Служащая таможни в белых перчатках открыла сумку и принялась не спеша извлекать на свет ее содержимое. Антон сразу обратил внимание на двух офицеров полиции, занявших позицию слегка в отдалении, но не спускающих с него глаз. Досмотр закончили, и Антона отпустили. Он готов был об заклад биться, что его здесь ждали, и наверняка дело в необычном грузе, спрятанном у него в багаже, в той самой сумке, которая потерялась где-то — то ли в аэропорту Эмиратов, то ли уже здесь, в Лос-Анджелесе. Получалось, потеря багажа оказалась сегодня как нельзя кстати. Антон вышел на улицу, достал пачку сигарет и с удовольствием закурил, вдыхая одновременно ароматный табак и неповторимый запах чужой страны, прислушиваясь к звукам, к дыханию другого континента. Мимо здания международного терминала имени Тома Брэдли, бывшего некогда мэром города Лос-Анджелеса, сплошным потоком чинно, до мили соблюдая скоростной режим, катились желтые такси, автобусы компаний по аренде автомашин, гостиничные чартеры, многочисленные полицейские «форды», патрулирующие район посадки и высадки пассажиров. Антон достал вторую сигарету. Помедлив, не закуривая, он вновь от души, полной грудью вдохнул местный воздух и в который раз удивился его чистоте. «Океаном пахнет, — подумал он. — Даже на аэродроме». Вернувшись в здание, Антон отыскал стенд с адресами и телефонами гостиниц, позвонил в отель «Холидей Инн» в Санта-Монике, забронировал номер и поспешил на стоянку такси. Ему не терпелось связаться с Москвой, пообщаться с Александром Валентиновичем. Мобильный телефон он решил не использовать, пока не купит карточку местного оператора. Случай на таможне еще раз убедил его в необходимости быть осмотрительным. На стоянке такси к нему подошел невысокого роста человек, по виду и поведению — местный, по происхождению не то мексиканец, не то кубинец. Позвякивая ключами и хитро подмигивая, он поинтересовался, куда ехать. Антон на мгновение почувствовал себя дома, в Шереметьево в «лучшие» годы. Он посмотрел на местного, потом покосился на внушительной длины очередь и выдал шустрому таксисту название отеля. — Ноу проблем, — ответил тот, тут же без спросу взял то, что осталось от сданного Антоном в Дубае багажа, и резво зашагал в направлении крытой парковки. Антон последовал за ним. Таксист погрузил сумку Антона в багажник умирающего медленной машинной смертью «мерседеса». Внутри не оказалось счетчика. Да что там — счетчика. В машине отсутствовало заднее сиденье, поэтому водитель предложил Антону сесть вперед, рядом с ним. Вещь, надо сказать, в здешней практике неслыханная. — Сэр, не волнуйтесь! — бодро приговаривал «таксист». — Если пробок не будет, доедем очень быстро! Куда же я ключи дел? «И что ж так не везет?» — подумал Антон, озираясь по сторонам, будто в поисках альтернативы горе-водителю. — О! — водитель казался теперь абсолютно счастливым человеком. — Нашел! У меня просьба к вам, сэр, вы не посидите тут минуты две-три? Мне надо бы масла долить, а то мы так далеко не уедем, ок? Я скоро вернусь, — и тут же, не дожидаясь реакции, убежал в неизвестном направлении. — Да иди ты, — процедил ему вслед Антон. — Надо же… Город портится на глазах. Не мешкая, он вышел из машины, открыл багажник, достал сумку и побрел обратно к стоянке такси. Вдруг остановился, порылся в кармане, вернулся к «мерседесу» и, положив на водительское сиденье десятидолларовую купюру, проговорил: — Нехорошо так уходить, надо оставить что-то аборигену, на масло. Покорно отстояв в очереди, Антон наконец устроился в просторном салоне «нормального» такси. Водитель включил передачу, поворотник, и машина заняла место в общем потоке. — Holiday Inn Santa Monica, please, — сообщил Антон место назначения. — Absolutely, — ответил таксист и тут же перешел на чистый русский, слегка приправленный эмигрантским акцентом: — Вы из России, насколько я могу судить? — Отлично, наконец-то мне повезло, — заметил Антон и улыбнулся, посмотрев в зеркало заднего вида, словно хотел, чтобы водитель увидел эту улыбку. — Очень надеюсь, что это сказано искренне. Вместо ответа Антон вкратце рассказал о незадачливом «частнике». — Это правда? — удивился бывший соотечественник. — Первый случай в моей увлекательной практике. Тут, как правило, если у тебя нету э… лайсенс, могут быть очень большие файны. Вы в России где живете? В Москве? А я сам из