— Яна, как хорошо! Куда мы вечером пойдем? — Не вечером, а сейчас. Мне нужно встретиться с вами немедленно для очень важного разговора. — Какое место подойдет для этого разговора? — Такое, где нас не могли бы подслушать. Меня устраивает любая скамейка на бульваре. — Не надо скамейку… — и он назвал ресторан, который Яна не знала. — Вам понравится. Ресторан назывался то ли «Дега», то ли «Бега» и был совершенно спрятан от мира старой дворянской усадьбой. В главном барском доме размещался собес. От него шла узкая, короткая тополиная аллея. Она упиралась в бывший каретный сарай, который для своих цеховых нужд приспособили художники, и только за ним в одноэтажном флигельке обосновался искомый ресторан. Он тоже принадлежал художникам, об этом говорили разнообразные авангардистские полотна, украшавшие стены. Вывеска гласила, что днем ресторан работает как кафе, но очевидное снижение цен не собрало посетителей. Зал был пуст. Только за стойкой в обществе висящих вниз головой чистейших бокалов скучал бармен да у входа два охранника смотрели по телевизору футбол. Видно, итальянца здесь знали, во всяком случае, никто не стал приставать со словами «чего изволите?». С одной стороны, так и должно быть, но с другой, в подобном обращении есть прямой намек — или заказывайте что-нибудь, или катитесь на все четыре стороны, у нас тут за просто так стулья не просиживают. Потолки низкие, окна глубокие, полумрак, уютно. «Вот здесь он меня и прихлопнет», — ни к селу ни к городу подумала Яна. Сели за дальний столик. Начала она очень решительно, но разговор потек совсем не в том направлении, на которое рассчитывала Яна. — Я пришла сдаваться. Я не знаю, кто вы, но согласна заплатить вам любой информацией, чтобы вы немедленно освободили мою тетку, вернее внучатую бабку, из лап ваших головорезов. — Так тетку или бабушку? — спросил Сержио с намеком на улыбку. — Или обеих вместе? Только объясните, какие головорезы держат их в плену. — Не прикидывайтесь. Вы отлично меня понимаете. И не надо шутить. Дело очень серьезное. В меня стреляли. — Кто стрелял? — нахмурился Сержио. — Моя бабка Вероника наивнейшее существо, она не имеет к вашим делам никакого отношения. Я играла с вами в нелепую игру, потому что думала, что сведения на диске могут касаться меня лично. Но об этом умолчим. — А почему вы думаете, что я принадлежу к этим, как вы говорите, головорезам? Неужели похож? — На свою фотографию? Очень. И потом, мы встретились в таком месте… Здесь двух мнений быть не могло. — Что-нибудь выпьете? — лицо у Сержио было хмурым, но джентльменские повадки он не утратил. — Да, коньяку. И кофе. Черный. Не отвлекайтесь. Яна выпила коньяк одним глотком, как водку, а когда опустила голову, то обнаружила лежащий перед собой документ — поменьше диплома, побольше пропуска. Документ украшала фотография Сержио. — Читайте, читайте… — А по-русски у вас нет? — Можно и по-русски, — он предпринял попытку залезть в карман, но Яна остановила его руку. — Я разобрала нужное слово — Интерпол. Так вы полицейский? — Именно. — А почему я должна вам верить? В России подделывают все, что угодно. На барахолке можно купить орден Ленина с документами, а хотите — Андрея Первозванного с кавалерским удостоверением. Правда, последнее очень дорого. Там драгоценные камни. Закажите еще коньяку. Я вся в гусиной коже. Здесь очень уютно, но холодно… Яна пыталась сообразить, приятная для нее это новость или напротив. Если бы Сержио был бандитом, то можно было бы надеяться, что Вероника уже вечером будет дома. Но если эта дылда и впрямь жандарм Интерпола, то освобождение бабки отодвигается в неведомые дали. — На какой фотографии вы меня видели? — перебил ее Сержио. — Как вы мне докажете, что вы полицейский? — Яна, не валяйте дурака. Давайте условимся, что я точно полицейский и что вам точно нужна моя помощь. — Ладно. Уговорили. Мой рассказ надо начинать от печки. Печкой в данном случае является аэропорт в Риме. Она рассказывала, он слушал не перебивая, потом он рассказывал, и Яна перебивала его постоянно, но как-то без толку. Все прямые вопросы он не то чтобы оставлял совсем без ответа, но отвечал на них так уклончиво, что Яна подчас не могла сообразить, отрицательный она получила ответ или положительный. Выяснилось, например, что их встреча около «Зюйд-веста» была совершенно случайной. Сержио просто обомлел, встретив там Яну. Он прибыл в Москву с широкими полномочиями. О том, что Яна знакома с убитым Виктором Вершковым, он узнал еще в Риме. Ему было также известно, что Яне известно о его смерти и она этим очень взволнована. — Откуда вы могли знать, взволнована я или нет? Объяснил. Имен не называл, говорил только — журналисты помогли. Но Яна и сама догадалась, какое имя носит главная помощница. Понятное дело, Ритка, феноменальная трепушка, подняла бучу, раззвонила собратьям по перу чужую тайну, выполняя поручение московской подруги. — Значит, если бы мы не встретились около бывшего «Зюйд-веста», вы бы все равно стали меня искать? Зачем? — Чтобы проверить ваши связи. Звучало веско, но глупо. Яна невольно сорвалась на крик: — Какие связи? Абсурд! И ваше признание в любви тоже липа? — Давайте, как