Все подготовительные работы к ликвидации дивизии в течение целого года вёл английский генерал Диксон. Этот очень ловкий политический офицер, полуангличанин-полуармянин, хорошо говорящий по-русски и по-персидски, с момента своего прибытия в Тегеран старался втереться в дружбу и знакомство с инструкторами дивизии, и отчасти достиг своей цели. Но ему нужен был человек, (непосредственно. – Ред.) знакомый со штабом и с делами дивизии. Были сделаны очень хитрые подходы в этом направлении, но уже в самом начале они потерпели неудачу. И вот, после интернирования англичанами в Энзели остатков Добровольческой армии, в Тегеране появился выгнанный годом раньше из дивизии за грубость начальнику дивизии капитан 145-го Новочеркасского полка Владимир Васильевич Добромыслов. Вскоре он был взят генералом Диксоном к себе официально в качестве преподавателя русского языка, а неофициально – в качестве шпиона и помощника по подготовке ликвидации дивизии. Во время своей службы в дивизии Добромыслов однажды остался за начштаба, так что отчасти был в курсе дел штаба и был знаком с шифровальным аппаратом дивизии. И вот он попал в руки опытного английского политического генерала. До ликвидации дивизии его не было видно и слышно, но после 19 октября (1 ноября) 1920 г., когда началась сдача русскими инструкторами частей дивизии персам и расчет русских чинов и удовлетворение их разного рода деньгами (ликвидационными, недополученное содержание и пр.), он открыто стал адъютантом генерала Диксона и дошел до такой наглости и бесстыдства, что, служа англичанам за деньги, ликвидируя насильно русское дело, – не последней политической важности, надел форму русского офицера с погонами полковника Генерального штаба. При этом он всюду подписывался: «полковник Добромыслов» и даже придумал себе титул, выставляя его на всех бланках: «Помощник генерала Диксона по ликвидации русских чинов Персидской казачьей дивизии», очевидно, не сообразив, что это звание навсегда клеймит его позором изменника и предателя и что оно должно быть перефразировано впоследствии так: «изменник, помогающий англичанам захватить то, что принадлежит только России». В общем, картина такова: из личной ненависти, из желания отомстить полковникам Старосельскому, Филиппову и Филаретову за свое изгнание из дивизии, Добромыслов нанялся к англичанам, служа им шпионом, и помогает погубить остатки русского влияния в Персии. В № 473 «Общего Дела» он поместил объявление о розыске брата. Но почему он скрывает свое местопребывание и дает чужой адрес? (Далее) немедленно по приезде в Тегеран генерал Диксон старается завязать знакомство с инструкторами дивизии и делает им визиты. Его сопровождал старший инструктор дивизии ротмистр Крымского конного полка Николай Митрофанович Верба. Напрашивается вопрос: почему и зачем инструктор дивизии сопровождает английского генерала при его визитах? В качестве кого? Переводчика? Нет, генерал Диксон хорошо говорит по-русски. Лакея? Нет, Вербу тоже приглашали в (его. – Ред.) гостиную и просили садиться. Пальто генералу (им. – Ред.) тоже не подавалось, так как он был только во френче. Проводника? Нет, персидский жандарм – нукер прекрасно знает квартиры русских инструкторов. Миссия Вербы была особой. Согласно вполне достоверным сведениям агентов и перекрестных проверок, ротмистр Верба служил в английской миссии в качестве шпиона, о чем неоднократно докладывалось полковнику Старосельскому как его личными агентами, так и начальником штаба. О службе ротмистра Вербы у англичан было известно через сыскную полицию Председателю Совета Министров, и он тоже сообщал об этом полковнику Старосельскому. Наконец, о шпионской деятельности ротмистра Вербы последний был уведомлен Российской (дипломатической. – Ред.) миссией. После ликвидации дивизии ротмистр Верба подал прошение генералу Диксону об оставлении его, уже официально, на службе у англичан, которое было принято, о чем сказал сам генерал Диксон в присутствии нескольких русских офицеров. Но не большое приобретение сделали таким образом англичане: глупость и никчемность ротмистра Вербы известны всякому, кто хоть полчаса говорил с ним. Еще хуже и подлее оказался капитан Константин Иванович Карташевский, большой друг и приятель Добромыслова. В то время, когда он за три месяца до ликвидации дивизии, оставался за начальника ее штаба, из «весьма секретной» переписки Штаба «исчезли» несколько важных бумаг, которые уже в скором времени фигурировали в английских руках. В том, что эти бумаги исчезли не без участия и ведома капитана Карташевского, убеждали его поведение и приемы при сдаче секретной переписки штаба по возвращении из