«Бутылками можно ударить по голове, — в который уже раз прикидывала Рикке, нервно гладя дрожащими пальцами стеклянные горлышки. — Один раз, потом другой раз. Бутылки разобьются и в руках останутся два острых обломка. Один из них можно всадить Нильсу в живот, а другой — в лицо…» Хороший план, очень хороший. При условии, что Нильс не будет мешать его осуществлению. Но хоть что-то… Рикке отчаянно боялась умирать, ей очень не хотелось умирать, все ее существо протестовало против столь ранней и столь жуткой смерти, но хуже всего было бы умереть покорно. Чтобы подбодрить себя Рикке издала несколько громких воплей, которые начинались задорно и, даже, грозно, но в конце срывались на визг. Перевела дух, набрала в грудь побольше воздуху и повторила. Во второй раз получилось лучше, то есть громче, чем в первый. О, нет, Рикке будет сражаться до последнего вздоха! Помимо бутылок у нее есть зубы и ногти! «Очень помогли тебе твои зубы, когда Нильс сбил тебя с ног?» спросил внутренний голос. Ответить Рикке не успела, потому что сверху донесся какой-то шум, словно что-то тяжелое упало на пол. Рикке завизжала так, что у нее заложило уши и приготовилась к худшему. Худшее или лучшее — все равно. Лишь бы не сидеть и не ждать в этом темном подвале. Святая Бригитта! Помоги мне или сделай так, чтобы это закончилось быстро и не больно! Слушая тревожное биение своего сердца, Рикке просидела сколько-то времени в состоянии крайнего нервного напряжения, готовая наброситься на Нильса сразу же, как только он откроет дверь. Вот ее слух уловил шаги на лестнице, вот лязгнул засов… — Рикке ты здесь?! — спросил Хенрик, слегка приоткрыв дверь и не входя внутрь — как чувствовал, что может получить бутылкой по голове. — Это я Хенрик! Если бы дверь открыла сама святая Бригитта, Рикке бы удивилась меньше. Появление святой заступницы в столь важный и нужный момент было бы вполне обоснованным, хоть и, вне всякого сомнения, чудесным. Но Хенрик? Какой тролль привел его сюда? Что он здесь делает? Впору было решить, что мозг сжалился и послал Рикке напоследок приятную галлюцинацию — того, кого она больше всего хотела увидеть. Но это была не галлюцинация, потому что знакомый голос сопровождался знакомым ароматом одеколона Boss Number One. В открытую дверь потянуло сквознячком и запах наполнил все помещение. — Я здесь, Хенрик! — воскликнула Рикке. Вскочив на ноги, она бросилась к двери и повисла на шее у Хенрика. Истомившаяся душа требовала разрядки, которая не заставила себя ждать. Рикке рыдала взахлеб, размазывая слезы и сопли по дорогому костюму любимого мужчины и совершенно не задумывалась над тем, какое впечатление она сейчас производит. Добрый и все понимающий Хенрик гладил ее по спине, перемежая поглаживания с ободряющими похлопываниями и бубнил в ухо: «Все хорошо, милая Рикке, все хорошо». Услышав наверху шаги, Рикке спохватилась и спросила: — Где Нильс? Вперемешку с рыданиями вышло невнятно, но Хенрик понял. — Он наверху, Рикке. Кажется, я убил его. Пойдем, полиция приехала… Рикке не ужаснулась, услышав такое, а обрадовалась. Прыгать от радости не стала, но с души будто камень свалился. К радости добавилось удивление — Хенрик и убил? Это Хенрик-то с его принципами? Невероятно! Но все это было не так важно, как то, что Хенрик был здесь, а Нильс где-то там, наверху и вместо его разъяренного рева сверху послышалось: — Полиция! Выходите с поднятыми руками! Как же это приятно — выходить из темного подвала с поднятыми кверху руками. У Рикке было такое впечатление, словно она родилась заново. Серьезные деловитые сотрудники полиции из участка Беллахёй даже не подозревали, что выступают в роли акушеров, принимающих роды. Мертвый Нильс оказался еще страшнее живого — глаза выпучены, физиономия перекошена, на волосах кровь. И пахло от него нехорошо, обделался напоследок. Плохо жил Нильс Лёвквист-Мортен и плохо умер. — Это — Татуировщик, — сказала коллегам Рикке, кивая на распростертое на полу тело. — Татуировщик. Кто-то удивленно присвистнул, кто-то недоверчиво покачал головой, кто-то прочувственно сказал: «Gedeknepper!».