– Идите за мной, молчите, глаза в пол, – вполголоса сообщила Анфиса Савицкая. Аристарх Венедиктович до глаз замотался в платок, приподнял длиннющие юбки и двинулся вслед за девушками. Заметив выходящих из парадной, бандиты одновременно вскочили на ноги и, сурово сдвинув брови, двинулись в их сторону. Глафира обернулась к спасительной двери. Снова бежать не выйдет, Свистунов свалится в длинной юбке через пару шагов, это как пить дать свалится. Драться посреди улицы тоже не выйдет, в тот раз ее спас эффект неожиданности, но два раза так свезти не может. В этот момент из-за угла дома к Анфисе подбежали ее грязные, оборванные дети, что-то без перерыва объясняющие матери. Толпа ребятишек и спасла Глафиру и сыщика, Лешай мазнул взглядом по женским фигурам, приняв лучшего сыщика Санкт-Петербурга за торговку пряжей Степаниду, очень уж фигуры у них были похожи. Якорь – тот не отрывал глаз от дверей парадной, ожидая, что Глаша и Свистунов явятся из дверей в своем облике. Так ждать им пришлось очень долго! Анфиса Савицкая проводила детективов до конца улицы, где уже можно было поймать извозчика, пообещав в ближайшие дни обязательно зайти к Аристарху Венедиктовичу и его храброй горничной. Петроград. Октябрь 1923 г. Александр Ильин молча просматривал милицейские сводки за прошлые годы. Он уже дошел в своих изысканиях до девятьсот двадцатого года, но ни в прошлом, ни в позапрошлом году не топилось столько людей вблизи Боровского моста. Была парочка случаев, но они никак не походили на ажиотаж двадцать третьего года. – Вероятно, что-то должно быть в начале этого года, – листал старые папки с документами младший сержант. – Четырнадцатого апреля тысяча девятьсот двадцать третьего года с Боровского моста в восемь часов утра спрыгнула прачка Авдотья Верховина. В тот же день, уже в двенадцать часов пополудни, там же утонула еще одна женщина, Евдокия Тимофеева. С апреля по нынешний октябрь в этом месте Обводного канала утопилось восемьдесят шесть человек официально. – Александр захлопнул папку и серьезно задумался. – Значит, прыгали с начала апреля. А до этого все спокойненько было. – Сашок, ты что тут в архивах заседаешь? Работы, что ли, нет? Ты опросил свидетелей по краже на Трифонова? – Георгий Спицын наконец-то обнаружил, как ему казалось, отлынивающего от работы младшего сержанта. – Никак нет, товарищ капитан. Я тут по другому делу материал собираю. На Трифонова завтра утром с товарищем Евдокимовым договорился, завтра поеду, – отдал честь Александр Ильин. – Что это у тебя за новое дело нарисовалось, что для него в архиве приходится за информацией рыться? Кто новое дело поручил, майор Хвостов? Почему я не в курсе? – рассердился капитан Спицын. – Никак нет, не Хвостов. Это другое дело, – замялся Ильин, не зная, как сообщить об этом старшему по званию. – Что ты заладил, как попугай: «Никак нет!», «Никак нет!», – гневался Георгий Палыч. – Ну-ка, рассказывай все, Сашка, чем ты здесь занимаешься, или я сейчас на тебя рапорт напишу! Может, ты шпион немецкий! – Нет, какой шпион! – Ильин тяжело вздохнул и попытался объяснить с научной точки зрения то, чему он стал свидетелем на Обводном канале. То, что он сам видел зеленый туман, решил пока не говорить, а то мало ли, еще определят в третье психиатрическое отделение, с лечебными процедурами которого Александр совсем не хотел ознакомиться. Выслушав младшего сержанта, Георгий Палыч помолчал, поскреб заросший щетиной подбородок, а потом тяжело вздохнул: – Сашка, глупостью ты занимаешься, ты пойди своими непосредственными обязанностями займись, а не своими фантазиями. Топятся люди на Обводном – значит, они так решили. Всех самоубивцев мы не спасем, хоть на каждом метре Боровского моста дежурного поставить. Да и нет у нас столько дежурных. – Снова почесал подбородок. – Кому-то почудилось, кто-то пьяный свалился с моста, третий, как этот Семибогатов, совсем ничего не помнит, что с ним происходило, – это не дело милиции! – Так задача милиции – спасать и защищать! – попытался оправдаться Александр. – Так мы и спасаем, кого можем, – устало добавил капитан. – Все, Сашка, не дури, давай закрывай папки, хватит искать того, чего там нет. – Но я сам вчера что-то в воде видел, пытался спасти одного товарища, да не смог, – понурил голову молодой милиционер. – Выловили сегодня утром твоего товарища… уже ближе к железнодорожному виадуку. Жуткое дело. Но никаких сомнений: с Боровского прыгал. На Обводном тут больше и неоткуда, – покачал головой Спицын. – Выловили? – Глаза у Ильина заблестели. – А можно узнать, какие у него травмы? – Травмы? Так он утопленник, задохнулся, ясное дело. Из травм, я читал по сводкам, гематомы, синячки вроде на ногах у него. Так он, пока падал, мог о решетку удариться, или это посмертные синяки, его в воде всю ночь гоняло! – Синяки на ногах? – оживился Александр. – Вот оно! Его снизу за ноги на дно тянули, потому я не мог его вытащить! – Кто тянул? Ты что, окаянный? Совсем, что ли? – Георгий Палыч уставился на молодого сотрудника с удивлением. – Может, тебе больничный взять, Сашок, а то ты что-то уже не то говоришь! Но Александр не слушал капитана. Закрыв папки, он бросился