Огненный смерч бушевал внутри Рикке, нет, она сама была этим смерчем, ей казалось, что она сейчас расплавится в объятьях Нильса от его мучительных ласк, полных животной ярости и неизбывной сладости. Боль, причиняемая Нильсом, порой становилась невыносимой, но Рикке не хотелось, чтобы все поскорее закончилось, ей хотелось еще, еще, еще… Обрушившийся на нее оргазм с лихвой окупил все страдания — он оказался настолько ярче и мощнее прежних оргазмов, насколько Эресуннский мост[103] больше Марморброена.[104] Оргазм был настолько силен и настолько приятен, что Рикке едва не потеряла сознание. Но разве можно было, говоря о пережитом Рикке впечатлении, употреблять слово «приятное»? Для того чтобы выразить все правильно, так, как было на самом деле, слово «приятное» надо было поставить в самую превосходную из всех превосходных степеней, но, к сожалению, датский язык еще не дошел в своем развитии до подобного совершенства. Боль и наслаждение слились воедино в сознании Рикке, одно влекло за собой другое, без боли не было наслаждения, а еще к этому примешивался стыд. Стыдилась она как того, что позволила Нильсу обращаться с собой подобным образом, полностью отдавшись в его руки, так и того, что получила небывалое по силе наслаждение от секса, который можно было бы назвать унизительным. Унизительным по содержанию и настроению, если можно так выразиться, потому что, утолив свою страсть (Рикке к этому времени успела пережить и второй оргазм, послабее первого) Нильс мгновенно отвалился в сторону. Он лежал на спине, раскинув руки в стороны, и шумно дышал. Рикке почувствовала себя оскорбленной — она привыкла к каким-то нежностям напоследок, в виде благодарности за доставленное удовольствие, неважно длительными или короткими будут эти ласки, главное, чтобы они были. Пусть, даже, не поцелуи с поглаживаниями, а только слова, лишь бы не создавалось впечатления, что ею банально попользовались для утоления похоти и сразу же отложили, как только получили желаемое. Чувствуя, как по внутренней стороне бедер стекает теплое и вязкое, Рикке одновременно приходила в себя, злилась и думала о том, что Нильс мог бы вспомнить и о презервативе. Стоило, хотя бы, поинтересоваться, можно ли ему излиться в Рикке, не будет ли она против подобной интимности. Хорошо, что Рикке была предусмотрительной и предохранялась при помощи спирали, но ведь Нильсу она об этом не рассказывала, не успела пока рассказать. Хенрик в их самый первый раз постеснялся спрашивать, но он извлек свой член перед тем, как извергнуть семя. Нильс словно прочел мысли Рикке и попытался реабилитировался в ее глазах. — Я восхищен, — сказал он, поворачиваясь на бок. — У меня не было женщины вкуснее тебя. Рикке молчала, ожидая продолжения. Перемежая нашептывание нежных слов с поцелуями, Нильс осушил губами мокрые от слез глаза и щеки Рикке, а затем осторожно, едва касаясь, поцеловал каждое болевшее местечко на ее вздрагивающем теле. — Ты красив настолько, насколько же груб и настолько же нежен, — восхищенно прошептала Рикке перед тем, как провалиться в сонное забытье. Она предпочла бы не засыпать, а продлить удовольствие, но вязкая тьма навалилась на нее, унесла куда-то и Рикке не слышала, как Нильс сказал: — Ты привыкнешь к грубости. Я научу тебя любить боль. Каждый раз ты будешь хотеть более острых ощущений до тех пор, пока можешь чего-то хотеть… Вздрогнув, не то от страсти, не то от испуга, что сказал лишнее, Нильс умолк и принялся вылизывать пупок спящей Рикке, думая о том, как славно будет налить сюда немного меда или кленового сиропа. Горячего, но не настолько, чтобы вызвать ожог. Рикке никак не реагировала на эту запоздалую ласку и Нильс скоро оставил ее в покое… Разбуженная вредным солнечным лучом, который настойчиво елозил по ее лицу, Рикке приподнялась на локте и посмотрела на тихо сопящего Нильса. Тот мгновенно повернулся со спины на бок, отворачиваясь от нее. Рикке показалось, что воздух в пространстве между их телами дрожит, наэлектризованный страстью и желанием. Любовь, это когда ты, закрыв глаза, бросаешься в пропасть, летишь вниз головой и поешь от счастья. Любовь, это когда ты в уличном шуме слышишь волшебную музыку. Любовь, это когда два сердца бьются в едином ритме. Любовь, это когда ты на мгновение