[140] Приехав на обычное бытовое убийство невозможно поверить, что убитый и есть тот самый неуловимый серийный убийца, которого мечтал поймать каждый полицейский в Копенгагене. 17 Непонятно, какие мотивы двигали Нильсом, когда он устроил тайник в одном из ящиков на колесиках, что стояли в его спальне под кроватью — беспечность или очень хитрый расчет, но этот расчет оправдался на все сто процентов. Действительно — ну кому может прийти в голову, что в ящике под кроватью серийный убийца спрячет орудия своего «труда»? От такого осторожного и хитрого типа, как Татуировщик, следовало ожидать больше изобретательности — какой-то хорошо замаскированной ниши в стене, тайного отсека в шкафу, ну, на худой конец можно было устроить тайник в корпусе старого пылесоса, что стоял на антресолях. Но в кроватном ящике? Нонсес! Однако этот «нонсенс» не смог найти при обыске такой хитрый лис, как Оле, опытный полицейский, сведущий в хитростях и уловках преступников и имеющий то, что называют интуицией или шестым чувством. Недаром кто-то из великих детективщиков советовал прятать предметы на самом видном месте — там их никогда не найдут. О позоре Оле знали только он и Рикке, но бедному Оле от этого не было легче. — Это невозможно, — начинал он, как только они с Рикке оставались наедине. Это просто невозможно! Я же выдвигал эти чертовы ящики! Там не было ни машинки, ни удавки! Иногда вместо «эти чертовы ящики» Оле говорил слова покрепче. Выдвинув ящик, орудий Татуировщика нельзя было заметить, потому что ящики сверху были закрыты крышками, да и лежали орудия не в открытом виде, а в нише, аккуратно устроенной среди постельного белья и сверху тоже были покрыты двумя простынями. Аккуратно сложенными. Подняв крышку, нельзя было предположить, что в ящике кроме простыней и наволочек есть еще что-то. Под верхней простыней, лежала вторая, сунув руку сбоку тоже нельзя было добраться до тайного содержимого. Нет, этот проклятый Нильс определенно понимал толк в тайниках! И ящиков было четыре, а не один. Человек не хочет загромождать пространство в своем чудесном доме лишними шкафами, вот и загромождает до предела то, что уже загромождено. Логично и естественно. — Я же выдвигал каждый ящик и обшаривал его! Времени у меня было достаточно! Как Оле обшаривал, Рикке прекрасно представляла. В спешке — это раз, что бы он там не говорил о времени. Когда проникаешь в чужой дом в отсутствие хозяина, не имея на то никаких законных оснований, то всегда торопишься. Да, Рикке страховала Оле, но случайности возможны всегда — предположим, что Нильс внезапно решил вернуться домой, а телефон Рикке разрядился или пришел в негодность от падения на пол, и она не может предупредить Оле. Это счастливые совпадения крайне редки, а несчастливые случаются сплошь и рядом. В конце концов, Оле рисковал не чем-нибудь, а своей карьерой и своей будущей пенсией. Вернись не вовремя Нильс, да еще с кем-то (лишний свидетель никогда не мешает), да вызови они полицию… Назавтра все газеты, как бумажные, так и сетевые, пестрели бы заголовками «Инспектор столичной полиции в свободное время обчищал дома датчан» или «Воровать — не убийц ловить». Нелегко бы пришлось инспектору Оле Рийсу. Бывшему инспектору Оле Рийсу. Комиссар Йенсен обожал показательные порки в своем ведомстве, потому что имидж неутомимого борца с недостатками способствует популярности и карьерному росту, в отличие от имиджа любителя скрывать эти недостатки. Исправление ошибок начинается с их признания. Датчане, подобно