говорят у вас в России, — произнес он вдруг с сильнейшим акцентом, — котлеты отдельно, а мухи отдельно. — Фу, зачем учить наизусть такие невкусные пословицы. Значит, у вас все-таки есть чувства ко мне? — Поговорим об этом отдельно в удобное для вас время. После третьей рюмки коньяку Яну порядком развезло. Синие плоские уродцы с полотен, незаконнорожденные дети Пикассо, подмаргивали ей кровавым оком. А вон тот голый в телеге — какая все-таки гадость! Хоть бы нижнюю плоть прикрыл, бесстыдник! А крылья у лошади никак не повышают художественную ценность этой мазни. Да таким Пегасом матерщинники у пивного ларька побрезговали бы! Говорить или не говорить этому Пинкертону про чужую записную книжку, которую Вероника подобрала на полу в кафе? Кстати, не мешало бы выяснить, где она — эта книжка? Неужели Вероника унесла ее с собой в логово? Нет, пожалуй, пока про книжку говорить не стоит. Если Яна по доброй воле угодит в руки правосудия, вернее в его следственный орган, то все равно без свидетельских показаний не обойтись. А у нее еще будет время подумать, кому эти показания давать, а с кем язык прикусить. И про то, как пытались взломать диск, она тоже решила до времени молчать. Просто передали конверт, там она увидела свою фотографию, испугалась… Далее по тексту. — Так… — сказал Сержио. — Та-а-ак. — Вы в милицию обращались? — Нет. — И правильно. Если здесь орудует банда преступников, то они наверняка позаботились, чтобы в милиции были сообщники. Кто еще знает о белом конверте? — Мама, Вероника, няня. Она и передала конверт. — А кто сидел в машине? — Какой машине? — Которую обстреливали. — А… в этой. Вероникин муж сидел. Но он не в курсе. Он и не понял ничего. — Мы найдем вашу бабушку. И не нервничайте. Ничего страшного с ней не произойдет. — Запишите номер моего телефон. Я вынуждена его рассекретить. — Да, да… конечно. И не волнуйтесь. И вот что я хочу сказать, Яночка. О нашем разговоре не должна знать ни одна живая душа. Вы меня понимаете? Она понимала. — И никого больше не посвящайте в вашу тайну. Яна с готовностью пообещала, заранее уверенная, что нарушит обещание. 20 Желтков не дождался назначенного срока. Он не верил обещаниям Яны, не верил в здравый смысл всей этой компании. Попросту говоря, ему казалось, что все женины родственники сошли с ума. Его веселая и кроткая Вероника в силу своей порядочности обещала какому-то итальянцу исполнить пустячную просьбу, а безумная семья закружила, завертела его жену и ввергла в пучину уголовного мира, а теперь заклинает, чтобы он шел на поводу у этого противозаконного элемента. Желтков решил действовать самостоятельно. Его слова об участковом Геннадии Саямове не были пустой угрозой. Он был знаком с этим человеком еще в ту пору, когда жил в собственной квартире, ходил на любимую работу и получал за свой труд если не очень большие, то вполне достаточные деньги, чтобы жить не хуже других. Этот Геннадий, если хотите знать, лет пятнадцать назад совершил подвиг. Еще совсем молодым человеком, тридцати лет не было, он задержал среди бела дня рецидивиста и получил при задержании огнестрельное ранение. И ведь не раздумывая кинулся на уголовника, и о собственных детях в этот момент забыл, и о деньгах не думал, а действовал во имя долга и торжества справедливости. Желтков это хорошо помнит, потому что как раз тогда квартиру в новых домах получал. «Курчатник», любимый его институт, настроил в те поры замечательные жилые корпуса, давали их честно — по очереди и совершенно бесплатно. Кабы не эта их трехкомнатная квартира, то они бы с Вероникой по миру пошли. Последний раз Желтков видел Геннадия Антоновича, когда решил осуществить малый бизнес со своей квартирой. К Саямову он зашел посоветоваться, мол, беженцы, хочу сдать. Геннадий кивнул головой — правильно, только усомнился — откуда у беженцев такие деньги? — Но это не мои проблемы, — сказал тогда Желтков. Геннадий с ним согласился, достал бланк для оформления договора — все чин чином — и пообещал наблюдать за квартирой: чеченцы, люди горячие, кабы чего не вышло… И, заметьте, наблюдать безвозмездно. К этому-то человеку, проживающему на улице Расплетина, Желтков и поехал, прихватив с собой Мусю. Около дома он долго размышлял — оставить ли собаку в машине или взять с собой. С одной стороны, Муся — сторож, но с другой — кто на такую рухлядь, как его «волга», позарится. Она даже на детали не годится. Но жалко собаку-то, разговор может получиться долгий. В конце концов он взял Мусю с собой, Геннадий чадолюбивый человек — поймет. Сели, чайку заварили… Разговор Геннадий Антонович начал сам, и не то чтобы повел его в обвинительном смысле, мол, будем принимать штрафные санкции, но все-таки попрекнул. — Наблюдаю за вашей квартирой, товарищ Желтков, но имеет место быть закавыка. От вашей квартиры городскому хозяйству сплошные убытки. Сдача жилья частным лицам предполагает определенные правила. — Разумеется. — А у вас наблюдается большая разница в проживающих. Мы ведь как платим? За газ, свет, лифт, воду и так далее мы платим с единицы, то есть с человека. А в вашей квартире прописано двое, а народу набилось — не сосчитать, как в цыганском таборе.