замираешь, стоит только ласковой руке коснуться тебя, а затем взлетаешь куда-то к звездам, окруженная облаком нежности. Любовь, это когда хочется собирать губами капли пота с тела любимого, дразнить языком его сокровенные места, изгибаться в его объятиях и чувствовать, как ваши горячие тела на самом деле сливаются в одно целое. Сливаются и медленно скользят в вечность… С Нильсом все иначе. Никакой любви, никаких падений в пропасть и взлетов к звездам. Есть только грубая животная страсть, но как же она сильна и как она хороша! Стоило Рикке только подумать о том, как восхитительно груб Нильс, как ритм ее дыхания изменился, сердце забилось часто-часто, а от увлажнившегося лона, поползла по телу тягучая истома. Рикке потянулась, еще больше сминая сбившуюся под ней простыню, ощутила, как теплая волна похоти накрывает ее с головой и прильнула к мускулистой спине Нильса. Закрыв от удовольствия глаза, Рикке вдохнула горьковатый запах его кожи, ущипнула его за сосок и шепнула в ухо: «Просыпайся». Нильс промычал что-то невнятное, стряхивая с себя сонную пелену (Рикке хотелось верить, что это были ласковые слова, а не что-то другое) обернулся и деловито подмял ее под себя. На этот раз Нильс двигался плавно, зубы в ход не пускал, и вся грубость его проявлялась лишь в том, что временами он слишком сильно наваливался на Рикке, так, что она не могла дышать. Кричать не было причин. Рикке слабо постанывала, отвечала на ласки, дышала запахом Нильса, и ей не верилось до конца, что все это происходит наяву, происходит с ней. О Хенрике она вспомнила только после душа, когда не вытирала, а осторожно промокала болевшее там и сям тело полотенцем. Странно, но от прикосновения полотенца боль была совсем не такой, как от прикосновений Нильса. Полотенце доставляло просто неприятное ощущение. Ничего сладкого, одна горечь. — Не забудь прислать мне свои рисунки, — напомнила Рикке, поцеловав Нильса на прощанье. — Они станут напоминать мне о тебе. — Через три минуты они будут в твоем почтовом ящике, — пообещал Нильс, закрывая дверь. 11 — Что за странные звонки? — вместо приветствия поинтересовался Оле, ставя свой поднос на стол, за которым сидела Рикке. — Мне надо было создать впечатление, — проглотив то, что было у нее во рту, ответила Рикке. — Я была дома у одного подозрительного типа. — Кандидат в Татуировщики? — понимающе усмехнулся Оле, садясь за стол. — Рикке, как ты можешь есть эту цветную капусту? Она же безвкусная! Сам он взял телячий щницель с жареным картофелем. — Кандидат, — кивнула Рикке. — В цветной капусте, Оле, есть свой вкус, только надо ее распробовать. А если выжать на нее половинку лимона… — То она от этого лучше не станет, — докончил Оле. — Ладно, оставим еду в покое и поговорим о деле. У тебя появился подозреваемый? Они говорили громко, в полный голос, потому что в столовой было шумно и за соседними столиками никто, даже при желании, не мог бы услышать их разговор. — Не знаю, — Рикке пожала плечами. — Но он довольно брутальный мужчина с интересной манерой рисования. Мне надо провести профессиональную экспертизу его рисунков и тогда я смогу определиться. Кстати, Оле, а что там у вас с этим боснийцем, как его… — Един Балич, — подсказал Оле. — Да-да! Что-то удалось найти? — После заочной проверки боснийцев оставили в покое, потому что не удалось найти ничего компрометирующего. Считается, что за ними приглядывает Йоргенсен, но реально все сводится тому, что при следующем убийстве алиби Едина Балича будет тщательно проверено. А меня и Аре Мортенсен гоняет проверять сигналы о подозрительных мужчинах, которые делают нечто подозрительное. Правда сейчас сигналы пошли на убыль. До следующего раза. Так и живем. И, наверное, нет такой экспертизы, которой не подвергли бы трупы, в поисках хоть какой-то зацепки. Но зацепка у нас всего лишь одна, та же, что и была — пленку, веревки и скотч он покупает в «Фётексе», а такая зацепка все равно, что ничего. Остается молиться, уповая на то, что в следующий раз он на чем-то проколется. Следующий раз будет тринадцатым по счету, несчастливое число. Жутко было слышать, как обыденно Оле произносил «следующее убийство» и «до следующего раза». «Профессиональную экспертизу» Рикке провела в тот же вечер. В качестве эксперта