всему остальному человечеству, склонны врать на каждом шагу, но чужая честность им традиционно импонирует. «Он — честный датчанин» всегда было и до сих пор остается наивысшей похвалой. Йенсен вполне бы мог упечь Оле за решетку — смотрите, жители Копенгагена и прочие датчане, какой я объективный и строгий! Кто бы тогда поверил оправданиям Оле и свидетельству Рикке? Так что Оле спешил, потому что не мог не спешить. И нервничал, потому что не мог не нервничать. Возможно, еще и злился, что дошел до спальни и ничего не нашел. Оле всегда обыскивал, как положено, начиная от входа, то есть к моменту осмотра ящиков он уже изрядно подустал. Рикке видела, как наяву — вот Оле становится на колени и заглядывает под кровать, вот он выдвигает ящик, одновременно продолжая прислушиваться, не подъехала ли к дому машина, вот он откидывает крышку, осторожно тычет рукой в содержимое (на то, чтобы выкладывать-перекладывать времени нет), закрывает крышку, задвигает ящик обратно и выдвигает следующий. Будет ли он слишком внимателен к этим ящикам? Навряд ли, тем более что никто не станет устраивать тайников у себя под кроватью. Это же смешно! Это очень смешно, но, тем не менее, татуировальную машинку «Papillon midi YT» с новеньким комплектом игл марки «Odi» и самодельную гарроту (фортепианная струна, две деревянные ручки) нашли под кроватью Нильса. Нашли, потому что просто не могли не найти. Обыск проводился на законном основании, в нем участвовало несколько сотрудников полиции и хозяин никому не мог помешать, потому что совсем недавно его труп после завершения положенных процедур увезли в морг. Проведенные экспертизы подтвердили, что это были те самые инструменты — та машинка и та удавка. Оказывается, татуировальные машинки тоже имеют свои индивидуальны особенности, правда эти особенности невооруженным глазом не разглядеть. Дом Нильса разобрали буквально по кирпичику, по панельке. Даже плитку с дорожки, ведущей от ворот к двери сняли. Дом обыскивали по высшему разряду, потому что сюрпризов в нем могло быть очень много. На самом деле сюрпризов оказалось всего два — тайник под кроватью и четыре внешних жестких диска по полтора терабайта каждый, забитых отборнейшей порнухой в жанре БДСМ. Шедеврами великого культурного значения это не назвал бы никто, так, самая обычная низкопробная продукция, скачанная с профильных сайтов. Но — шесть терабайт! Более двух тысяч фильмов в разных форматах! Причем, большинство фильмов относилось к жесткому садо-мазо, такому, где хлестали и кусали до крови, а прижигали до настоящих ожогов. Или, все-таки, не до настоящих? Синяки и укусы могут исчезнуть бесследно, а сигаретный ожог оставит о себе память на всю жизнь. Кто согласиться уродоваться таким образом на съемках? Но снято все было так натурально, что зрители могли почувствовать запах паленой плоти. Да, Нильсу определенно было, чем себя развлечь. Всю «коллекцию» Рикке, разумеется, не пересматривала, ткнула наугад в пару-тройку фильмов, чтобы составить представление и этого ей хватило. Санкций за самовольное проникновение в дом Нильса Рикке не опасалась, потому что обрадованный комиссар Йенсен поспешил объявить поимку Татуировщика результатом «долгой и кропотливой работы» в которой «полиция опиралась не только на свои силы, но и на помощь общества в лице лучших его представителей». «Лучшим представителем» был Хенрик Кнудсен, которому сразу же дали понять, что предстоящее судебное заседание, на котором будут разбираться обстоятельства гибели Нильса Лёвквист-Мортена является формальностью, без которой невозможно обойтись и что все прекрасно понимают, что речь идет об адекватной самообороне. Адекватной во всех смыслах. «Live by the cleaver, die by the fire poker»,[141] сострил Аре Беринг. — Я не мог не увидеть! Там ничего