— А? — Сосновский будто пробудился ото сна. — Как, как… Это все равно, из чего они сделаны. Тут ведь не нужно целую операцию готовить. Чтобы такое совершить, людей своих не надо иметь в охране, камеры отключать. Чушь несусветная. А ты уверен, что он их вынес? — А кто же еще? — Послушай, Привольский, а кому вообще нужны эти таблички? Их ведь не продашь за границу коллекционеру какому-нибудь… Привольский с удивлением взглянул на директора. — Продать? — Ну да. Предположим даже, что это так. Другое дело — кому? — А может, он расшифровал их и что-то узнал такое, от чего просто свихнулся… — Сосновский покрутил пальцем у виска. — Ты, смотри, сам не свихнись, — Привольский тяжело вздохнул. — Кстати, — сказал он, — говорят, милиция задержала подозреваемого в убийстве. Может быть, клубок раскрутится. — Кто такой? — Да никто. Парень, зовут Антон Ушаков. Скорее всего, хороший знакомый Плукшина. Он с ним долго беседовал как раз перед тем, как профессора нашли мертвым. — Антон Ушаков? Знакомая фамилия… — Так ведь адмирал Ушаков… — А, ну да, ну да. Просто фамилия на слуху. И что он? — Не знаю. Начальник охраны больше в курсе. Опять наступило молчание. Привольский снова вздохнул, но теперь уже как-то совсем глубоко, тоскливо. — Сергей Самуилович, — начал он тихо и тут же, повысив голос и уже глядя в глаза директору с решимостью и отчаянием идущего на таран летчика-истребителя, продолжил: — Это моя вина. Я несу ответственность за приглашение Вилорика Рудольфовича в институт для расшифровки текстов. Считаю, после случившегося я больше не имею морального права работать в своей должности… — Гриша, ты дурак? Только не хватало нам здесь театра оперетты, — Сосновский не любил патетики и непрактичных разговоров. — Давай лучше таблички искать. Этим и займись. — Не могу я больше. Вот, я бумагу написал… — он достал из непрозрачной папки листок и протянул его Сосновскому. Тот молча взял бумагу, пристально и недобро глянул на Привольского, прочел, положил на стол. Пожал плечами и отчеканил: — Нет проблем, я подпишу сегодня твое заявление. У тебя все? Григорий Аркадьевич меньше всего ожидал услышать такое, и потому лишь кивнул растерянно. — Ну, тогда пока, — завершил разговор Сосновский. Стоило Привольскому покинуть кабинет, где они провели вместе столько часов, дней и месяцев, дружно решая сложнейшие и нетривиальные задачи, директор снял трубку телефона: — Наружку за Привольским… Услышав на том конце провода возражения и уточняющие вопросы, Сосновский добавил раздраженно: — Слушай, хватит! Пускай твои люди станут его тенью. Это все, что от тебя требуется. А мне не до того сейчас, чтобы все тебе объяснять. Когда наступил вечер, Сергей Самуилович снял очки и, держа их в руке, вышел из кабинета. Он прошел по длинному коридору, увешанному репродукциями картин русских художников, открыл дверь в кабинет Привольского, включил свет и подошел к письменному столу. Осмотрев стол, Сосновский неловко повернулся и случайно задел массивный фолиант. Тот с грохотом шлепнулся на пол. Он поднял книгу. Это была «История искусств» Гнедича издания 1897 года. Сергей Самуилович увидел на полу небольшой прямоугольный конверт, по всей вероятности, выпавший из книги. Он поднял его, развернул. Внутри оказалось письмо от Плукшина, по рассеянности забытое Григорием Аркадьевичем. Тут же лежал какой-то ключ. Прочитав письмо, Сосновский вновь надел очки, метнулся к столу, схватил телефонную трубку и строго приказал невидимому помощнику: — Машину мне. Поедем на квартиру Плукшина… Немедленно! Войдя в квартиру убитого, Сосновский покосился на стену в прихожей и на паркет с отчетливыми следами крови. В квартире все было перевернуто вверх дном. Он осмотрелся и прошел в кухню. Открыв духовку, извлек оттуда противень, тщательно исследовал его поверхность и, усмехнувшись, изрек: — Гений… Да… Вот ведь шутник! Покидая квартиру, Сосновский не удержался и вновь покосился на место, где, должно быть, лежало тело профессора. Ему почудилось, будто на стене имеется еле различимая надпись. Наклонившись, Сергей Самуилович прочел: «бобо». «Больно ему, видимо, было, бедняге», — спешно покидая квартиру покойного, рассеянно подумал Сосновский. Глава четвертая Вечером того же дня Александр Валентинович Тихонов припарковал свой любимый «патрол» в одном из переулков Остоженки. То, что Плукшин просил передать ему на словах — «Молочный, 4», означало всего лишь московский