И в этот момент появился санитар и строго спросил: — Эй, психи! Кто из вас опять украл телефонную книгу? Это рассказал бритоголовый. Затем начал кто-то из его помощников: — Пишет сын матери: «Дорогая мамаша! Мне в клинике живется очень весело. Мы резвимся, занимаемся спортом. Имеется большой глубокий бассейн, куда мы все время ныряем. И наш врач говорит, что если мы будем вести себя хорошо, он даже напустит в него воду». Следующий случай уже касался врачебного персонала. Приходит в больницу министерская комиссия. Ее встречает врач-психиатр и начинает объяснять: «В этой камере сидит Наполеон, а в той, другой — Зигмунд Фрейд». Тут его спрашивают: «А кто это висит в коридоре на потолке?» — «Это один псих, вообразивший себя горящей люстрой». — «Так снимите его оттуда!» — «Ну что вы, — отвечает врач с беспокойством, — нельзя. Ведь тогда погаснет свет». Вот с этим анекдотом мы и приблизились к врачебному кабинету. Я вошел и увидел знакомого психиатра, того самого, седенького, в очках, у которого я когда-то уже бывал в связи с Алексеем… — Так это, оказывается, вы? — сказал он, удивясь свыше меры, — это вы учинили скандал в моем отделении? — Не скандал, а концерт, — уточнил я. — Это все равно, — отмахнулся он, — но как же вы туда попали? Я коротко объяснил. И попросил извинения. И потом он много смеялся, уточняя детали… Но когда мы заговорили о Дробышеве, он вдруг посерьезнел. Снял очки, протер их полой халата. И держа их за дужку и раскачивая, проговорил: — Сема, по-моему, перебарщивает. И это меня тревожит. Боюсь, как бы у него не начался запойный кризис. Это, знаете, волнами накатывает…. — Вам видней, — ответил я, — но мне лично кажется, никакой особой волны нет. Сема просто жалеет ребятишек, заботится о них и каждый вечер к ним ходит… Ну, а то, что случилось вчера, скорее наша вина, чем его. — Вот как, — с интересом произнес врач, — каждый вечер ходит туда? — А чем это плохо? Ведь он один. И они по вечерам тоже всегда одни. Скучают… Почему же с ними нет никого? — Это сложный вопрос… Не хватает специалистов, недостаточно средств. — Но неужели же нельзя нанять какую-нибудь простую женщину? Дорого это не обойдется… — Можно, конечно, нанять. Но дело тут в другом. «Простые» женщины там не задерживаются, быстро сбегают… Вот вам парадокс! Казалось бы, кому же еще и заниматься несчастными детьми, как не им… Ан — нет, не хотят, не могут. И он задумался, умолк. И потом с легким вздохом: — Сколько еще есть неясностей, парадоксальных вещей? Человеческая психика полна загадок… — Ну, насчет парадоксов не знаю, — сказал я, — но что касается детишек, то могу вам посоветовать, приставьте к ним Сему. Уж он-то не сбежит! Я ручаюсь. — Да, это надо обдумать, — медленно проговорил врач, — да, да, пожалуй… — А эти дети, — спросил я, — они отчего такие страшные? — Ну, отчего, — сухо усмехнулся врач. — Тут много причин. Но, в основном, грехи родителей. Алкоголизм, наркомания… Вообще дурная наследственность. — Но раз они в вашем отделении, значит, у них еще и тут чего-то не хватает, — я покрутил пальцем у виска, — ведь так? — Естественно, — сказал врач. — У каждого из них свой душевный надлом… Вот, например, там есть Костя — с шестипалыми руками — видели? — Жутковатое зрелище, — поежился я. — Ведь шесть пальцев, по народным поверьям, бывают у домовых, у леших. Это признак нечистой силы. — И вот потому-то родители и хотели его убить!.. Утопить в болоте… Спасла Костю счастливая случайность. Но с тех пор он всегда сидит в помещении, гулять не ходит. У него так называемая «боязнь открытого пространства». — Что ж это за родители? — пробормотал я. — Их самих надо бы утопить… В этот момент в кабинет ввели Петра Азарова. Он был зол и отчаянно вырывался из цепких рук бритоголового санитара. Когда санитар ушел, Петр прошипел, потирая левой рукой запястье правой: — Жандарм! И потом, обращаясь к врачу: — Где вы их набрали? Им только в тюрьме служить или в лагере… — А они там как раз и служили, — отозвался с улыбкою врач. — Тут неподалеку расформировался один лагерь, ну и мы взяли кое-кого из охраны. И для нашей работы, я думаю, подходят неплохо. Затем мы стали прощаться. Пожимая мне руку, врач сказал вдруг: — Да. Чуть не забыл! Относительно нашего подопечного — Алексея… Вы знаете, он пошел на поправку. — Он разве был у вас? — Неделю назад. И перемена весьма заметная. Вот видите, что значат домашние условия! Теперь вам