не было, кроме тряпок! — Уймись, Оле! — рявкнула Рикке, когда ей надоело участливо кивать и успокаивать. — В жизни случается всякое и все мы делаем ошибки! Мне, если хочешь знать, еще тяжелее, чем тебе! Я подозревала Нильса, я общалась с Нильсом, даже спала с ним и не смогла разобраться в нем до тех пор, пока очередное убийство не навело меня на кое-какие мысли! А я, если ты не забыл, профессиональный психолог, Оле! Да, Татуировщик умел обводить вокруг пальца, этого у него не отнять! И потом, я вполне допускаю, что в тот вечер, когда ты нанес ему визит, инструменты Нильса были при нем. Может, он собирался кого-то убить, но в последний момент что-то сорвалось?! Может, до этого он хранил машинку с удавкой в гараже, а потом решил перепрятать?! Что ты причитаешь, как древняя старуха? Успокойся. Забудь. Все прошло! Все закончилось и закончилось благополучно, Оле! Я жива, а Татуировщик мертв! — Да мне плевать на Татуировщика! — разозлился Оле. — Я просто люблю, чтобы все стояло на своих местах! Там ничего не было, там даже пустого места не было! Рикке только сейчас догадалась об истинных причинах беспокойства Оле. Алкоголь — вот в чем дело! Оле боится провалов в памяти! Он думает, что видел инструменты Татуировщика, но забыл! Нет, для подобной амнезии надо напиться в стельку, а Оле во время обыска не мог этого сделать, он просто был навеселе… Он просто был навеселе и оттого проявил небрежность. Оле сознает, что оказался не на высоте из-за своего пагубного пристрастия и пытается убедить себя в обратном? Скорее всего так. Сердце Рикке пронзила жалость. Бедный Оле Рийс, человек без близких, человек без будущего. Позади — не самая веселая жизнь, впереди — унылая старость, которую не скрасит работа в каком-нибудь захудалом детективном агентстве, специализирующемся на супружеской неверности. Вечера в компании с бутылкой, одинокие праздники, скучное Рождество без подарков или с одним-единственным подарком самому от себя… «Непременно подарю Оле на Рождество какую-нибудь веселую картину, — пообещала себе Рикке. — Попрошу Хенрика выбрать самую жизнерадостную картину в Дании, куплю ее, сколько бы она не стоила, и подарю Оле! А, может, ему лучше щенка подарить? Ладно, до рождества еще есть немного времени, успею определиться. А пока…» — Оле, давай как-нибудь на днях посидим где-нибудь, — предложила Рикке. — Маленькой компанией, ты, я и Хенрик. Хенрика она упомянула намеренно, потому что его присутствие было обязательным. Без Хенрика это будет вечер нытья, а вот с ним — нормальное дружеское общение. При Хенрике Оле не станет посыпать пеплом вины свою голову, в которой с каждым днем прибавляется седины, постесняется, а Хенрику Рикке намекнет, что лишний анекдот из жизни художников не помешает и вечер пройдет весело. Оле развеется, почувствует дружеское тепло и это несомненно пойдет ему навстречу. Но, видимо, Рикке только что была чересчур резка, потому что Оле не принял предложения. — Некогда мне прохлаждаться по злачным местам! — проворчал он в своей обычной манере. — У меня дел много! — Как хочешь, — Рикке расстроилась, но постаралась не подавать виду. Если Оле нравится жить так, как он живет, то с этим ничего не поделать. Рикке мучила другая загадка — каким образом Нильс знакомился со своими жертвами? Нильс был достаточно осторожен для того, чтобы хранить что-то компрометирующее, кроме предметов, без которых он не мог обойтись. Никаких файлов, никаких записей, никаких фотографий, ничего наводящего на мысли в истории браузера… Настоящий серийный убийца, все просчитывающий и обо всем заботящийся заранее. Но как он с ними знакомился, тролль его затопчи? Увы, эту тайну Нильс унес с собой в могилу. Он много чего унес с собой. Рикке оставалось только строить догадки. Брал харизмой? Ну не до такой же степени, чтобы