выступал Хенрик, а местом стало тихое кафе в Вестербро, неподалеку от того пятачка, где в последнее время постоянно тусовалась Рикке. Хенрик ожидал, что пятница пройдет по обычному сценарию, то есть поход по «злачным» местам плюс ночь любви, но Рикке пришлось его разочаровать, сославшись на ежемесячные женские обстоятельства. Точнее, не разочаровать, а обмануть, потому что «обстоятельства» еще не успели наступить, но тело после Нильса требовало передышки, да и не хотелось, чтобы Хенрик увидел следы от укусов. А еще это была проверка на вшивость. Рикке предпочитала не иметь дела с мужчинами, которые в ответ на «мне сегодня нельзя» напоминали, что есть и другие «сладкие дырочки» или «горячие местечки». Такие получали отставку мгновенно и речи о возобновлении отношений быть не могло. Подруга Лисси, относившаяся ко всему на свете очень снисходительно, не скрывала, что считает Рикки чокнутой максималисткой, но это не мешало им поддерживать дружеские отношения. У Рикке с ее характером, наверное, могла быть только такая подруга, смотрящая на все просто, иногда — чересчур просто. — Есть сходство, — подтвердил Хенрик, разглядывая распечатанные Рикке фотографии. — Но скажу честно, если бы ты не обратила бы мое внимание, сам бы я не догадался. — Это закономерно, — улыбнулась Рикке. — Ты не изучил рисунки Татуировщика так, как изучила их я. — Я бы предпочел их никогда не видеть. Тебя — видеть, а их — нет. — Что поделать? Я появилась в твоей жизни с этими рисунками в руках и от этого никуда не деться. — Теперь ты подключишь к проверке Нильса полицию? — Хенрик вернул фотографии Рикке. — Нет, до этого еще далеко, — Рикке вложила фотографии в пластиковый конверт и убрала в сумку. — Надо присмотреться к нему получше, постараться побольше о нем узнать и тогда уже идти к моим коллегам. Когда работаешь в полицейском управлении круг лиц, определяющийся словом «коллеги» существенно расширяется — начинаешь называть так не только психологов, но и всех полицейских сотрудников. — И ты будешь снова с ним встречаться? — в голосе Хенрика Рикке послышались нотки ревности. — После того, как твои подозрения подтвердились? Ты что, не понимаешь, как это опасно? Опомнись, Рикке! Оставь своего Нильса в покое, пусть им займутся те, кому положено! Приятно получать подтверждения того, что тебя любят и о тебе заботятся. Неприятно, когда кто-то, пусть, даже, и далеко небезразличный тебе человек, указывает, что ты должна делать. — Позволь мне самой решать, — мягко сказала Рикке, накрывая руку Хенрика, лежавшую на столе, своей узкой ладонью. — Я давно уже взрослая девочка и способна сама разобраться в том, что мне можно делать и что нельзя. — Я бы не стал вмешиваться, если бы ты была мне безразлична! — горячился Хенрик. — Но ты просто не представляешь, каким счастьем для меня стала встреча с тобой и как страшно мне думать о том, что я могу тебя потерять! — Не думай об этом, — посоветовала Рикке. — Как я могу не думать?! — Хенрик даже обиделся немного. — Ты же столько для меня значишь! С недавних пор пятница стала у меня любимым днем недели! — Даже сегодняшняя? — улыбнулась Рикке. — И сегодняшняя тоже, — недоуменно подтвердил Хенрик, не понимая, к чему она клонит. — А что в ней такого особенного? — Ну… — замялась Рикке, — ведь, сегодня я не смогу остаться у тебя на ночь… — И что это меняет? — теперь Хенрик, кажется, обиделся не на шутку. — Кажется, я никогда не говорил и не давал понять, что наши отношения — это только секс! Странно, что ты так говоришь, Рикке! Секс — это здорово, а с тобой это вообще что-то бесподобное и я, конечно же, испытываю к тебе влечение определенного рода, но… Черт! Совсем запутался! — Я тебя прекрасно поняла, Хенрик. Прости, я сказала глупость. Чтобы загладить свою вину, Рикке пересела на колени к Хенрику (все равно в кафе кроме них никого не было), обняла его и поцеловала в губы так, что он забыл про все обиды, да и вообще обо всем забыл. Почувствовав, что все в порядке, Рикке вернулась на свой стул и попросила официанта принести ей кофе. Кофе пах ароматом Boss Number One, одеколона Хенрика, но Рикке этого не замечала. Ей было до невозможности приятно и немного совестно, ведь Хенрик, милый наивный Хенрик, и не подозревал, до чего дошла, то есть — до чего