– А может, о… ? я невольно улыбаюсь, ? Винсенте? Она отстраняется, отпускает меня и недовольно топает ногой. – И что ты только фантазируешь. Редфолл просто считает меня немного краснокожей. Он в меня не влюблен. – А как это можно ? быть немного краснокожей? Джейн плавно опускается на корточки: ее заинтересовали несколько цветков, притаившихся среди некошеной травы. Она аккуратно собирает венчики меж ладонями, не срывая, внимательно рассматривает. Бело-лиловые широкие лепестки, желтые сердцевинки. Цветы невзрачны, но Джейн все смотрит и смотрит на них. – Никак. Но когда остаешься один, в такое хочется верить. Я не знаю, что ответить; это слишком сложно, но, может, Джейн права. Человек, о котором по городу ходят разные слухи, забыл дорогу в свой прежний дом ? в лес. Но вряд ли так же он забыл дорогу в свое прошлое, к людям, которых когда-то любил. – Сэм чудесный. Снова комок в горле. Проглатывая его, я повторяю ее тоном: – Прошло три дня. – И все же. Некоторые вещи понять легко. ? Джейн встает, цветы остаются тихо покачиваться у ее ног. Она по-прежнему бледна и предлагает с лживой безмятежностью: ? Давай вернемся. И мы возвращаемся, чтобы провести еще час в праздных разговорах о музыке и железных дорогах. Несколько дней спустя с Флорой Андерсен и Сэмюелем отправляемся рисовать на природу, Джейн показывает им живописный склон. Сэм любуется, но не пейзажем. Его сестра отводит в уединенное место ? к Сросшимся соснам, напоминающим шепчущихся влюбленных. Я с ними не иду. Джейн остается жить чуть больше двух недель. Здесь – Отличное начало, Цьяши. Просто замечательное. – Что именно? Притащить девку, свалившуюся в обморок? Не смеши меня, трофеи не лучше ли? Самострелы видела? Четыре! А перья? – Ох, Цьяши… Голоса пробиваются в сознание. Глаз я не открываю, так и лежу, прислушиваюсь к звукам и собственным ощущениям. Если из звуков слышен только отдаленный говор, то ощущений множество. Тепло: я явно в помещении. Грязно: шею и спину колет что-то вроде листвы, пара веточек забилась в рукав. Пахнет сырой землей. А еще по мне, кажется, ползет насекомое, и если бы тошнота ужаса своевременно не напомнила, что я в беде, я бы уже вопила или, по крайней мере, дергалась. Но я лежу недвижно и пытаюсь выяснить последнюю важную вещь: цела ли я, а если не цела, то насколько пострадала? Цела; ничего не болит, во всяком случае, сильно. Дышу, слышу, могу шевелить пальцами. Цьяши, назвавшая меня «девкой», права: от нервного истощения я лишилась чувств, но вроде даже не свалилась с мангуста. Или Гибкая Лоза меня подхватила? А может, я все-таки упала? Это бы объяснило и ветки, и легкую разбитость, и насекомое… Насекомое! Фу! Приоткрыв глаз, кошусь на собственную правую руку. Крупная мокрица ползет именно по ней. Тихонько стряхиваю нахалку и озираюсь, убеждаясь: я в помещении; если точнее, то в подземелье, иначе почему всюду торчат корни, а единственный источник света ? грозди растущих из стен грибов с развесистыми желтыми шляпками? Светят они славно, даже лучше свечей: мягко, не бросают резких теней. Грибы-светильники! Прежде я встречала только светящихся насекомых. Грибы посажены ? или выросли сами? ? всюду. Гроздей около дюжины, и их хватает, чтобы осветить всю залу, выхватить вполне обычные табуреты, шкафы, ящики, очаг. Бросается в глаза и кое-что необычное: крошечное