– Полная? – Скорее нормального сложения… – Ростом выше моего? Чуть прикрыв глаз, Блюм прицелился на Пушкина. – Я бы не сказал… Средней рост для дамы… – Во что была одета? – Прошу простить, не могу припомнить… – На ней был платок, белый с красными бутонами? Приказчик с сожалением пожал плечами. Кто в оружейном магазине будет смотреть на платки покупателей… – Для чего она покупала оружие? Прежде всего Блум заметил, что оружием пистоль можно назвать с большой натяжкой. Скорее игрушка. А вот пожелания дамы помнил: она искала подобную модель и никакую другую. Отказалась от куда более дешевых и красивых револьверов, какие обычно нравятся дамам. Ему пришлось поискать, модель на витрине не держали. Товар не ходовой… – За сколько продали пистоль? – Триста рублей, – с гордостью ответил Блум. – И без уступки. Мадам не торговалась… – Сколько она купила патронов? Наивному вопросу Блум вежливо улыбнулся. – Вещь антикварная, к ней патронов не полагается. Немного пороха и стальной шарик. Вот и все. Порох где угодно купить можно. А вот шариками не торгуем… Могу быть еще полезен? Вынув блокнот, Пушкин набросал быстрый портрет и показал. – Это она? Блум запоминал мельчайшие отличия в оружии, но вот лица… – Довольно схожие черты, – осторожно ответил он. – По фотографии сможете узнать? – Будет значительно проще, месье… – Тогда прошу завтра прибыть в 1-й участок Арбатской части, это в Столовом переулке. – Зачем в участок? – спросил Блум. Ходить в полицию не было никакого желания. – Вам будет предъявлена мадам Живокини для опознания. Я предупрежу пристава. Он вас встретит. Приказчик окончательно растерялся. – Как предъявлена? В камере? – Почти, – сказал Пушкин, пряча блокнот. Не стоило пугать месье Блума заранее тем, где ему предстоит взглянуть в лицо покупательницы. 22 В доме было шаром покати. Агата Кристофоровна призналась: кроме кофе, ничем угостить не может. Тимашеву было все равно: кофе так кофе… Отдохнет с дороги и поедут ужинать. Соскучился по московским ресторанам. Лучший выберет: «Славянский базар» или «Эрмитаж». В «Яр» далеко ехать и нет желания. Заварив кофе, тетушка стала угощать разговорами. Тимашеву хотелось знать, чем живет Москва. Она рассказывала, тщательно следя, чтобы не сболтнуть лишнего. Тимашев слушал рассеянно, зевал и развалился на диванчике, целиком заняв его. Тетушка примостилась рядом на стуле. – Как свояченицы поживают? – спросил он, имея в виду Терновскую и Живокини. Сказать, что они в полном здравии, или подобную ничего не значащую фразу у Агаты Кристофоровны язык не повернулся. – Давно с ними не виделась, – ответила она, что было чистой правдой. – Анна все так же до денег жадна? – Тимашев презрительно хмыкнул. – Да, что-то там делает с акциями. Я не вхожу в эти вопросы… Тимашев хлопнул по диванной подушке. – Все копит и копит, кому достанется, – сказал он. – Ума не приложу, что Анне вздумалось звать меня по срочнейшему и важнейшему делу… Столько лет не виделись, ни слуху ни духу от нее. На похороны Амалии приехать не изволила, отговорилась болезнью, и вдруг – возжаждала увидеть… Агатушка, не знаешь, в чем дело? – Так в телеграмме и написала: «срочнейшее и важнейшее» дело? – Агата Кристофоровна умела увиливать от ответа. – Нет, что-то вроде: «дело идет о жизни и смерти»… Да какая разница, если я приехал… Чего ей от меня надо? – Не знаю, она умерла… Тетушка не поняла, как это случилось. Слово вылетело само собой, без спроса. Она так держалась, так была осторожна, обходила острые углы и вдруг – на тебе, ляпнула. Любимый племянник теперь душу вынет… Такая глупость… Жалей не жалей – а слово не воробей. Вылетело – из рогатки не собьешь. Андрей Алексеевич даже присел на диване. – Как умерла? Агата Кристофоровна взяла его за руку. – Андрей, ты только не волнуйся. – Она помнила, что у него слабое сердце. Как по заказу, Тимашев схватился за левую часть груди. – Ох, как кольнуло… Ох, больно… Ох-хо-хо… Тетушка всполошилась, вскочила, но вспомнила, что, кроме нюхательной соли, других лекарств не держит… – Тебе плохо? Сбегать в аптеку? На нее махнули рукой, дескать, прекрати панику. Тимашев вынул из внутреннего кармана пузырек темного стекла и пипетку. Набрав половину стеклянной трубочки, выпустил на язык. Прилег, положив голову на спинку диванчика, и закрыл глаза. Стоя над ним, Агата Кристофоровна не знала, чем помочь. Наконец Тимашев медленно и глубоко вздохнул. – Отпустило… Надо будет вашим московским врачам показаться, раз уж приехал… – И он сел так бодро, будто ничего не было. – Теперь понимаю, зачем Анна меня вызвала: проститься перед смертью хотела… Прощения попросить за то, как она с Амалией обошлась… Видно, совесть замучила. А я не успел… Оглашение завещания когда будет? – Не имею понятия, – сказал тетушка, отвернувшись. Врать вот так, в глаза, ей было тяжело. Это не розыгрыши устраивать… Пробормотав поминальную молитву, Тимашев быстро перекрестился. – Когда же Анна преставилась? Телеграмму второго отправила… Выходит, третьего января? Или вчера? – Андрей, прошу тебя, не волнуйся, все уже случилось… – Да, и то верно, не воротишь… Узнать бы, когда завещание оглашают… Агата Кристофоровна искала тему, которая увела бы от опасной дорожки. И нашла. – Может, поедем в «Лоскутную»? Повидаешь Настасью… Там ресторан пристойный… Тимашев поморщился. – Успеется… Три года не виделись, один день ничего не решит… Кажется, отцовские чувства у него были не слишком развиты. Недаром после смерти жены отправил дочь за границу. Говорить об этом мадам Львова не считала возможным. Только подумала. Андрей Алексеевич, видно, что-то решил и встал. – Ну, царство небесное рабе божьей Анне, – сказал он. – Развеяться хочу… Поехали на рулетку… Настал черед Агате Кристофоровне удивиться. – Откуда ты узнал, что в Москве есть рулетка? – Анна написала, – ответил он. – В конце депеши приписка: «В Москве теперь рулетка».