едва познакомившись отправляться неизвестно куда неизвестно с кем? Придумывал какой-то срочный и очень выгодный для жертвы повод? Какой? Интриговал? Что-то обещал? Запугивал? В оживленном Копенгагене днем или вечером, а не глубокой ночью, запугать четырнадцать женщин настолько, чтобы ни одна не подняла шум, не позвала на помощь? Нереально. Четырнадцать жертв хранили свою тайну и их убийца делал то же самое. Рикке предпочла бы, чтобы Хенрик не убивал Нильса, а только бы оглушил его. Так было бы лучше для всех. И для Хенрика в том числе. Человеку, которого специально не готовили к убийствам и которого не снедает внутренняя жажда убивать, то есть — самому обычному человеку, убивать очень трудно. А жить потом еще труднее. В первые две недели после гибели Нильса, Хенрик внушал Рикке определенное беспокойство. Довольно сильное, потому что кому, как не психологу, знать о том, как тяжело переживается убийство и какие проблемы оно за собой влечет. К тому же бедному Хенрику ежедневно по нескольку раз приходилось рассказывать о том, как все произошло — полицейским, психологам, которые с ним работали, журналистам, которые подстерегали его у ворот дома и следовали по пятам, в надежде, что Хенрик расскажет им что-то новое, вспомнит какую-нибудь пикантную подробность. Вспоминать Хенрику было нечего. — Когда я понял, где Рикке и что с ней может произойти, то очень обеспокоился и поехал ее выручать. О том, что надо позвонить в полицию, я сообразил не сразу — беспокойство сказалось на моих мозгах. По телефону Рикке назвала адрес. Я без труда нашел нужный дом и только тогда понял, что нужно вызвать полицию. Я позвонил прямо из машины и, не дожидаясь, пока приедет патруль, вошел в дом, потому что понимал, что каждое мгновение может оказаться роковым… Сухой, размеренный рассказ, но сколько всего за ним скрыто! Только Рикке могла понять, или, даже, не понять, а попытаться приблизительно представить, что испытывал Хенрик, когда ехал ее спасать. Чего ему стоило доехать без происшествий, как бился в груди его страх не успеть… Святая Бригитта, как же хорошо, что все уже позади! Только бы Хенрик пережил бы это без особых последствий! Какие-то последствия всегда будут, ничто не происходит и не проходит бесследно, но пусть Хенрик поскорее забудет весь этот кошмар. — Входная дверь была закрыта, пришлось воспользоваться статуей садового гнома, чтобы разбить окно. Я влез в дом, услышал голос Рикке и еще какой-то шум. Я пошел на этот шум и дошел до гостиной. Там я увидел Нильса. В руке у него был кухонный топорик для рубки мяса. Большой такой, внушительный. Он выкрикнул что-то агрессивное и попытался ударить меня топориком. Никогда не забуду выражения его лица — оно было таким ужасным… Рикке тоже ниогда не забудет выражения лица мертвого Нильса. Глаза выпучены, лицо искривлено в гримасе ярости, зубы оскалены… — Я что-то крикнул в ответ, кажется это было «не надо!» и сумел увернуться от топорика. Выбежать обратно в коридор и попытаться захлопнуть дверь я не мог, потому что Нильс стоял между мною и выходом. Он снова замахнулся и в его глазах я прочитал свой смертный приговор. Это не преувеличение — я посмотрел ему в глаза и понял, что умру. Вот здесь и прямо сейчас. Мне стало страшно. Я отпрянул к стене и огляделся в поисках чего-то, чем мог защищаться. Я не думал о том, что надо убить Нильса, я вообще ни о чем тогда не думал. Я действовал инстинктивно. На глаза мне попалась каминная кочерга. Когда Нильс ударил снова, я прыгнул вправо, повернулся и ударил его кочергой по голове. Я хотел только оглушить Нильса, а не убивать, но его череп захрустел так ужасно… Эти каминные кочерги почему-то такие тяжелые. Когда Нильс упал, я отбросил кочергу и бросился к нему, пытаясь что-то для него сделать, но он издал хрип, которого