больничная обстановка понятна; представьте, что было бы, если бы он лежал здесь?! — Стало быть, он скоро поправится окончательно? — Ну, не совсем, — покачал головой врач. — Кое-какие явления остались… Например, шофером ему уже не быть никогда. Я специально проверял его реакции. Он не выносит шума мотора. И вероятно, долго еще будет бояться темноты. ДРАМА В ТУАЛЕТЕ Ну, а как же обстояли дела в моем клубе? На этот вопрос мне, признаться, не так-то легко ответить… В общем, клуб я постепенно отремонтировал, привел в порядок. И теперь он весь блистал. Блистали вымытые окна. Блистали начищенные полы во всех комнатах. В кинозале стояли скамейки, заново покрашенные и правильно пронумерованные; для них я раздобыл специальный лак. И теперь они тоже были исполнены блеска. Но этим блеском, собственно, все и исчерпывалось. Молодежная работа как-то не двигалась. В клуб иногда сходились — посмотреть кино, потанцевать… Однако в самодеятельности участвовать никто не хотел. И грандиозный сельский хор, о котором я все время мечтал, так и не складывался, не получался. И все же я настойчиво добивался своего. Ходил по домам, уговаривал, упрашивал… И однажды — уже в начале лета — мне наконец удалось заманить в клуб нескольких девушек и парней. Мы приготовились к репетиции. Но баяниста почему-то не оказалось на месте; он куда-то исчез. Прождав его часа два, я, взбешенный, послал за ним клубную уборщицу, тетю Настю… Вскоре она явилась и сообщила, что Петр болен и прийти не может. — Чем это он болен? — грозно спросил я. — Не пойму, — ответила Настя, — такого я сроду не видела… У него зашиблена голова и обожжена вся задница. Репетицию поневоле пришлось отменить. И молодежь, хохоча, разошлась. И на этом, собственно, и кончается рассказ о создании народного хора… Дитя померло, так и не успев родиться. Вскоре, в конце июня, я простился с Очурами и уехал в Абакан. Но до этого произошло еще немало удивительных событий. И поскольку они как-то связаны между собой, я расскажу обо всем по порядку… А пока что вернемся к Петру. * * * Он лежал на кровати на животе. И голова его, действительно, была забинтована, и задницу тоже украшала белоснежная марлевая повязка. И когда я спросил, что это с ним, Люда воскликнула негодующе: — Он сам во всем виноват! — Ну, виноват, — пробурчал в подушку Петр, — не отрицаю. Но откуда же я знал, что так все получится? Если б не этот сортир… — А кто его сотворил? — крикнула Люда. — Кто построил? — А кто все время твердил: «Хочу жить по-городскому, по-западному! Не желаю бегать на двор!» Сама же спровоцировала… Зимой, дескать, холодно, летом — комары. И вообще, неизящно. — Я правильно говорила! Да, хочу по-западному! Чтоб было в доме… Но разве ж я могла предположить, какие фокусы ты начнешь устраивать в туалете? Туалет! Я припомнил, что эта тема волновала Петра уже давно; он переписывался с Абаканом, заказывал там какие-то трубы и особый, мраморный стульчак… И как-то раз я встретил его идущим по улице с надетой на шею овальной покрышкой от стульчака. Покрышка эта болталась, как гигантский деревянный ошейник. И выглядел Петр дико. Но это его ничуть не смущало. Он шел, посвистывая, вперевалочку, и явно был доволен собой. Теперь он, очевидно, идею свою осуществил. Но о каких же «фокусах» шла речь? Мне надоела унылая их сортирная перебранка и я потребовал объяснений. И вот что Петя мне рассказал. Все началось с того, что однажды на абаканском черном рынке Людмила приобрела заграничную синтетическую редкостного покроя кофточку. Была она полупрозрачна и имела множество забавных мелочей — какие-то разрезы, клапаны, кружевца. Когда Людмила ушла на работу (она служила в местном магазине), Петр принялся разглядывать шикарную эту новинку. А так как он перед этим что-то писал — и продолжал по забывчивости держать авторучку в пальцах, — он случайно испачкал кофточку чернилами. Посадил крупную кляксу, засуетился. И тут же посадил вторую. Нагрел в тазике воду и начал кофточку стирать… И в результате, испачкал ее всю. Тогда он побежал к приятелю, жившему по соседству, и попросил у него бензина. Бензина у приятеля не оказалось, но зато нашлась какая-то другая жидкость — некий химический препарат, действующий, по его словам, еще сильнее… Вернувшись домой, Петр вылил жидкость в тазик; он думал, что растворятся, растают грязные пятна на кофточке. Но, к его глубочайшему удивлению, начал таять сам этот материал.