чем может служить. Пушкин представился. Нотариус удивился появлению сыскной полиции: лица, которым полагалось выслушать завещание, внесены в список. Присутствие посторонних нежелательно. Пушкин пояснил, что занимается расследованием смерти мадам Терновской. И если господин Эггерс желает, может потребовать отложить оглашение завещания до конца розыска. Что лишило бы нотариуса комиссионных. Аргумент был слишком доходчивым. Господину Пушкину милостиво разрешили войти в кабинет. И он вошел. Участники волнующего спектакля сидели как можно дальше друг от друга. Что в небольшом помещении было не так просто. У правой стены оказались мужчины. Фудель ерзал на стуле, Лабушев, опираясь на тросточку, был образцом аристократического спокойствия. Легкий испуг в его взгляде был почти незаметен. На другой стороне расположились женщины. Мадам Живокини сидела ближе всего к столу нотариуса, будто от этого зависела ее доля. Плечи ее укрывал белый платок с яркими бутонами. Рядом с ней – Рузо в шапочке-пирожке. Секретарь Терновской сосредоточенно разглядывала пол. Губы ее шевелились. С самого края женского ряда сидела мадам Львова. Тетушка держалась так независимо, что и головы не повернула к племяннику. Впрочем, появление Пушкина никого не обрадовало. Поздоровался только он. Был свободный стул, но Пушкин предпочел встать в углу, откуда было видно все. Несмотря на характер Терновской, каждый из пришедших хранил надежду на чудо. То есть на долю в наследстве. Вдруг покойная расщедрилась и что-нибудь отписала. Не права оказалась тетушка: никто не поверил, что наследство уйдет в сиротский приют целиком. Даже она не поверила. Что уж про других говорить… Эггерс пробрался к столу, поклонился сдержанно. – Дамы и господа, – начала он траурным тоном. – Мы собрались здесь, чтобы в назначенный срок узнать последнюю волю покойной Анны Васильевны Терновской и исполнить ее в строгом соответствии с порядком, законом и приличиями. Мы скорбим о постигшей нас утрате и теперь в память об Анне Васильевне должны вскрыть завещание. Напомню, что завещание для каждого из нас и вообще в традициях нашего народа является священным. Также обязан сообщить вам, что завещание составлено лично Анной Васильевной. Гербовый сбор оплачен госпожой Терновской полностью, завещание заверено мной собственноручно и скреплено печатью в моем присутствии и в присутствии моих секретарей и делопроизводителя, то есть не менее трех свидетелей… В строгом соблюдении закона. Таким образом, духовная[34] имеет полную законную силу и вступит в действие сразу после оглашения… Торжественная и печальная речь произвела нужный эффект: зрители пребывали в нетерпении. Фудель грыз ногти, Лабушев сменил ногу, перекинув левую на правую, Живокини обмахивалась платочком. Только Рузо и мадам Львова ничем не показывали волнения. Нотариус остался доволен. Актерские приемы были ему не чужды. Пушкин посматривал на лица. – Прежде чем мы услышим последнюю волю Анны Васильевны, я обязан проверить список лиц, которые будут упомянуты в последней воле покойной… Сей список составлен лично госпожой Терновской и приложен к завещанию в отдельном конверте. – Эггерс раскрыл массивную папку с потертым золотым тиснением и достал из нее простой конверт, как фокусник демонстрирует пустую шляпу, из которой вытащит кролика. Медленно шурша бумагой, нотариус вскрыл конверт и вынул сложенный листок. – «Список лиц, кому сообщить мою волю», – прочитал он. Очками Эггерс не пользовался. Как хороший актер, умеющий накачивать напряжение у публики, нотариус взял паузу и прокашлялся… – «Сестра моя Живокини Вера Васильевна…» – прочел Эггерс и оборотился к ближней даме. Она махнула ему платочком. – Далее: госпожа Львова… Тетушка подняла руку, старательно не глядя в угол, где