озеро, обложенное камешками. Ненастоящее? Или в этих земляных пещерах есть подземные воды? Пока я озираюсь, две девушки в дальнем конце помещения не разговаривают. Знакомая мне Цьяши стоит, уперев руки в бока и выпятив грудь, а товарка ? ее плохо видно, присела на корточки, ? сосредоточенно сортирует предметы, раскиданные по полу. Склянки, перышки, камни… самострелы. Девушка разбирает мародерскую добычу. Судя по тому, каким самодовольством дышит поза Цьяши, она заслужила похвал. Заслужила и устала ждать. – Ну же. Скажи, что я молодец, Кьори! Перья! И стрелы… ну и девка-рыцарь. Рыцарь? Опять? – Ты молодец, никто и не спорит. Голос второй девушки журчит родником. Она наконец выпрямляется ? тонкая, темноволосая, такая же рогатая и черноглазая, как и Цьяши, но нормального, даже выше среднего роста. Кожа цвета топленого молока, в то время как у Цьяши напоминает обожженную глину. Черты намного острее, хрупче; девушка ассоциируется с каким-то знакомым мне существом, но я не могу пока понять, с каким. Эта незнакомка ? Кьори ? вглядывается в Цьяши. – Молодец. Но лучше не высказывайся так о Жанне. Ты забываешь, что она… – …Твоя подруженька, которая все делает хорошо! ? Ее дерзко обрывают. ? Заменившая тебе меня. А также наш свет надежды! Кьори, дернув острым и обвислым, как у Цьяши, ухом, невозмутимо продолжает: – …ранена. Не просто так многие говорили о ее гибели. Ее наверняка настигли. Ты ведь помнишь, кто шел по ее следу? Кто. Простое слово, а меня продирает озноб. Теряет часть лихости и Цьяши: на пару секунд сжимается, пытается стать меньше. Но, видно, она не умеет бояться долго, тут же распрямляется как тугая пружина и парирует: – Пусть так. Вот только слушай, Кьори, эта девчонка не ранена, нет. Грязная ? да, перепуганная до поджилок ? да, несла чушь ? да. Но кровью она не истекала. И эта ее тряпка… разве обличье воина? – Жанна всегда приходит в такой одежде. Для ее народа она обыденна. – Счастлив мир, где не надо носить брони и оружия да таиться в траве… Тон Цьяши желчный, голова упрямо наклонена. Кьори все так же спокойно вразумляет: – Прошло немало с тех пор, как Исчезающий Рыцарь покинула нас. Раны могли зажить, но не забывай: Жанна ? дитя мира, где давно нет войны. Ее навыки при ней, просто ей нужно… Незнакомка оправдывает меня так горячо и искренне. Впрочем, меня ли? – Ладно. ? Цьяши обрывает ее досадливым жестом. ? Поняла! Ты видела, как эта твоя Жанна бьется, я ? нет; мне нечем возразить, у меня нет и основания тебе не верить. Но, ? растопыренными пальцами она тыкает себя в веки, ? глазам я тоже верю, они еще меня не подводили. Девчонка не то что не умеет драться, даже не может поднять самострел. Кьори молчит; ее рассеянный взгляд обращается на меня, и я торопливо зажмуриваюсь. Я не смогу притворяться беспамятной вечно, но пока не готова говорить с этими девушками. Надо послушать, понять. Они принимают меня за кого-то, и не только они. А главное, одна из них явно любит этого «кого-то», этим можно воспользоваться, чтобы… выбраться? Откуда?.. – Впрочем, я всегда так думала, Кьори, уж извини, ? пробивается ко мне напористый голос Цьяши. ? Жанна ? красивый образ, чтобы вышивать ее на тряпках, принимать ее благословляющие поцелуи, чтобы она красовалась в своих белых одеждах и чтобы о ней пели песенки за выпивкой. На большее… – Она способна на