командировки его (действительного. – Ред.) начальника уже 19 октября. Достаточно сказать, что вся «весьма секретная» переписка и секретный входящий и исходящий журналы были у него на квартире, где бывал Добромыслов, а может быть, и генерал Диксон, и были возвращены только через три дня после неоднократных требований»[199]. Персия после ликвидации казачьей дивизии Примечательно, что, когда в декабре 1920 г. прежнее правительство Персии ушло в отставку (в том числе из-за «русского вопроса»), на его место пришел новый кабинет, который сразу же попытался создать новую армию вместо казачьих и сарбазских подразделений. По свидетельству бывших русских инструкторов, «в премьеры попал издатель газеты «Гром» Рэд Сейед Зия-эд-Дин. Случай небывалый в Персии, чтобы пост Председателя Совета Министров занял обыкновенный журналист»[200], да еще в условиях, когда большевики продолжили работу по советизации страны. «Он состоял в партии, поставившей себе целью проведение в жизнь злополучного англо-персидского договора (так называемый «Железный Комитет»). Был сделан переворот. Казаки дивизии во главе с генералом Мирпэнорж Реза-хана Пехлеви (будущий шах Ирана, служивший ранее под командованием русских офицеров в казачестве) самовольно покинув Казвинские позиции, ночью 11 (24) февраля 1921 г. вошли в столицу, ознаменовав свой приход несколькими орудийными выстрелами»[201]. В результате Сейед (Сейид), совершивший много ошибок при внутреннем управлении, восстановив против себя не только народ, но и знать, был вынужден уйти со своего поста, занимая свою должность всего лишь два с половиной месяца[202]. По свидетельству бывших русских инструкторов, данной ситуацией воспользовались большевики, приславшие в Тегеран свое посольство, среди состава служащих которого было много евреев (в том числе и его временный глава Ротштейн), и сразу же начавшие здесь свою пропаганду[203]. А представители местной стороны при этом почти открыто говорили: «Деньги мы всегда берем, кто бы их нам не предлагал, русские или англичане, но вы знаете, какие из нас выйдут большевики»[204]. При этом прибывшие попытались распространить советское влияние и на имевшуюся здесь русскую колонию. Однако, по свидетельству Карташевского, «на зов большевиков откликнулся из Казачьей дивизии единственный бывший офицер-инструктор штаб-ротмистр Высоцкий»[205]. Однако бывшие русские инструкторы Персидской казачьей дивизии все же оказались замешаны в скандал с коммунистами, который, впрочем, вряд ли имеет смысл записывать в список их заслуг. Речь идет о деле Израиленко, занимавшего в комиссариате Советского Азербайджана серьезный пост, связанный с управлением нефтяными промыслами. Этот человек бежал в Персию и обвинялся коммунистами в растрате казенных средств. По свидетельству бывшего капитана Персидской казачьей дивизии Константина Карташевского, большевики требовали его выдачи, и персы хотели его обменять на захваченных ими советских пленных и местных революционеров (по «официальной» версии – на укрывшегося в советском Закавказье персидского бандита). Однако за него вступилась французская миссия в Тегеране, представители которой совместно с бывшими инструкторами Персидской казачьей дивизии и чины бывших белых армий, включая сотника Кравченко, поручика Похитонова и др., содействовали его побегу из тюрьмы. Это стало своего рода русским ответом на предыдущие действия местной стороны в отношении их службы, после которого им, впрочем, пришлось самим скрываться от властей Персии как преступникам[206]. Однако далее русская колония в Персии и в том числе в Тегеране, лишившись защиты казаков, стала разъезжаться. Но некоторые из ее представителей и в том числе капитан Добромыслов, остались здесь и небезуспешно вели бизнес. Однако это продолжалось не так долго. Согласно утверждениям служившего здесь бывшего ротмистра Вербы, уже после расформирования дивизии, Добромыслов погиб по дороге из Тегерана в Бейрут (где он должен был «принимать» магазины) в Месопотамии. Произошло это, по его словам, при следующих обстоятельствах: «Он выехал еще засветло на автомобиле с шофером и ночь застала их в дороге. Они заночевали, и в три часа утра Добромыслов поднял водителя, чтобы продолжить путь. Вскоре после этого их автомобиль был обстрелян неизвестными бандитами, ожидавшими появления почтовой машины. Пуля попала ему в сердце. Шофер был контужен. Бандиты ограбили остановившуюся машину и скрылись»[207]. В этот момент подоспела стража, но было уже слишком поздно: преступники успели бежать, а Добромыслов был убит наповал. Его труп доставили в Каср-Шерин и оттуда в Тегеран, где проживала его семья и где состоялись