Одессы. — В Москве, да. Вы здесь давно? — спросил Антон, не из любопытства конечно, а просто чтобы поддержать разговор. — Пятнадцать… нет, уже почти шестнадцать лет. Будет в январе. Сначала Нью-Йорк, а вот теперь Элэй. А, никакой разницы — повсюду одна и та же шарманка. Все тот же «рай», только вид сбоку. — Разочарованы? — Вы не поняли… Здесь неплохо жить, если есть работа. Домой прихожу, холодильник открываю, там все есть — нарезочка, рыбка красная… Впрочем, в Москве этим не удивить сейчас никого. А я до сих пор не нарадуюсь… — Да я и сам, знаете ли, тоже… Ведь есть с чем сравнивать. В 1990-м даже в Елисеевском, ну, в смысле, что на Тверской, в магазине, только карамель продавалась, да вот еще этот… «сыр российский». — Вы не поняли, я не о том. Как в России стало жить хорошо, многие обратно потянулись. Потому что зависть… Раньше, бывало, везет такой Эдик русского командировочного — меня, кстати, Эдуардом зовут, — а у того глаза до всего такие голодные, что наш-то брат-таксист себя хотя бы на эти полчаса, что они в дороге проведут, почувствует просто Абрамовичем. Понимаете? Хотя тогда Абрамовича еще не было… Нет, он, конечно, был, но… — Мне кажется, я понимаю вас, — отозвался Антон. — Но я не такой, — продолжал словоохотливый Эдик. — Скажу я вам: одесситы завистью не болеют. — Да, красивый город… — Бывали у нас? — Приходилось, — отчего-то соврал Антон и тут же пожалел об этом, поскольку Эдуард вполне мог начать детальные расспросы: что, да как, да где… На всякий случай Антон поспешил перебрать в памяти «одесские термины». Получилась полная несуразица: «Малая Арнаутская», «Привоз», «с Одесского кичмана», «биндюжник», «вы хочете песен? их есть у меня», а еще «Молдаванка» и «Пересыпь». Не пригодилось, поскольку таксист уже успел переключиться на другую тему. — Слышали, какой у нас тут шалман имеет место? — поинтересовался он, обходя по крайней левой полосе сверкающую хромом фуру. Антон засмотрелся на это чудо техники. Да, то была типичная американская грузовая машина, дом для шофера-дальнобойщика, олицетворение его натуры, фасад жизни, произведение искусства… — Какой? — спросил Антон. — Да я про этого чебурашку, прости Господи, про нашего будущего нового президента. Если он победит на выборах — жди черного расизма. Нет, вы не подумайте, я к ним нормально отношусь. Просто как-то… ну, вы понимаете… некому их заставить работать, скажу я вам. Все сидят на велфэр, а это развращает. Нарожают себе детей, а кормятся сами с пособий за многодетность. А мы еще удивляемся, с чего это Америка так заметно потемнела? Порядка нет никакого. — Странно, — заметил Антон. — Я как раз всегда считал, что тут полный порядок, потому что все прозрачно, по закону, общество живет согласно социальному договору… — Вы не понимаете. После Буша тут надо все разгребать, извините за выражение, совковой лопатой. Нам бы Путина на пару месяцев, вот це было б дило! Знаете, что я вам скажу? Наша мишпуха готова оплатить этот чертов квадратный метр границы, через который мы проведем сюда вашего Путина, чтобы он навел-таки порядок в нашем Белом доме! Антон рассмеялся: — Лихо придумано! — Послушайте, я вам говорю: порядка в этой стране нет, и дальше будет только хуже! — А вернуться не хотите? — Э… И что я буду там делать? Кому я нужен в России, а тем более в Украине, куда теперь навсегда сослали мою Одессу? Кстати, подъезжаем, — сообщил Эдик, паркуясь у входа в отель. — Вот ваша гостиница, а там, видите, — Санта-Моника пир, а дальше Малибу. Если хотите, звоните, я приеду, вам устрою экскурсию. Ну, счастливо. — Визитку вашу дадите? — спросил Антон, протягивая водителю сорок пять долларов — деньги за проезд и чаевые. — Отчего же… Да только вы не станете звонить. — Как так? — Вы не понимаете! Я давно работаю в такси. Вот вы и имени своего мне даже не сказали, да и ладно. Удачи вам! Пробудившись утром следующего дня, по причине разницы во времени — раньше раннего, Антон обнаружил под дверью номера записку. Ее содержание не могло не удивить и не порадовать. В записке говорилось, что из аэропорта привезли его недостающий багаж и он может быть доставлен в номер в любой удобный момент. Антон незамедлительно позвонил консьержу. Ему показалось, прошла целая вечность. Наконец в номер постучали. На всякий случай Антон посмотрел в «глазок», и сердце бешено заколотилось. За дверью стояла