– После моего ухода госпожа Живокини погасила свет, изображая, что легла спать. Все было очевидно. Очевиднее некуда: погасили свет. – Да неужели, – только сказал пристав, делая более чем откровенный намек. Трашантый его прекрасно понял. – В десять вечера Живокини вышла из дома, чтобы поехать на рулетку. – Вам откуда известно? – Стоял на той стороне улицы, пока окончательно не замерз, – ответил Пушкин, чтобы не выдавать своего свидетеля. Чашку он поставил на стол. Трашантый тут же отодвинул ее локтем подальше от себя. – И охота вам так убиваться: в мороз филерить… – Силы подвели. Иначе могло закончиться по-другому… – Да что по-другому?! – не выдержал пристав. Он уже чувствовал, что дело пытаются склонить совсем не туда. – Госпожа Живокини на рулетке крупно выиграла. – Неужели? Тысячу рублей, что ли? – Двести тридцать восемь тысяч, – каждое слово Пушкин проговорил, как вколачивал гвозди. Трашантый издал звук, будто в него в самом деле воткнули гвоздь, а он и лопнул. Нефедьев был более крепок. Хотя и готов был лопнуть. От досады. Опять выигрыш… – Подумать только, – проговорил он. – Такая удача. – Столько денег составляют крупную кучу ассигнаций. Денег в доме нет. Зато есть труп, с выстрелом в висок. Тут уж пристав возмутился. – Вера Васильевна застрелилась. Это самоубийство. Очевидно! – Улики вас убедили, Игорь Львович. Меня – нет, – ответил Пушкин. Он так и держал ридикюль. – Почему же? С чего взяли? – Факты… – Да какие могут быть факты? – сорвался Нефедьев. – Расположение пистоля. Оружие положили в ладонь после того, как Живокини упала. Иначе палец застрял бы в кольце курка… Свечи погашены, дверь закрыта… К подобному повороту пристав подготовился. – Отвечу на ваши факты. Свечи погасила сама Живокини, в темноте женщине стреляться не так страшно. И дверь заперла… – и тут Нефедьев, как фокусник, достал дверной ключ. – Поручик Трашантый на столе нашел, под самоваром… Никаких тайн… Самоубийство… – Хотите сказать, что Вера Васильевна выиграла состояние, помутилась разумом и решила покончить с собой. Хотя еще вчера строила планы женить сына. Так спешила, что не оставила предсмертной записки. Слаженное и такое простое дело опять рассыпалось в пыль. Одни неприятности от сыска! Вон, кажется, Трашантый уже в сомнениях. Хоть и делает вид… И тут пристав уперся: – Голые домыслы, господин Пушкин. Факты таковы: выстрел в висок и револьвер в руке самоубийцы… – А выигрыш она в снегу зарыла? – По дороге обронила, – огрызнулся пристав. Ему вконец надоело, что чиновник сыска вешает на участок еще одно убийство. Терновской достаточно. Там дал слабину, в другой раз не позволит. Спор мог зайти далеко, но тут из прихожей донеслись голоса. Кто-то опять ругался с городовым. Неужели тетушка вернулась? Пушкин оставил пристава медленно закипать и вышел из гостиной. С высоты крыльца Ерохин требовал удалиться, грозя последствиями. У первой ступеньки, не боясь последствий, стоял Фудель. Заметив Пушкина, молодой человек не испугался, не побежал, а отдал поклон. – Господин полицейский, что за глупости! – заявил он. – Почему меня не пускают к тетушке? 8 Агата поняла, что очутилась в мешке. В самом настоящем холщовом мешке. Она не стала тратить силы, чтобы кричать и брыкаться: толку никакого, раз чутье и сердце не упредили, что попадет в западню. Расслабилась и поддалась чужой воле. Чему похитители были рады. Ее посадили на диванчик пролетки. Рядом был кто-то, кто придерживал крепким обхватом со спины. Агата угадала, что другой похититель сидел напротив, на откидном сиденье за извозчиком. – К Тверскому полицейскому дому, – крикнул он. Пролетка затряслась. Агата нашла дырочку покрупнее, в которую узнала улицу. Ехали в самом деле по Тверской. Полицейский дом Тверской части и 2-го участка, огромный, двухэтажный, с пятью колонами и будкой часового, выходил лицом на Тверскую площадь. От «Лоскутной» даже тихим шагом – три минуты. Агата считала про себя секунды. И точно, когда дошла до ста пятнадцати, пролетка повернула направо и встала. Ее, как пушинку, подхватили на руки и понесли. Агата, конечно, не возражала, когда мужчины носили ее на руках. Но только не в полицию и без мешка на голове. Кто-то сильный не опустил на землю, а занес в приемное отделение. Агата ощутила хорошо знакомый запах кожи, обуви, уличной грязи, перегара и чего-то, о чем подумать мерзко. – Куда несть? – услышала она над головой. – В кабинет к приставу. Тут оформлять не будем… Лежа на чьих-то руках, Агата считала ступеньки. На всякий случай. На двенадцатой тот, кто ее нес, пошел ровно. Хлопнула дверь, и она поняла, что оказалась в кабинете. – Вот, Сергей Николаевич, презент вам доставили, – сказал знакомый голос. – А, благодарю, Леонид Андреевич. Что за презент? – Извольте видеть, это наш добрый помощник и заодно пострадавший, купец из Смоленска Иков Фадей Никанорович… В руках у него мешок. А в мешке барышня-воровка, что обманом выиграла у него тысячу рублей… – Ну, господа, это правда презент. Кто такая? – Вы уж сами разберетесь, а мне пора, – сказал знакомый голос. Агата услышала быстрые шаги и хлопок двери. – Ставьте задержанную, господин Иков. Агата мягко опустилась на ноги. – Покажите красотку… Мешок слетел, больно дернув волосы и задев шапочку. Агата стерпела, гордо глядя на незнакомого полицейского с погонами ротмистра. – Ох, и правда красавица, – сказал пристав Ермолов. – Ты кто такая будешь? – Извольте не тыкать, господин пристав, – ответила Агата со всем ледяным бешенством, какое накопила. – Я вам не уличная девка… Ермолов в некотором удивлении глянул на купца: дескать, это и есть сюрприз? Иков только ухмыльнулся: – Мадемуазель Бланш себя называет. Прилипла в ресторане «Лоскутной», уломала ехать на рулетку, а там обокрала на тысячу. – Это ложь, господин пристав. Готова дать лично вам необходимые разъяснения. Пристав прекрасно знал, что обычные воровки так себя не ведут. Не хватает у них наглости. Чего доброго, перестарались и схватили не ту, что следует. Ермолов распорядился просто: купцу идти в приемную часть и писать подробную жалобу. А строптивую мадемуазель пока запереть в общем загоне. После разберутся. И это Агата стерпела. Полицейский исправник отвел к загородке из стальных прутьев, за которой находились девицы затрапезного вида. Две лежали на лавке, мертвецки пьяные. Сидевшая между ними подняла голову и улыбнулась щербатым ртом. – Ты кто же такая, краля, будешь? Заходи, садись, подруга… Агата не воспользовалась гостеприимством. Как только исправник отошел, вынула из-под шляпки заколку и вставила в прорезь замка с наружной стороны. Замок был таким дряхлым и ржавым, что открыть его хватило пары движений. Как ни в чем не бывало Агата вернула заколку волосам, вышла из клетки, не торопясь захлопнула за собой дверь и пошла к приемному отделению, до которого вел недлинный коридор. Купец Иков писал, старательно выводя буквы. Грамоте был не сильно обучен. Исправник болтал с дежурным чиновником. Городовые, вернувшиеся со смены, распахивали шинели и грелись у печки. Никто не обратил внимания на даму, которая не спеша прошла по отделению. Только исправник глянул ей вслед. В фигуре было нечто знакомое, но разве может арестованная вот так сразу выйти? Он только разглядывал приятные женские формы. На прощанье Агата не стала кланяться. Хотя ей очень хотелось сделать что-то такое дерзкое. Она взялась за ручку двери и потянула не себя. Иков поднял глаза, когда Агата переступила порог. – Эй! – вскрикнул он, сразу узнав барышню, покидавшую участок. – Что смотрите? Исправник и дежурный чиновник непонимающе уставились на него. – Воровка убегла! – закричал Иков, вскакивая. – Мы поймали, а вы прошляпили! Держи ее! – и, не дожидаясь подмоги, бросился в погоню. 9