Впрочем, она не выбирала. — У меня тут ваша книга, — говорит Оливия, прижимая коробку, которую держит в руках, к груди, как будто это бесценный дар, священное приношение, любимое дитя. — О, замечательно! — Лицо Бет проясняется. — Давайте я возьму у вас куртку. Пойдемте в гостиную, там камин. Бет вешает на пустой крючок совершенно мокрую куртку Оливии. Оливия снимает обувь и следом за Бет идет в гостиную. — Прошу прощения за беспорядок. Оливия обводит взглядом комнату. Все ее чувства обострены до предела, болезненно напряжены, насторожены. Она пытается не упустить ни мельчайшей подробности. Белые стены, кремовые римские шторы на окнах, бледно-голубой ковер на паркетном полу, скромный телевизор, установленный в белой стенке, закрытые шкафчики, охапка дров в железной тележке у камина, свеча и маленькая белая подарочная коробочка на кофейном столике, два коричневых дивана лицом друг к другу напротив традиционного, облицованного кирпичом камина, на полке над ним сделанная ею фотография Бет с дочками в рамке, с одной стороны от нее лежит крупная ракушка, а с другой — высушенная морская звезда. На полу рядом с одним из диванов стоит голубая пластмассовая корзина с выстиранным бельем, которое еще не успели разложить, в остальном же в комнате царит безукоризненный порядок. Оливия опускается на диван напротив Бет. — Смотрите, это одна из фотографий с той нашей фотосессии, — говорит Бет, с улыбкой указывая на каминную полку. — А еще восемь висят в коридоре наверху. Я вам потом их покажу. — Обязательно. Рада, что фотографии вам понравились, — отзывается Оливия, пытаясь говорить небрежным тоном, не зная, сколько еще времени она сможет поддерживать этот вежливый разговор. — Принести вам что-нибудь выпить? — Э-э… да, пожалуйста. То же самое, что пьете вы, — говорит она, заметив в руках Бет голубую кружку и решив, что это кофе. Впрочем, кофеин — это последнее, что ей сейчас нужно. Когда вчера вечером она села за чтение книги Бет, она поначалу подчеркивала и выделяла красным цветом слова и фразы, которые напоминали ей об Энтони. Читая эти первые несколько страниц, она улыбалась, восхищаясь тем, как точно Бет описывала мальчика с аутизмом, так похожего на Энтони. То, что книга Бет оказалась посвящена теме, настолько близкой самой Оливии, показалось ей поразительным совпадением. Она аплодировала выбору Бет, которая приняла решение вести повествование от лица этого мальчика, его голосом. К третьей главе слова, которые она читала, и голос, который она слышала, начали казаться ей чем-то сверхъестественным, не укладывающимся в голове, невероятным. Руки у нее задрожали, сердце забилось как безумное. По коже побежали мурашки, которые до сих пор никуда не делись. Она вооружилась маркером и принялась выделять целые абзацы, в которых речь могла идти только об Энтони, и ни о ком больше. К тому времени, когда она дошла до четвертой главы, выделенным оказалось каждое слово в каждом предложении на каждой странице. Она жадно глотала слова и к полуночи дочитала всю рукопись, потрясенно хватая ртом воздух. Сердце у нее колотилось, по лицу текли слезы. Она долго сидела неподвижно, остолбенело глядя на последнюю страницу, улыбаясь сквозь слезы, веря и не веря. Наконец она перевернула последнюю страницу, собрала всю рукопись в стопку и положила ее себе на колени, ощущая ее тяжесть и веря. «Эти слова, написанные Бет, принадлежат Энтони. Голос этого мальчика — это голос моего безголосого сына. Мальчик из этой книги — Энтони». Она вернулась к началу и тут же перечитала книгу еще два раза подряд. Она не спала всю ночь, но никогда еще ее сознание не было более ясным и четким. Каждая клеточка в ее теле напряжена, насторожена, до краев полна адреналина, так что, кажется, в любой миг готова лопнуть. — Это какао, — говорит Бет, потом заминается. — И, не судите меня строго, немного водки. — Пойдет. — Правда? Бет с улыбкой скрывается в кухне. Оливия вынимает рукопись из коробки и кладет ее на колени, пытаясь еще хотя бы ненадолго удержать то, что ее переполняет, внутри себя; у нее такое чувство, что ее сейчас в самом деле разорвет на миллион окровавленных кусочков плоти и костей, если она не выскажет то, с чем сюда пришла. С кухни доносится гудение микроволновки; Бет хлопает дверцами шкафчиков, готовя какао. Ну вот, уже сейчас. Голова у Оливии идет кругом, живот крутит; так, должно быть, чувствует себя актер перед тем, как в первый раз выйти на сцену в премьере спектакля, или заключенный, приговоренный к высшей мере наказания, в утро своей казни, хотя на самом деле она не ощущает себя ни тем ни другим. В кухне пищит микроволновка. Бет возвращается в гостиную с еще одной голубой кружкой и нетерпеливой улыбкой. — Мне просто не верится, что вы здесь с моей книгой. Я так нервничаю. Она ставит кружку на кофейный столик перед Оливией и садится, вся подавшись вперед, само внимание, словно прилежная студентка. — Ваша книга… — У Оливии перехватывает горло. Сердце у нее колотится о грудную клетку, как пленник, барабанящий в запертую дверь кулаками, требуя, чтобы его выпустили на волю. — Ваша книга… — делает она вторую попытку. — Как вы это написали? — В каком смысле? — Эта история… Это история моего сына. — Да? Бет вскидывает брови и склоняет голову набок, не до конца понимая, что происходит, но пока еще не начав тревожиться. — Моего сына зовут Энтони, и у