к выходу, чтобы встретиться с медсестричкой Любочкой и рассказать о своих новых открытиях. Санкт-Петербург. Октябрь 1893 г. Меблированные комнаты на реке Мойке Дома Аристарх Венедиктович в расстроенных чувствах даже отказался от сытного перекуса, чего с ним никогда ранее не случалось, и сразу же приказал Глафире организовать горячую ванну с солями и травами, чтобы наконец смыть с себя невыносимый запах нищеты и безнадеги, витавший в бараках под номером девяносто один. Вещи дородной Степаниды сразу же были сброшены в дальний темный угол с указанием, чтобы «Глашка немедленно сожгла все это тряпье, и если она когда-нибудь вспомнит, как он бегал в бабской юбке, то он с нее шкуру живьем сдерет!». Глафира молча улыбалась, решив не вступать в полемику с голодным хозяином. Оставив его отмокать в горячей ванне, приготовив на столе сытный перекус, чтобы порадовать хозяина после ванных процедур, Глафира попросила соизволения сбегать на рынок за фруктами, а сама, захватив вещи Анфисы Савицкой и Степаниды и переодевшись в неприметный старый плащ, снова заказала извозчика на Ямскую улицу. Нет, не стоит думать, что Глафире не хватило на сегодня опасных приключений, она совсем уж не получала никакого удовольствия от встреч с хулиганами Обводного канала, но, как считала храбрая горничная, она просто обязана была вернуть вещи Анфисе, ведь, кроме дранного тулупчика, верхней теплой одежды у Савицкой не было, а оставить вещи себе – значит обречь мать четверых детей на воспаление легких со стопроцентной вероятностью. В этот раз Глафира действовала умней, она, крадучись в сумрачных тенях домов, ступала бесшумно, обходя все подозрительные компании на своей дороге. Ни Якоря, ни Лешая на пятачке у парадной дома девяносто один уже не было, и Глаша, вспомнив направление, отправилась в гости к Арине Калашниковой, у которой должна была остановиться Анфиса. Конечно, время было не для визитов, тем более к приличным людям, но выбирать не приходилось, ведь одежда нужна была Савицкой уже в ближайшее время. Октябрь в этом году выдался холодный, ветреный, а какие сюрпризы преподнесет завтрашний день, оставалось только догадываться. Спросив случайного прохожего, Глафира все-таки нашла комнатку во флигеле, который снимала семья инженера Калашникова. Дверь открыла, как ни странно, не хозяйка, а старшая дочь Анфисы, белобрысая, грязная, с большой царапиной на щеке пятилетняя девочка. – Здрасти, а вы к кому? – серьезно спросила девочка. – Привет, тебя как звать? Твоя мама Анфиса еще здесь? – Глаша достала из кармана большое красное яблоко и отдала ребенку. Та улыбнулась до ушей и, хрумкая угощением, ответила: – Меня Машкой зовут, а мама и тетя Арина тут сидят, разговаривают. – Веди меня к ним, они будут рады, – предложила Глафира. – Хорошо, тетя, а вы добрая! Не то что некоторые, – добродушно ответила Маша, догрызая яблоко. – А кто некоторые? – Да почти все, – философски пожала плечами малышка. – И мама? И тетя Арина? – Мама нас любит, хотя бьет, конечно, куда ж без этого. С нами по-другому никак нельзя, – продолжала размышлять о жизни Маша. – А тетя Арина другая, она вроде как добрая, но знаете, – девочка понизила голос, – я ее боюсь, у нее глаза злые. И бормочет часто че-то непонятное. А у вас глаза добрые, тетенька, дайте денюжку! – лукаво улыбнулась девчонка. Глафира от всей души расхохоталась, было заметно, что Маша не в первый раз проделывает такие фокусы. – Слушай, Маша, я тебе дам денежку, но ты мне все про папку своего расскажи. Идет? – Идет! – Маша открыла грязную ладошку и выразительно указала, куда денежку скидывать. – Только батя мой умер ужо, так что рассказывать нечего. – Я знаю, что он умер. Но когда жив был, то какой он человек был, что делал? – вежливо спросила Глафира. – Какой человек был? – Ребенок задумался. – Да я и не знаю, он только вечером приходил, пьяный всегда, с мамой бранился и спать ложился. А какой он человек, я и не знаю, – бесхитростно ответила Маша. – А тебя обижал он? – Он всех обижал, но мамка защищала, сама подставлялась, а рука у него тяжелая. Ну, он так воспитывал, наверное, – уточнила Маша. – Хорошо, про это понятно. А когда он пропал, то мамка твоя что делала? – Ну как что? Сначала все как обычно, а потом искать ходила и нас посылала. Митька в кабак бегал, спрашивал про батю, я с Марфой ходила в чайную, на Можайке искали, там пьяницы обычно ошиваются, думали, может, батя тама, – рассказывал ребенок. Глафире стало до глубины души жалко эту маленькую девочку, которую с раннего возраста обижали взрослые, которая среди пьяниц должна была искать своего батю. – Не нашли там? – Не-а, потом мама и Арина в больнице его нашли, говорили об этом, я слыхала. – А скажи, мама или тетя Арина – кто мыл полы в вашей комнате? – Полы? А их че, мыть надо? – удивился ребенок. – Да, надо. – Глафира порылась в кармане, достала медный алтын, отдала заработанное ребенку. – Еще один вопросик: к маме твоей часто дядя Мирон приходит? – Лихач, че ли? Да, приходит иногда, когда бати не было дома, она нас на улицу выгоняла, когда лихач объявлялся. – Маша спрятала алтын в свой кармашек. – Машенька, а зачем тебе денежка? Чего купить хочешь?