похороны. Верба писал, что «Персидское правительство ничего ей не уплатило, хотя он был одним из офицеров нашей военной миссии, присланных еще правительством Империи»[208]. Несмотря на роспуск Персидской казачьей дивизии, в 1925 г. некоторые бывшие офицеры Русской императорской и белой армий занимали важные посты в местных силовых структурах. Об этом, в частности, свидетельствует «Агентурное сообщение ИНО ОГПУ с текстовым отчетом агента «ПК» о результатах поездки в Персию 16 августа 1925 г.»: «…Управляет страной командующий всеми персидскими войсками, он же военный министр и военный диктатор Персии – Реза-хан. Помощником его во всех делах управления и начальником его штаба – бывший русский полковник Филаретов[209]. Крупным лицом в персидском войске является полковник бывшего русского войска Шихминский. В персидской армии служит большое число бывших офицеров русского войска…[210]» В свою очередь, Н.Л. Марков (1882, Тифлис – 1957, Тегеран), адъютант знаменитого генерала Н.Н. Баратова, командовавшего корпусом в Персии в 1915–1917 гг., после революции 1917 г. служил инструктором в Персидской казачьей бригаде и некоторое время занимал здесь должность начальника ее штаба, а позднее остался в местной армии служить генералом[211]. Вместе с тем они, даже занимая в этой стране положение, о котором большинство жителей Персии могли только мечтать, порой грустили о тех временах, когда они были властителями положения в этой стране. Так, бывший инструктор Верба вспоминает: «Вдали мелькали огни города, в нем я был 14 лет тому назад и из него я вышел, чтобы присоединиться к своему полку под Варшавой. Помню, в него я вошел с отрядом, спасая его от разграбления курдами. Теперь же я, грязный от дороги, без торжественной встречи, скромно и тихо, не считая шума мотора, выехал усталый в Керманшах, сдав машину, и в чем был, бросился на кровать гостиницы и уснул. Судьба изменчива: 14 лет назад губернатор и масса народа встречали меня как избавителя. Запоздай я на три дня – город был бы ограблен курдами. А сейчас он тихо и мирно спит, дабы проснуться и зашуметь дневной жизнью Востока»[212]. Заключение Русские инструкторы и командиры Персидской казачьей дивизии вписали свое славное имя в историю Персии. В первую очередь – как защитники ее территориальной целостности, борцы против сепаратизма и как создатели ее вооруженных сил современного образца. Может быть, кое-кому такой вывод покажется странным, но именно русские военные помогли Персии стать тем Ираном, который мы знаем сегодня, сохранить в конце XIX – начале XX веков свою независимость, не допустив его распада и захвата Великобританией, и они же заложили камень в фундамент добрососедских отношений между двумя странами. Сейчас об этом мало кто вспоминает. Впрочем, напоминая эту страницу истории отношений Ирана и России, мы можем смело, опираясь на былую дружбу, продолжать сотрудничество в разных сферах, в том числе и военной. Турция и Греция: междоусобная белогвардейская война Оказавшись в конце 1920 г. в турецких и греческих лагерях, некоторые русские эмигранты, не имея средств к существованию, пошли на службу в местные армии. Интерес к ним во многом обусловила начавшаяся между этими странами война. Нередко конкретный выбор определялся тем, в какой лагерь попадал при эвакуации тот или иной человек. Так, из турецких лагерей вроде Чаталджи многие пошли в турецкую армию, а из греческих (например, Лемнос) – в греческие части, в том числе и пограничные. Информация об этом в том числе содержится в воспоминаниях генерала от кавалерии П. Шатилова: «…Часть армии была переселена в Грецию, так как от командира Кабалджинского лагеря, генерала Фицхелаурова (27 апреля 1923 г. разжалован и выгнан из армии Врангелем за растрату и присвоение 217 турецких лир из полковых сумм Сводно-Донского полка, 75 из которых он выписал себе, а остальную сумму – нескольким другим чинам в виде пособия и наградных, чем «поставил полк в очень затруднительное положение»[213]), поступило официальное предложение от Греческой военной миссии о принятии для внутренней военной службы в Греции около двух-трех тысяч казаков. В результате дело это вылилось в предложение поставить на службу в пограничную стражу около четырех тысяч человек, примерно на тех же условиях, на каких были приняты наши кавалерийские части на пограничную службу в Югославии»[214]. Кроме того, тогда бывшие белые офицеры записывались в греческую железнодорожную охрану. Так, личный курьер Врангеля В. Каменский пишет: «В Салониках… вечером сел в поезд, отходивший на Белград. Перед отходом поезда на каждую площадку вагона стали один-два вооруженных русских