группа людей в форме… вроде бы американская полиция. Антон отпрянул от двери, огляделся по сторонам. Глава двадцать четвертая Антон Ушаков все еще курил свою первую послеполетную сигарету, стоя на выходе из терминала, а сотрудники американского Департамента внутренней безопасности уже успели доложить Джорджу Стайкеру о пересечении границы США интересующим его лицом. Для Стайкера это было доброй вестью — его догадка подтвердилась. Однако за хорошей новостью следовало разочарование: у «объекта» ничего подозрительного не нашли, никаких пластин или табличек. В багаже у него вообще не было ни одного металлического предмета. Да и вел себя парень спокойно, держался уверенно. Такое поведение непрофессионала безошибочно выдает в нем честного обывателя, ни в чем не замешанного. Выходило, что Стайкер ошибся. Или недооценил таланты господина Ушакова. То ли «объект» действительно ни при чем, то ли успел кому-то передать артефакты. Правду можно было узнать только у него. Но каким образом? Задержать и накачать ЛСД? Чушь какая-то… Стайкер, конечно, не был святым. Он, в отличие от большинства своих соотечественников, не находил ничего плохого в дозированном применении «интенсивного дознания» по отношению к террористам и их пособникам. Но он не обладал полномочиями применять к Антону Ушакову пытки или воздействовать на его нервную систему. Просто для этого не имелось абсолютно никаких оснований. Опять же, он решил не беспокоить свое непосредственное руководство докладами о ходе операции… до поры до времени. Стайкеру нужен был предлог, чтобы задержать господина Ушакова. Вполне сгодилось бы и рядовое превышение скорости. Осталось только дождаться, чтобы русский арендовал в Лос-Анджелесе машину. Вот если бы удалось найти здесь хотя бы кого-нибудь из хороших знакомых Ушакова, такого, кто без особых церемоний стал бы сотрудничать с ЦРУ… — Это самая прямая дорога к истине, — вслух согласился с собственными рассуждениями Стай-кер, доедая завтрак в гостиничном номере, за окнами которого раскинулся известный на весь мир московский пейзаж. Стайкер как-то вычитал в журнале Time рассказ о первых впечатлениях о Москве французского президента Миттерана, якобы назвавшего Кремль «дворцом в стиле архитектуры Диснейленда». Стайкер терпеть не мог поверхностных суждений. Тем более из уст сильных мира сего. Его раздражали люди, неспособные видеть дальше собственного носа и забывающие, что в этой жизни первично, а что вторично. Эрудированность и глубокие знания о мире, который в его сознании не ограничивался территорией родного штата, случалось, провоцировали Стайкера на опрометчивые антиамериканские высказывания. Даже в свободном обществе сотрудник спецслужбы обязан быть осмотрительным при общении с коллегами. Джордж Стайкер знал за собой этот грешок, но не всегда мог своевременно обуздать свои эмоции. Стайкер в который раз поразился величественности остроконечных кремлевских башен, до сей поры увенчанных рубиновыми звездами, и их соседству с куполами, несущими на себе золотые православные кресты. От этого сочетания советских символов и переживших коммунистическую эпоху церквей веяло нестабильностью и, одновременно, патриархальной медлительностью и нерешительностью. В России вообще все делалось как бы наполовину. В характере практически всех знакомых русских Стайкера оригинальным образом уживались диаметрально противоположные черты. Чего стоила хотя бы эта абсолютно бессмысленная, непереводимая игра слов — «да нет»? Так все-таки: «да» или «нет»? Пока Стайкеру подробно не объяснили, что «да нет» в итоге означает «нет», он терялся в догадках. Не то чтобы и после объяснения он понял логику этого словосочетания… Скорее, просто заучил его как исключение. И еще. Принципиальность уж точно не была национальной особенностью русских. Они зачастую даже бравировали этой своей «гибкостью», высмеивая «упертость» и предсказуемость поведения иностранцев. Даже спустя двадцать лет после того, как весь мир узнал слова perestroika и glasnost, после событий, развернувшихся вокруг Дома Советов на Краснопресненской набережной в августе 1991 года, Стайкер так и не смог до конца поверить, что эта страна изменилась, что она не только на словах, но и на деле является частью сообщества рыночных держав. Эти русские явно что-то недоговаривали. Впрочем, как всегда. С ними надо держать ухо востро.