— Я вас предупреждал. Чеченцы чтят родственные отношения. И потом, у них сейчас война. — А я разве что говорю? Пусть живут. Но плати! Семейство, позволю себе сказать, все торгует. Уже личным транспортом обзавелись в две единицы. И куда они его ставят? На пешеходные дорожки! От жильцов жалобы, склока, разногласия по национальному вопросу. Вот вам и шаланды, полные кефали. Тут намедни наши активисты — выпили, конечно, не без этого — на драку набивались, но чеченцы на рукопашную не пошли. Тихие, боятся. И правильно. Ты ставь транспортное средство где положено, тебе никто худого слова не скажет. В былое время Желткова, может быть, и разозлили бы эти разглагольствования, вечно Саянов ратовал за равенство, следил, чтоб сахар в чай поровну клали, но сейчас справедливые слова ему понравились. Они как бы подтверждали надежность Геннадия Антоновича. И что примечательно, за все время разговора бывший участковый ни разу не пожаловался, что ему мало платят. Желтков уже слышать не мог эти разговоры. И ладно жаловались бы врачи или учителя, а то ведь на всех уровнях. Перед каждым государство в долгу, как в шелку. И даже богатеи за забором только и делают, что ропщут: налоги высоки, и правительство, вишь, не входит в их стесненное положение. А здесь — нормальный человек, скромно делающий свое дело. И собственное достоинство при нем. — Я поговорю с моими жильцами, — согласился Желтков. — Сегодня же. Но я к вам приехал по другому вопросу. Я приехал за советом и помощью. Геннадий Антонович приосанился. — Моя супруга, небезызвестная вам Вероника… — Хорошая женщина. Передайте от меня привет. Это бесхитростное вмешательство совершенно смяло выстроенный в голове рассказ, Желтков смешался, часто заморгал и воскликнул со слезой в голосе: — В том-то и дело, что не могу я ваш привет передать. В заложницах моя Вероника оказалась. — У чеченцев? Из вашей квартиры? — Геннадий Антонович машинально схватился за бок, отыскивая отсутствующую кобуру. — Нет, милейший, не у чеченцев. Я думаю, что у международных террористов. — Поясните! И Желтков пояснил. Во время его запутанного рассказа Саянов азартно поблескивал глазами, недавние события явно задели его за живое, но он не перебивал рассказчика, а только вскрикивал в горячности — «о, блинцы овсяные!». Геннадий вообще употреблял много междометий. У Желткова потом в голове долго, как белки в колесе, вертелись пословицы и присказки, и все про блины, например, «блин брюху не порча» или «не подбивай блин под овсяной клин». Профессиональное ухо Геннадия Антоновича сразу уловило главное словосочетание — Михай из Бирюлева. Да и слово это — Бирюлево, — не лишено очарования, произносишь его и словно вишню сжевал и сейчас косточку выплюнешь. А у Геннадия были все основания любить этот район, поскольку он там вырос. — Это же отличнейшее место! — восклицал он радостно. — А какие там сады! Царицино же рядом. — Я обратился к вам как к своему человеку. Вы понимаете меня? Сейчас люди не любят обращаться в милицию. — И дураки! — радостно крикнул Саянов и продолжил на той же ноте: — Там раньше железнодорожная ветка шла на московский коксогазовый завод, эта ветка и делила Бирюлево на восточный и западный районы. Я жил в Бирюлеве-Загорье, там был научный институт с питомниками, — он принялся крутить телефонный диск. — Очень в том институте хотели огородникам помочь. Все изобретали, как сливы и прочие косточковые собирать не руками, а механизмами. — Люди боятся милиционеров, — настаивал Желтков. — Но как же без них? Нельзя без милиционеров! Мне нужен верный человек. — Будет вам верный, — машинально повторил Саянов и вдруг, дозвонившись, заорал натужно: — Чалбыш? Петруш, ты? Здесь вот какое дело… Жену у человека похитили, а между прочим, твой район. И стих до шепота. Более того, он прикрыл трубку ладонью, и никак нельзя было понять, от Желткова ли он таиться или сработала автоматическая привычка стеречь информацию. — Все, договорился! — сказал он радостно Желткову. — Берите своего Джульбарса и едем. Ах, это сука? На возрасте дама… Ехать пришлось в Царицынский район. В отделении милиции их дожидался верный человек Петр Чалбыш. Майор, но не скажешь, что солидный человек, потому что худ, возраст неопределенный и волосы какие-то рыжевато-белые. И не поймешь, то ли поседел человек на трудной работе, то ли они у него с такой нестойкой краской от рождения. Желткову пришлось повторить свой рассказ, который, разумеется, несколько трансформировался. Сам он не был участником событий, хронологию их знал тоже с чужих слов. И не надо также забывать, что они с Вероникой были пострадавшей