офицера, которые на мой вопрос, что означает их присутствие здесь, ответили мне, что они являются охраной пассажирских поездов от грабежей разбойничьих банд, которыми полна эта горная местность около Салоник. Конвой этот сопровождал ежедневно поезда в оба конца»[215]. Впрочем, греки вспомнили о русских во вторую очередь, самонадеянно полагая, что не выходившая с 1911 г. из войн Турция, ослабленная ими, не будет для них серьезным противником. К сожалению, при этом белогвардейцы в греческой и турецкой армиях по сути были вынуждены сражаться друг против друга. Впрочем, об этой не самой приятной странице истории известно немного. Что касается турецкой армии, то туда немалое число белоэмигрантов шли из чувства мести по отношению к странам Антанты, против которых боролся лидер турецкой революции Мустафа Кемаль, с которым еще весной 1920 г. Врангель начал весьма успешные переговоры, продолжавшиеся и летом того же года. При этом от него к турецкому вождю направлялись офицеры как с официальными, так и с неофициальными поручениями[216]. Во многом такое взаимодействие было обусловлено тем, что еще до эвакуации из Крыма они были озлоблены на ту политику Великобритании и Франции по отношению к Белому делу, которую они стали проводить после ноября 1918 г. (капитуляция Германии в Первой мировой войне, в которой они сражались против нее как союзники) как «предательскую». Попав в отведенные им лагеря на безлюдной территории Греции и Турции и столкнувшись с хамским к себе отношением со стороны недавних союзников по Первой мировой войне, многие из них горели желанием отплатить им «звонкой монетой». Отчасти понять их было можно: недавние «друзья» отобрали у русских даже те ценности, которые они вывезли с собой, обещав «в обмен» снабжать их всем необходимым, от чего они очень быстро отказались, параллельно препятствуя выполнению распоряжений белогвардейского командования среди подчиненных ему подразделений. Жить зимой 1920–1921 гг. в условиях сильного холода и бескормицы в палаточных лагерях было тяжело даже бывалым воинам, прошедшим не одну войну. Поэтому многие из них были рады любой возможности не только продать агентам Кемаля оружие, за что им угрожала гибель (пойманных с поличным британская полиция, по свидетельству некоторых эмигрантских источников, топила в Босфоре), но и вступить в турецкую армию. «Союзники», опасавшиеся массового перехода туда белогвардейцев, предпринимали соответствующие контрмеры. Они оцепили лагеря врангелевской армии, поставив задачу своим войскам: «не допустить бегства российских офицеров к Кемаль-паше». В свою очередь, врангелевское командование стремилось любыми мерами воспрепятствовать распылению армии и сохранить в своих руках ее личный состав. Для этого использовали вооруженные караулы из юнкеров, которые блокировали выходы с Галлиполийского полуострова, где находился один из главных лагерей белогвардейцев и ловили направлявшихся к Кемалю. Также они охраняли тюрьмы и гауптвахты, откуда было особенно много попыток сменить голодное лагерное сидение на турецкую службу[217]. Такое отношение приходилось проявлять и потому, что «союзники» угрожали в случае продолжения ухода из белогвардейских лагерей людей к Кемалю «распылить» врангелевскую армию и даже выдать красным. Особую нервозность представители Великобритании и Франции стали проявлять, когда армия Кемаля, разгромив в 1921 г. союзные им силы греков, стояла всего в 50 километрах от Стамбула. Осознавая отношение к себе со стороны белогвардейцев, британское и французское руководство не могло не испытывать еще большее, чем прежде, волнение. У «союзников» были проверенные данные, что, невзирая на охрану лагерей, русские, особенно казаки, продолжают бежать как из Галлиполи, так и с острова Лемнос. Англичане всерьез опасались, что в случае дальнейшего продвижения Кемаля к Стамбулу измотанные тяжелой лагерной жизнью казаки, находившиеся на Чаталджи, окажут им помощь и совместными усилиями возьмут Стамбул, а «союзнический» гарнизон будет не в силах отбить этот комбинированный удар. Во многом поэтому Великобритания и Франция неожиданно помогли врангелевскому командованию перевезти в почти полном составе русскую армию на Балканы, подальше от эпицентра борьбы. Однако некоторые белогвардейцы и в этот период бежали в греческую и турецкую армии, невзирая на двойное охранение мест ее расположения со стороны врангелевского и союзного командования. Впрочем, можно предположить, что представители Лондона и Парижа могли сознательно склонять белогвардейцев к записи в союзную им греческую армию, чтобы канализировать их устремления в противоположную от Турции сторону.