возвышался ее племянник. – Лабушев Петр Ильич, кузен покойной, – произнес нотариус, почему-то не зачитывая комментарии, которая оставила Терновская. Лабушев величаво склонил голову: – Я здесь, благодарю вас… – «Племянник мой двоюродный Фудель», – все-таки прочитал Эггерс, явно пропустив что-то в тексте. Фудель подскочил и тут же сел. – «Барышня Рузо Ольга, секретарь…» Рузо вскинула голову и быстро сказала: – Да… Нотариус посмотрел в листок и обвел взглядом присутствующих. – Господа, тут указано еще одно лицо. Анна Васильевна сделала особый комментарий, – палец указал на что-то. – Без этого лица оглашение невозможно… Кажется, Эггерс был удивлен не меньше будущих наследников. – Кто это лицо? – раздраженно спросил Лабушев. – Его можно пригласить? – «Тимашева Настасья Андреевна, племянница моя», – прочел Эггерс и обратился за помощью к залу. – Господа, кому известно, где находится это лицо? Иногда тишина бывает громче взрыва. Пушкин не знал, насколько велика неожиданность для тетушки. Но близкие родственники: кузен, двоюродный племянник и сестра, кажется, с трудом переносили известие. Только Рузо казалась безразличной. – Но это странно, господа, – сказал Лабушев, ища поддержи. – Для чего эта девица? Нельзя ли обойтись без нее? Эггерс сложил листок. – Воля покойной будет исполнена в точности. Пока госпожа Тимашева не появится здесь, оглашение невозможно… – Господин нотариус, будет ли нарушением закона, если отложить оглашение не более чем на час? Все, кто был в кабинете оглянулись. Даже тетушка не удержалась. – Нет… Разумеется, нет… – проговорил Эггерс. – Тогда прошу немного подождать, – сказал Пушкин, выходя из угла. – Она проживает в двух шагах отсюда, в гостинице «Лоскутная». Привезу ее так быстро, как только смогу. Не дожидаясь бесполезных разговоров, Пушкин вышел из кабинета. 16 Второй день на службе было полегче. Голова не болела, а была, как чугунное ядро. Кирьяков бережно подпер ее рукой. Перед ним лежало не законченное с прошлого года дело, но писать сил не было. Леониду Андреевичу хотелось только одного: чтобы волшебная сила перенесла его из сыска куда-нибудь в отличный ресторан или в трактир Тестова и перед ним оказалась полная тарелка дымящегося супа с ушками. Или жирная уха из стерляди. Или даже полный казанок суточных щей. Картина была столь манящей, что Кирьяков жадно сглотнул. Тут у его стола появилась какая-то фигура. Кирьяков осторожно поднял голову. Перед ним почтительно кланялся господин существенного вида: дородное тело в дорогом костюме. Намного дороже, чем хотел, но не мог себе позволить чиновник сыска. Купец был все тот же, что и вчера. И дело его, на полкопейки, было все то же. Сейчас начнет канючить и донимать. – Что вам угодно? – страдальчески спросил Кирьяков, уже готовя следующий ответ: «Ищем, как найдем, сообщим». Купец (это был Иков) дружелюбно кивнул, понимая тяжкое положение. – Сюрпризец у меня для вас, господин полицейский… – Прошу, говорите яснее… Иков подвинул стул и уселся со страшным скрипом. Так и пронзившим голову. Кирьяков поморщился. – Нашел я эту мерзавку… Знаю, где проживает. – И где же? – без надежды на спасение спросил Кирьяков. – В гостинице «Лоскутная»… Видел, как сегодня завтракала… – Прекрасно… Как найдем, сообщим вам… Купец только усмехнулся. – Зачем искать, что найдено. Извольте со мной в «Лоскутную» пожаловать, укажу на нее. Там и схватите негодную… Еще не хватало заниматься ловлей неизвестно кого. – Сейчас не могу, много дел… Как-нибудь после… – Так мы ведь понимаем-с. Зачем просто так за столом сидеть? Отобедаем, не побрезгуйте угощением. Закажем, чего душа желает. У них кухня знатная. В обиде не останетесь… Как вас по батюшке? – Леонид Андреевич, – сказал Кирьяков, оживая перед видением обеда.