адрес. Озадаченный, Тихонов остановился перед пятиэтажным жилым домом, охраняющимся не менее серьезно, чем средней руки военный объект. Судя по внешним признакам, здание еще не было заселено, хотя строительство определенно находилось в завершающей стадии. Итак, он нашел дом, о котором говорил профессор. Но что означает «место 2»? Парковочное место возле дома? Или на подземной стоянке? Если Плукшин говорил про плиту, второе подходит больше. Александр Валентинович на всякий случай прошелся вдоль фасада, затем свернул за угол и оказался во Втором Зачатьевском переулке. Никаких парковочных мест снаружи он не заметил. Отовсюду слышался веселый колокольный звон — благодатный фон патриархальной жизни столичного центра. Колокола порой даже заглушали автомобильные гудки и шум улиц, на некоторое время напоминая гражданам о необходимости подняться над суетой и пойти в храм. Из ворот Зачатьевского монастыря чинно выходили женщины в платочках. На лицах многих застыло выражение смирения и блаженной грусти. Колоритный дворник тюркской наружности в оранжевом одеянии мел тротуар. Водители двух автомашин, пытающихся разъехаться в переулке, заставленном транспортом столь же хаотично, как детская комната игрушками, громко и изобретательно покрывали друг друга матерными выражениями. «Москва», — вздохнул Александр Валентинович. Обстановка для «операции» была подходящей. Охрана дома постоянно отвлекалась на проходящих мимо людей и городскую какофонию. Тихонов изучил многочисленную и довольно разношерстную группу рабочих, в основном приезжих с юга бывшего СССР, суетящихся у ворот подземного гаража. Он окинул взглядом свои «боевые», видавшие виды джинсы, одернул черную майку и решительно направился к строителям, в отдалении грузившим на тележку аккуратные мешки с цементом. Ему не составило труда затесаться в толпу. Вместе со всеми он бросил в тележку несколько мешков, после чего одежда его приобрела необходимый для выполнения задачи вид, который и послужил ему пропуском в гараж. Подземное помещение было просторным, прекрасно освещалось и вентилировалось. Тихонов осмотрелся и, к своему удовлетворению, не обнаружил камер слежения. Помогая рабочему везти тележку, он громко вздохнул и, как бы между прочим, с подчеркнутой завистью в голосе произнес: — Да, блин, большой гараж… И сколько машин тут помещается? Живут же люди, а! Квартиры у них в центре Москвы, да еще так много машин. — Не говори, — с готовностью откликнулся «коллега». — «Золотая миля»… Красиво живут мо-скали-то… — Сам с Украины? — С Чернигова. А ты? Александр Валентинович сделал вид, что вопроса не расслышал. — Сколько тут машин влезет, интересно? — произнес он, будто спрашивая себя самого. — А, так это ясно, — отозвался парень с Украины. — Тут номера на полу. Всего семьдесят. А квартир двадцать пять. — Вот это да! — искренне восхитился Александр Валентинович. Разгрузив тележку, он приступил к поиску парковки под номером два. Кстати это было или наоборот, но как раз на том самом месте, где, по логике, должна была располагаться парковка номер два, зияла глубокая яма. По краям ее были беспорядочно разбросаны куски бетона, битый кирпич и обрезки труб. — Таджики раскопали, — будто отвечая на мысленные вопросы Тихонова, отозвался общительный украинец. Видно, он за компанию решил пройтись с ним по гаражу. — И зараз засели чаи гонять. Устали, работнички… И закапывать ни в какую тебе. Александр Валентинович быстро подошел к таджикам и, придав себе уверенный начальственный вид, сухо поприветствовал их. Некоторые даже почтительно приподнялись со своих мест. — Когда яму будете зарывать? — строго спросил он. Таджик в годах ответил на хорошем русском языке: — Завтра зарывать будем. Рабочий день уже кончился. Завтра. Он взял чайник и налил себе кипятку в алюминиевую кружку. Александр Валентинович, при всем его самообладании, чуть не подпрыгнул от радости, увидев, что использовали гастарбайтеры в качестве подставки для чайника. — И много у вас таких подставок красивых? — поинтересовался он, взяв в руки металлическую табличку, с двух сторон испещренную рисунками и надписями на неизвестном ему языке. — А много, много, — ответил тот же самый таджик. — Покажете? — Тут лежали где-то… Вот, нашел, гляди, — он протянул Тихонову еще одну. «Так, — подумал Александр Валентинович, — пока всего две. А где еще две?» — Это много? Тут же всего две штуки. Больше нет? — спросил он у таджика.