большее! ? Кьори впервые повышает тон. ? Всегда была, даже в день, когда явилась. Ты убедишься, едва она оправится, ты будешь сражаться с ней плечом к плечу. Теперь, когда ты в наших рядах… Гибкая Лоза фыркает, я же холодею. Сражаться? Тошнота усиливается, и как сквозь пелену я слышу вновь смягчившийся голос Кьори: – Не будь такой. И следи за языком, прошу. Ты совершила подвиг, выручив Жанну. Великий подвиг, слышишь? Это оценят, ценю и я. Чем ты недовольна? – Мечтаю совершать подвиги, ? колко отзывается Цьяши. ? За этим и притащилась, да. Только не люблю бесполезных. В принципе не люблю, а на войне ? особенно. И не нужны мне никакие вышитые девки… – Цьяши! Я открываю глаза в миг, когда она скидывает плащ и демонстративно топчет бело-зеленую вышивку. Подбирает часть добычи, прижимает к груди и шагает прочь, сухо пояснив: – Пойду сдавать трофеи. Сил нет смотреть на эту неженку. Возись с ней сама, мисс жрица! – Мисс?.. ? Кьори улыбается, несмотря на гнев Гибкой Лозы. Та раздраженно поясняет: – Так твоя подруженька говорила, мне рассказывали. Эта тоже говорит. Фу. ? И злобный комок зеленых волос, самострелов и ненависти ко мне выкатывается прочь. Кьори стоит, нервно стиснув перед грудью тонкие руки. Она смотрит не на меня и не вслед подруге, а на одну из гроздей светящихся грибов. Девушка огорчена, а может, задумалась. Наконец она поднимает плащ, бережно отряхивает, вглядывается в лик ? мой лик ? на грубой ткани… и грациозно разворачивается ко мне настоящей. – Слушаешь? Так я и знала. Не злись, она горячится, потому что ревнует. Мы были в детстве неразлучны, она… Ох, я не о том! Жанна, милая, милая моя… Кьори говорит быстро, на последних словах спешит ко мне, не отводя жгучего испуганного взгляда. Я смотрю в ответ, но не двигаюсь, пытаюсь понять, о ком же, о каком существе напоминает изящная незнакомка. Образ настойчиво маячит на краю сознания, но ускользает. – Ты не умерла, ? внезапно охрипнув, продолжает она. ? Ты вернулась. Я так боялась, я думала, все кончено, если бы ты только знала, как я сожалею, и… просто скажи. Как ты? Я… я… Она запинается, останавливается, смотрит ? пытливые глаза на нежном лице. Она ждет, и мне приходится, разомкнув сухие губы, ответить: – Если быть честной, мисс… неважно. Или даже прескверно. Где я нахожусь? Кьори шарахается, взметнувшейся рукой прикрывает рот, бледнеет. Только что почти счастливая, она словно гаснет. – Ты… ? исчезает из голоса звонкое журчание. ? Ты не Жанна! Не Жанна. Ты… ? казалось бы, она уже на пределе ужаса, но нет, до предела далеко. ? Ты… Эмма? Она зовет меня настоящим именем первая в этом мире. Мире, который я вскоре буду знать как Агир-Шуакк ? «Зеленый». Мире, где затянутое изумрудными облаками небо скрывает немые Разумные Звезды, а на знаменах вышивают мое ? и не мое ? лицо. Но все это позже. Ныне я в щемящем облегчении сама хватаю Кьори за руку. Я верю, что нашла ту, кто меня пожалеет, кто вернет жизнь на круги своя. Кто меня защитит и объяснит, что здесь творится. Я ошибаюсь: несколькими вопросами и ответами Кьори разрушит мою душу, разум и веру. Не оставит камня на камне от моего прошлого и настоящего. А потом Зеленый мир протянет руки и к моему будущему, и я ничего не сумею сделать. Так ли просто оттолкнуть переломанные, окровавленные пальцы, простертые с мольбой о помощи? 3 Тициан и Джорджоне