я никогда не забуду, дернулся и умер. Я просидел над ним в прострации какое-то время, а потом пошел искать Рикке. Патруль приехал уже после того, как я ее нашел… Две недели Рикке жила у Хенрика, потому что нельзя было оставлять его одного, да и саму ее одиночество пугало. Разговаривали они мало, слова как-то утратили свой сокровенный смысл и больше не служили для выражения чувств, только для обмена информацией. Рикке почему-то думала, что Хенрик будет искать утешения и успокоения в сексе, но целую неделю он обнимал ее, целовал в обнаженное плечо, в шею или в щеку и засыпал, не предпринимая никаких попыток к сближению. Рикке тоже воздерживалась от проявления инициативы, потому что чувствовала настроение Хенрика и понимала, что сейчас ему нужен не секс, а ее присутствие рядом. Не исключено, что Хенрик просто боялся потерпеть фиаско, огромное нервное напряжение вполне могло сказаться на эрекции. Когда же вместо одного поцелуя Рикке получила сразу три, да еще и рука Хенрика скользнула по ее бедру, она поняла, что время пришло. Уложив Хенрика на спину, Рикке села на него верхом, немного подразнила, проводя сосками по губам, но, не давая их поцеловать, затем подразнила языком, а когда сочла, что Хенрик возбудился достаточно, подарила ему самые нежные оральные ласки, на которые только была способна, стараясь растянуть это таинство как можно дольше и радуясь тому, что Хенрик находится в прекрасной форме. Рикке старалась так самозабвенно, что достигла оргазма одновременно с Хенриком. Почувствовала, как запульсировал его член, ощутила вкус спермы на языке и испытала оргазм. Впервые в жизни Рикке достигла удовлетворения без ласк лона. Счастливый Хенрик лежал на спине, хлопал глазами и улыбался. Рикке поняла, что все хорошо (не в смысле доставленного удовольствия, а вообще), что самое страшное позади и что вместе они преодолеют случившееся, и все станет как раньше. Нет, не так, как раньше, а лучше, потому что ничто не сближает так, как совместно пережитое испытание. Через несколько дней, окончательно убедившись в том, что с Хенриком (хвала святой Бригитте и всем остальным святым) все в порядке, Рикке переселилась домой, сказав, что, если понадобится, она готова примчаться по первому зову. Хенрик удивлялся и предлагал перевезти к нему вещи и отказаться от квартиры, но Рикке заявила, что это преждевременно и что она не хочет, чтобы Хенрик мог подумать, что она переселилась к нему, воспользовавшись сложной ситуацией. Хенрик понял, что Рикке имела в виду, потому что вдруг посмотрел на нее как-то особо и улыбнулся тоже особо, загадочно-интригующей улыбкой. Если Хенрик и догадывался о том, насколько далеко зашли отношения Рикке и Нильса, то виду не подавал, и за это Рикке испытывала к нему отдельную, особую признательность. Будь Нильс жив она рано или поздно рассказала бы Хенрику правду, поскольку он всегда был откровенен с ней и имел полное право на взаимную откровенность. Но сейчас, когда Нильс мертв, все, что было между ним и Рикке, тоже умерло. Нет смысла обсуждать, особенно сейчас, особенно с учетом того, от чьей руки погиб Нильс. Привычка вертеть любую проблему и так, и этак, выворачивать ее наизнанку, рассматривать со всех сторон в конце концов натолкнула Рикке на одну очень страшную мысль. Мысль, которой нельзя было поделиться ни с кем. Разве что с Хенриком, да и то не сразу. Случается так, что придет в голову невероятная глупость. Отгонишь ее — вернется. Снова отгонишь — снова вернется. И с каждым разом будет казаться все менее глупой. И так до тех пор, пока ты не поймешь, что не глупость это была, а гениальная мысль, поначалу показавшаяся невероятной и, оттого, глупой. Так было и с Рикке. «Оле мог не только искать в доме Нильса улики, но и подложить их, — подумала она. — Почему бы и нет?»