стороной. Поэтому для рассказа он и использовал страдательный залог. Он живописал Рим, аэропорт, незнакомца. Вероника уже не молода и бита временем, поэтому она поручила передать конверт Игорю своей подруге, а та не передала. Беспечность подруги была роковой. Игорь был похищен злоумышленниками. Движимая добрыми чувствами Вероника осталась ночевать у супруги похищенного, а на следующий день не вернулась домой. Ее тоже похитили. Надо немедленно ехать в ту квартиру и разбираться на месте. Это же воровская малина! Он, Желтков, считает, что надо туда ехать и арестовать негодяев. — Арестуем, — коротко сказал Чалбыш, потом открыл ящик стола, порылся в нем и бросил на стол фотографии поверженного на землю мужчины. Желтков с ужасом понял, что это труп. — Ваш? — коротко спросил майор. — Что значит — наш?.. — Мужчина с признаками насильственной смерти. Возраст — около сорока лет. Срок давности трупа — два-три дня. Без документов. Ножевое ранение. — Да я потерпевшего и не видел никогда! — возопил Желтков. — Почему вы решили, что он — наш? — Потому что обнаружили его рядом — на Бирюлево-Товарной, под железнодорожной насыпью, вблизи угольного склада. И по времени, и по возрасту все совпадает. Как звали вашего? — Ну почему нашего? Его звали Игорь Кроткий. Но к нам он не имеет никакого отношения. Как и тот труп — в конверте. — Про труп в конверте вы ничего не говорили, — насторожился Чалбыш. — Давайте-ка все сначала. И лучше письменно. И заявление напишите — о похищении жены. — Какое еще заявление? Мы должны поехать на квартиру Кроткого. И немедленно! — Немедленно и поедем. А пока — вот вам лист бумаги. 21 Восстанавливая потом картину происшедшего, Вероника пыталась понять, почему две гориллы явились в дом сразу после звонка мнимой Елизаветы Петровны, буквально через двадцать минут, ну, может быть, через полчаса. Гориллы выглядели вполне человекообразно, схожесть с африканскими животными наблюдалась только в мрачном выражении лица, в жестком и подозрительном взгляде и в цвете тулова, конечно. Оба молодых человека были облачены в черную кожу, рубашки, обувь и щетина на мордах тоже были черными. Нет, не могло их появление быть простым совпадением. Вывод напрашивался сам. Испуганная до невменяемости Надя, улучив минутку, сама известила их по телефону, мол, в четыре часа можно будет получить давно ожидаемый конверт. Этим и объясняется, что она тянула время — боялась, что гориллы не успеют выпрыгнуть из своей берлоги. Знай Вероника, что Игорева сожительница способна на такое предательство, она бы ни на секунду не спустила с нее глаз, в туалет бы с собой водила. А теперь что уж — дело сделано. — Кто это? — спросил Лаврик, крепыш в приталенной куртке с серебряными пуговицами. — Тетка из Саратова, — пискнула Надя, вид у нее был такой жалкий и угодливый, что Вероника невольно отвела глаза, а Второй, пожалеем на него человеческое имя ввиду полной незначительности данной персоны, коротко хохотнул и, подмигнув Лаврику, сказал: — Точно из Саратова? А не из Рима? — и тут же поинтересовался озабоченно: — Что с баушкой делать? С собой возьмем или как? — Ни-ни… здесь ее оставлять нельзя. Пусть в саду свежим воздухом подышит. Рассказывай, где встреча, — обратился он к Наде. — Никуда я с вами не поеду, — перебила его Вероника. — Я вообще остановилась у подруги, а сюда попала, можно сказать, случайно. Наденька очень боялась, вот я и согласилась с ней переночевать. Вас, между прочим, и боялась. А теперь вы получите свой конверт… — Какой конверт? Откуда ты знаешь, что это именно конверт? — Ну, посылка, какая разница? А знаю, потому что Надя рассказала. — А племяннице твоей язык-то ее болтливый — вырвем, — ласково сказал Лаврик. — Сейчас поедем все вместе и поговорим. Разобраться надо по-хорошему, посемейному. Я ведь вашему Игорьку не верю ни на грош. Это он Михаю может мозги пудрить по старой дружбе, а я воробей стреляный. Лаврик имел право на особую точку зрения. И пострадал он больше, чем любой из их компании. Тот самый уголовный элемент, который застрелил в Риме Виктора и которому удалось бежать от бдительной итальянской полиции, был его родным братом. Брат засветился в Пензе на мокром деле, его удалось просто и безболезненно переправить за границу, и вдруг конкретное предательство! Брата передают на руки совершенно чужому мужику, и этот чужой мужик имеет наглость сообщить, что помогать не будет, документы не сделает. Понятно, что брат ткнул его пером в бок! Виноват во всем один Игорь Кроткий и больше никто! И не будем сваливать вину на брата. Ему и так не сладко в этом поганом Риме. Надя предприняла вторую