опустилась Рикке в своих детективных поисках. «Я скажу ему потом, — решила Рикке, наблюдая за тем, как обстоятельно Хенрик пьет свой кофе. — Сама скажу, не дожидаясь вопросов. Хенрик хороший. Он меня поймет». В этом «скажу ему потом» крылась маленькая хитрость, на которой Рикке старалась не заострять внимания. Она допускала, что в ее жизни еще будет секс с Нильсом и намеревалась покаяться Хенрику оптом, сразу во всех грехах. И разве не сказал коварный итальянец Никколо Макиавелли «Il fine giustifica i mezzi», что означает «цель оправдывает средства»? Если есть цель, то… «А вот если бы Нильс был плешивым жирным стариканом, у которого трясутся руки и плохо пахнет из рта, ты точно так же думала бы, что цель оправдывает средства? — спросила совесть. — Или передала бы его Оле для изучения?» Совесть — она такая, знает, что ей ничего не грозит, вот и говори гадости, поэтому Рикке предпочла не обращать на нее внимания. Двенадцать молодых женщин, убитых Татуировщиком, где-то там, во мраке небытия, молили о возмездии и Рикке была единственной, кто слышал их голоса. Да, единственной, потому что все остальные или ужасались, или не обращали внимания или искали Татуировщика, выполняя свои обязанности. Но никому, кроме Рикке этот проклятый убийца не отравлял жизнь в прямом смысле этого слова. По большому счету, дело было не в работе, не в отношении Хеккерупа и Мортенсена, и, даже, не в самоуважении, а в том, чтобы Татуировщик перестал убивать, чтобы ужас закончился, чтобы первые полосы газет были заняты чем-то другим, поприятнее. — Skide![105] — вырвалось у Рикке. — Что такое? — забеспокоился Хенрик. — Кофе невкусный? — Кофе просто замечательный! — ответила Рикке. — Это я просто задумалась. Прости, Хенрик, я сегодня не в форме. Проклятый Татуировщик… — Ты можешь думать, что хочешь, но я все-таки скажу то, что думаю! — начал Хенрик. — Сейчас всех интересует Татуировщик. Потом появится какой-нибудь другой серийный убийца — Парикмахер или, скажем, Таксист. И ты точно также будешь пытаться поймать его, а жизнь, тем временем, будет идти своим чередом и когда-нибудь ты поймешь, что всех поймать невозможно, что ты потратила жизнь непонятно на что, хотя могла поступить иначе… — Иначе — это как? — ледяным тоном поинтересовалась Рикке, начиная раздражаться. — Уйти из полицейского управления в другое место, выйти замуж за человека, который тебя любит, родить детей… Это, конечно, банально, но мне кажется, что истинное счастье именно в этом, а не в пойманных серийных убийцах. — Откуда тебе знать? — улыбнулась Рикке, чувствуя, как раздражение покидает ее. — Ты ведь никогда не был замужем и не рожал детей. — Я так чувствую, — серьезно ответил Хенрик. — Вот смотрю на тебя и понимаю, что все эти детективные игры не для тебя. Ты нежная, утонченная красавица, а настоящие детективы — это широкоплечие мужики с квадратными подбородками и тяжелыми кулаками. Когда они хотят поблагодарить, вместо «tak» у них получается «fuck»… — Надо познакомить тебя с моим другом Оле Рийсом, — перебила Рикке. — Возможно, что он поможет тебе составить правильное впечатление о полицейских. — Не надо, — покачал головой Хенрик. — Я не имею чести быть знакомым с этим достойным человеком, но чувствую наперед, что мы друг другу не понравимся. — Но почему? — удивилась Рикке. — Потому что у нас разные интересы, разные взгляды и разные приоритеты, — убежденно ответил Хенрик. — И, вообще, я не склонен выходить за рамки своего круга общения. Мне его вполне хватает. Люди не любят полицию и полицейских. С этим ничего не поделать. Более того — сами полицейские не любят своих коллег. Действительно, как можно любить человека, который штрафует тебя, пристает к тебе с дурацкими вопросами или еще каким-то образом досаждает. Ну и насчет круга Хенрик тоже прав, ему комфортно в своем кругу, среди тех, кто его понимает и кого понимает он. С Оле они вряд ли найдут общий язык. Хенрику вряд ли будут интересны подробности какого-нибудь свежего убийства, а Оле — разговоры о живописи. Хенрик прав — нечего их знакомить. Жесты очень хорошо помогают тогда, когда слова звучат фальшиво, неуместно или не очень убедительно. Обнять, привлечь к себе, зарыться носом в волосы, вдыхая чудесный запах, который вдруг стал таким родным…