Вор завалится, будет чалиться,[13] На свиданку ходить не понравится… А я любила вора и любить буду. Я стояла на льду и стоять буду. Эх, дождь идет — ураган будет! А родится сын — он жиган будет… И Ванька Жид, вскочив, плеснул в ладоши. И крикнул, захлебываясь от хмельного восторга: — Давай, Чума! Топни ножкой! Спляши! Как встарь, как бывало. — Он потащил меня за рукав: — Ну? Мне в этот момент — вы сами понимаете — было вовсе не до плясок. И я отказался, сославшись на нездоровье. — Жаль, — пожал он плечами. И присев на краешек стола, потянулся к бутылке. — Тогда продолжим… Ландыш поглядел на нас обоих. И спросил, подсаживаясь к Жиду: — Вы что, давно знакомы? — Да уж лет шесть, не меньше, — ответил, опорожнив стопку, Иван. — Где ж это вы снюхались? — Там, где девяносто девять плачут, а один смеется, — сказал Иван. — Понял? Мы с ним чалились вместе. Сучню резали, понял? — Ах, так, — протянул Ландыш. И потом, обращаясь ко мне: — Что ж ты, голубок, кривлялся? Почему сразу не сказал? Ты же, оказывается, наш! «Только не твой, — подумал я, — только не твой…» И я поднялся, потягиваясь. Потер ладонью лоб. — Что-то мне, ребята, нехорошо, — проговорил я протяжно. — Голова болит… Тошно… Или выпил много? Пойду-ка подышу свежим воздухом. И затем уже в дверях, вполоборота: — Ванька, — позвал я, — пройдемся, что ли? Тут от духоты угоришь… Ландыш проводил меня подозрительным взглядом. Но ничего не сказал. Я ведь уходил не один, а с известным ему человеком! * * * Выйдя, мы свернули на Абаканский тракт. И некоторое время шагали молча. Скрипел под сапогами гравий. Светились папироски во мгле. Ночь обволакивала нас прохладой и запахами спелых июльских трав. А в вышине, в лиловой бездне — среди обрывков летящих туч — мерцал оранжевый осколок луны. Он был косой и чуть вогнутый и напоминал наклоненную чашу. Существует примета: если из такой «чаши» вода, по идее, может легко пролиться, то назавтра следует ожидать скверной погоды. И погода уже начинала портиться. Где-то за Енисеем вспыхивали и гасли — словно бы подмигивали — зеленоватые зарницы и лениво, тяжело шевелился гром. Там уже начинался дождь, и судя по всему, его несло в нашу сторону. «Эх, дождь идет, — вспомнилось мне, — ураган будет…» — Так как же ты все-таки попал сюда? Или снова решил развязать узелок? — Да нет, все вышло случайно, из-за моей глупости… Понимаешь, я дал Ландышу клубную машину. А он на ней провернул одно дело. Ты сам, наверное, слышал, — он хвастал за столом… Ну, и вот теперь он меня шантажирует, хочет, чтоб я с ним работал. Предлагает долю… — А ты ее не берешь, не хочешь? — усмехнулся Иван. — Конечно. — Ну и дурак. От грошей отказываться зачем? Раз уж так получилось, бери, хватай. — Нет, — сказал я, — не хочу! И не только потому, что я завязал… Со стукачами я как-то не привык общаться. Я человек брезгливый. — Постой, — сказал Иван, — погоди! Он ухватил меня за отворот пиджака и рывком подтянул к себе. Несмотря на то, что он славился, как тонкий игрок, руки у него были широкие, короткопалые, мужицкие — все в узлах жестких жил. И держа меня, как в тисках, он спросил, сужая глаза: — Ты понимаешь, что говоришь? Это, Чума, не шутки. Поберегись! Такими словами не балуются, за них отвечают. — Так я готов ответить. — Тогда выкладывай! Что тебе известно? — Много кое-чего, — сказал я, высвобождаясь из тисков. — Много… И я медленно, стараясь не упустить ни одной детали, начал рассказывать ему обо всем, что я узнал и что понял… Он слушал меня молча, не перебивая. И потом проговорил: — Да, Каин поторопился. Казнил Грача и оборвал все ниточки. А ведь мог бы все узнать — еще год назад. Мог бы все спокойно выяснить… Но он же спокойно не умеет. Вечно пенится, психует, марафетчик чертов. — А ты разве знаешь Каина? — спросил я. — Встречал пару раз. Встречался… Он сейчас на севере, в районе Енисейска. Ну и все время шумит. Воду мутит. Ведь он, понимаешь, не просто грабит, а как бы сводит счеты с советской властью. Родители его — из раскулаченных, из ссыльных… Ну, и вот… Иван загасил окурок. И добавил задумчиво: — Власть эта наша, ясное дело, — не сахар. Нет, не сахар… И я бы сам, к примеру, предпочел работать где-нибудь на Западе, на свободе. Там-то легко!.. Там для блатных — истинный рай!.. Но что ж поделаешь? Родину не выбирают. И мне вообще непонятно: зачем смешивать чистое ремесло — с политикой? Мы еще потолковали — и стали прощаться. И я сказал в заключение: — В общем, советую тебе — понаблюдай за Ландышем, когда он будет в Алтайске. Где-то там у них имеется тайная явка. Я в этом абсолютно уверен! Но мне самому следить нелегко, неудобно. Я ведь один, и фигура, к тому же, заметная… — Будь спок, теперь им без тебя займутся, — сказал Иван, стиснув в железном пожатии мою руку. — В Алтайске у меня есть свои ребятишки. К ним-то я и приезжал… И он быстро, пристально взглянул на меня: — Хочешь знать — зачем? — Нет, нет, что ты, не хочу, — поспешно возразил я, — в моем положении самое лучшее — к тайнам не приобщаться. — Правильно, — сказал Иван, — так проживешь без хлопот… И — дольше! КОЕ-КАКИЕ ДЕЛИШКИ Домой я воротился поздно, под утро. Все уже спали в избе. Стараясь не потревожить хозяев, я заварил на кухне чифир — густой, крепчайший чай, такой, какой делают в Заполярье, ушел к себе и долго пил пахучую, терпкую эту жидкость. И чифир протрезвил меня. Голова очистилась, и я с предельной ясностью осознал все, что произошло. «Ну и кашу ты заварил! — сказал некий голос, идущий из самой глубины души — из каких-то дальних ее закоулков; он всегда таился там и просыпался время от времени. И порою бывал беспощаден, насмешлив, презрителен. — Эх ты, доморощенный сыщик, деревенский Шерлок Холмс! Как же это ты так заловился — повис, как сазан, на крючке? Позор, позор! Хотел разоблачить убийц, а в результате — сам стал жертвой шантажа… И к тому же затеял сложную двойную игру; решил отомстить Ландышу… Дай Бог, чтобы твои подозрения подтвердились. Праведная месть — дело красивое, нужное! Ну, а если Иван ничего не сможет узнать? А если он вообще связан с Ландышем узами более крепкими, чем это кажется? И когда придет момент выбирать, он выберет его, а не тебя? Что тогда? Что тогда?» Что тогда? Об этом мне даже и думать не хотелось. Было страшно вдаваться в детали. Было ясно только одно: тогда мне будет плохо… Я сидел в одиночестве, в полумраке. Курил папиросы одну за другой и прислушивался к ветру, шатающему ставни, и к дробному плеску начинающегося дождя. Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Выгодно купить можно у нашего партнера.