него был аутизм. — О господи. — Ошеломленная, Бет ставит кружку на столик. — Это невероятно. — Да. — Это поразительное совпадение. Я даже не подозревала. — Нет. Это не совпадение. Вы не просто написали историю про мальчика с аутизмом по имени Энтони. Вы написали про моего Энтони. Бет сводит брови на переносице и ничего не говорит. — Все подробности. Вы описали все в точности до мельчайших деталей. Барни, камешки, «Три поросенка». Он умер, когда ему было восемь, почти два года назад. — Боже мой, Оливия, я очень вам сочувствую. — Вы слышите его голос? — Прошу прощения? — Он с вами говорит? Словами? Оливия проглатывает застрявший в горле комок и смаргивает слезы. Чего бы она только не отдала за то, чтобы услышать, как Энтони говорит. — Я не очень понимаю, о чем вы меня спрашиваете. — Я не знаю, как еще это выразить. Ваша книга — не вымысел. Это голос моего сына, — говорит Оливия, поднимая рукопись. Бет неуверенно вглядывается в лицо гостьи, как будто ждет, что та сейчас объяснит ей, в чем соль анекдота, который она не до конца понимает. Оливия молча смотрит на нее, дожидаясь ответа. В кухне жужжит холодильник, в камине шипят и потрескивают дрова. Оливия чувствует каждый свой взмах ресниц, каждую капельку воды, стекающую с мокрых волос ей за шиворот. — Послушайте, я действительно очень вам сочувствую, но я не… — Как вы это написали? — Я не понимаю, что вы имеете в виду. — Откуда вы узнали про аутизм? Вы знакомы с кем-то еще, у кого он есть? — Нет. Но я читала про него… — Вы не могли узнать все это, просто прочитав то, что про него пишут. — И я наблюдала за детьми, у которых аутизм. Мне кажется, я обращала внимание на детей с аутизмом еще до того, как начала про него читать. — Это все мой сын, — говорит Оливия, снова потрясая рукописью. — Я очень вам сочувствую, Оливия. Я не знала, что у вас был сын по имени Энтони, у которого был аутизм. И не подозревала, что прошу вас прочитать вещь, которая настолько переплетается с вашей личной историей. Просто поразительно, что Энтони оказался так похож на вашего мальчика. — Это голос моего сына. Я понимаю, что кажусь вам обезумевшей от горя матерью, которая хочет верить, что кто-то состоит в контакте с ее умершим сыном. Но я не сумасшедшая. Это мой Энтони, — говорит Оливия, перелистывая страницы. Бет замечает красные чернила и розовый маркер, которыми сплошь исчеркана ее рукопись, и ее глаза расширяются. — Простите. Я не знаю, что сказать, — произносит она. — Я понимаю. Я понимаю, что напугала вас. Поверьте мне, я и сама напугана. Но никакого другого объяснения этому нет. — Это случайное совпадение. — Нет. Это мой сын, — упрямо повторяет Оливия, потирая верхний лист ладонью. Рука у нее дрожит. — Послушайте, я вам сочувствую, я правда очень вам сочувствую. Но я не слышала никаких голосов. Эта книга основана на рассказе, который я написала много лет назад про мальчика, которого как-то раз видела на пляже. Он выкладывал на песке линию из камешков. А за последнее время я прочитала еще несколько книг об аутизме, которые каким-то образом наложились на мальчика из моего рассказа и того мальчика с пляжа, и я объединила их в этого персонажа. Честно. Мальчик, выкладывающий на песке линию из камешков. Когда Энтони был маленьким, Оливия привозила его сюда, на Нантакет, на пляж Толстух и на Майакомет. Энтони и есть тот мальчик, который запомнился Бет, Оливия уверена в этом. Ее пробивает озноб. — Я не знаю как и почему, но это мой сын руководил вами, когда вы писали эту историю. Она пришла не от вас. Она пришла через вас. Бет оторопело смотрит на Оливию и ничего не говорит. Оливия сжимает рукопись, которую держит на коленях. Она не может уйти из этой гостиной, не убедив Бет в своей правоте. Она выдыхает и меняет тактику. — Позвольте мне начать с самого начала. Мне очень понравилась ваша книга. Она берет за душу и не отпускает. — Бет, на мгновение растаяв, осторожно улыбается — словно лучик света пробивается сквозь крошечную щелочку в неприступной бетонной стене. — Но только вы ее не дописали. Ваша история не заканчивается там, где вы поставили в ней точку. — Улыбка Бет гаснет, но она внимательно слушает. — Нам нужно знать, что́ Энтони думает о том времени, которое он провел в этом мире, о своей жизни и об аутизме. В чем, по его мнению, заключалась цель его жизни? Это важный вопрос, который вы в своем романе оставили без ответа. Что значила для него его жизнь? У Оливии срывается голос. У нее такое чувство, что ответ на этот вопрос ей необходим больше, чем воздух. Она столько времени задавала его в пустоту, моля об ответе, и вот перед ней сидит эта женщина, абсолютно ничем не примечательная, но теперь совершенно напуганная и сбитая с толку, ее соседка, которую она едва знает, но которая каким-то немыслимым образом, по какой-то непостижимой причине имеет доступ к ответу. Доступ к Энтони. — Даже если вы считаете меня совершенно ненормальной, пожалуйста, послушайте меня. Вернитесь к вашей истории и допишите ее. Поверьте мне. У вас пока нет правильной концовки. Вид у Бет по-прежнему слегка испуганный, но она слушает. И кивает: — Я подумаю. Оливия заглядывает Бет в глаза. Это максимум напора, который она может себе позволить. — Спасибо. Я не могу выразить, как я вам благодарна. И поверьте мне, вы сами увидите. Вы поймете, что у вас получилась правильная концовка, как только ее напишете.