попытку пересказать телефонный разговор. Второй внимательно ее слушал, даже вопросы задавал, а сам ловко освобождал стоящий на письменном столе компьютер от многочисленных проводов, после чего предпринял попытку запихнуть компьютер в сумку. Сумка была явно мала, поэтому Второй прямо-таки шипел от злости. Лаврик тем временем шарил по шкафам в поисках спиртного. В баре, заваленном видеокассетами, гордо стояла матовая бутылка с яичным коктейлем. Лаврик пригубил тягучее сладкое пойло, поморщился, крякнул неодобрительно — для детских садов! Услужливая Надя уже несла ему початую бутылку водки. — Это другое дело! А ты не пей, — бросил он Второму. — Тебе, Лаврентий, тоже не мешает попоститься. Пошли, что ли. — Связывать вас или тихо себя будете вести? — ласково спросил Лаврик женщин, во всем его поведении чувствовалась скрытая угроза. Он вообще был порывистым, нервным, непредсказуемым. Надя тут же закивала головой, мол, не волнуйтесь, со мной проблем не будет, а Вероника гордо вскинулась и ответила: — Я за себя не ручаюсь. Слова хилой, немолодой женщины были приняты на веру. Буквально через несколько секунд она уже сидела со связанными руками и веревкой на шее, завязанной хитроумным узлом. После этого на Вероникины плечи накинули что-то похожее на плащ. — Если на лестнице или в лифте пискнешь, тут же удавлю, — пообещал Лаврик. — Пошли. Замыкал шествие Второй, которому удалось запихнуть компьютер в черную Вероникину сумку. Он просто выкинул из сумки все содержимое и поставил в нее механизм. В машине — роскошном черном джипе, — Веронику освободили от веревки и заклеили рот клейкой лентой. Надя смотрела на происходящее с ужасом, но молчала. Поехали… Из рваного разговора горилл в машине Вероника поняла, что посыльной с письмом тоже грозит участь стать пленницей. Кто придет — Лиза или Яна? Как подать им знак? Окна на джипе затемнены, снаружи не видно, что происходит внутри машины. Но в тот момент, когда откроется дверца, в ее, Вероникиной власти завыть, чтобы привлечь к себе внимание. Машина завернула за угол. Вероника издали увидела посыльную и очень удивилась, что конверт сжимала совершенно незнакомая рука, то же самое можно было сказать и о красном платке. Вероника никогда не видела эту особу. Или видела, но забыла? Но раздумывать на эту тему было совершенно некогда. Отдаленно мелькнула жалостливая мысль — а не рассыплется ли старуха на детали, когда рука Лаврика потащит ее в машину? Вероника совершенно забыла, что собиралась привлекать к себе внимание. Лаврик взялся за ручку, чтобы открыть дверь, но в этот момент из подъезда вышла молодая пара с огромной овчаркой. Муж и жена, или брат и сестра, не важно, в каких родственных отношениях они состояли, дружно уставились в небо и стали спорить, пойдет или не пойдет дождь, а умный пес, чуть-чуть напрягшись, стал внимательно следить за дверцей машины. Именно этот серьезный взгляд и заставил Лаврика поменять план. Намеченное похищение посыльной явно не проходило. Тогда он опустил стекло и выпалил как пароль: «Елизавета Петровна?» Не было никакой надобности произносить эти слова, белый конверт висел перед глазами, как спелая груша. Лаврик произнес имя неведомой Елизаветы просто от растерянности и потом жалел, что этим обнаружил себя. Мог бы и промолчать. Джип рванулся с места, а дальше произошло уж совсем неожиданное — за ними устремилась погоня. Настырный фольксваген, иными словами — «жук», который бросился за ними, поразил горилл несказанно. Между ними пошел разговор, который мы не рискнем воспроизвести точно. Автор не умеет пользоваться их сленгом, а что касаемо мата, то раскрепощенный читатель может мысленно подставлять эти артикли после каждой фразы, и картина бытия предстанет в полной реальности. — А это что за придурки? — А вот с этим мы в Бирюлево разберемся. — Нет, туда их волочить за собой нельзя. — Но конверт-то они принесли! — Это еще вопрос, кто его принес и зачем. Руки у Вероники были связаны, рот заклеен, но вертеть шеей она могла. Требовать от нее, чтобы она узнала Янину машину, — это пустая трата времени, все легковые транспортные средства она различала только по цвету. Но при своей дальнозоркости в одно короткое мгновение она узнала Яну и еще заприметила в глубине машины двух мужчин. Неужели Лизонька догадалась привлечь к этому делу милицию? Хорошо бы! Мысли мчались (и так же стучали) как пустой товарный состав на перегоне, только в тысячу раз быстрее. Удивительно, сколько в один миг может прогрохотать и исчезнуть за горизонтом нужных мыслей. — Кто за рулем? — прокричал Второй. — Баба. Что ты от нее отвязаться не можешь?