– Ради бога, ты же знаешь, что этого не было. Он был зол, да, но не пытался нас ограбить, не требовал денег. Я думал об этом… Мне кажется, он пытался мне что-то сказать… – Он кричал… Я слышала его… Он останавливается, смотрит на нее и внезапно бледнеет. – Он называл меня дедом. Я подумал, просто пренебрежительно, но… – Ты несешь полную ерунду, и сам это знаешь. Но он, похоже, не слушает. – Ты понимаешь, что это значит, не так ли? Если это действительно был ребенок Камиллы… значит, она все это время говорила правду. Как она всегда утверждала. Она не лгала… Маргарет презрительно фыркает и отворачивается. – Не об этом, так о другом… Он делает к ней шаг. – Но это было самым важным, не так ли? В противном случае остальная ложь не стоила бы и ломаного гроша. Никто даже не узнал бы… Она смотрит на него: – Так где же он был все эти годы? Если она все это время «говорила правду», то где был он? Похоже, его терпение на исходе. – Я знаю не больше, чем ты. А что касается всей этой чепухи про «Тима Бейкера», то я никогда не верил ни единому слову, как и ты. Но когда она сказала, что не причиняла вреда этому ребенку, мы должны были ей поверить. И когда я думаю о том, как мы обращались с ней… Маргарет снова отворачивается, и он подходит ближе: – Пегги? Никой реакции. Она теребит перчатки. – Ты абсолютно уверена, – тихо спрашивает он, – что ничего не знала? Она бросает на него свирепый взгляд: – Он появился здесь ни с того ни с сего… посреди ночи. Откуда мне было знать, кто он такой? – А потом? – Он сглатывает комок. – После того как он… Когда я пошел переодеться, а ты была здесь одна – что насчет этого? Она снова отворачивается и смотрит в сторону. – Я не понимаю, о чем ты. – Ты прекрасно понимаешь, о чем я… Ты что-то нашла в рюкзаке, верно? Вот почему вдруг решила, что мы должны от него избавиться, вот почему запаниковала, когда я вернулся вниз… – Не смеши меня. Он продолжает гнуть свою линию: – Что это было, Пегги? Паспорт? Что-то, что выдавало, кто он такой? Она встает, подходит к раковине и начинает наполнять чайник. – Я не знала, кто он такой, пока эти ужасные полицейские не сказали мне, и я не знала, что в рюкзаке, потому что не заглядывала туда. Теперь ты доволен? Я просто подумала, что нам лучше от него избавиться, вот и всё. – Она бросает на него колючий взгляд: – Почему ты мне не веришь? Ее руки трясутся так, что вода разбрызгивается повсюду. Она с лязгом роняет чайник в раковину и тяжело прислоняется к столу. Ее дыхание становится неглубоким и судорожным. В следующий миг она чувствует на плечах руки мужа. Он поворачивает ее и притягивает к себе. – Прости, дорогая, я не хотел тебя расстраивать. Все это заставляет нас обоих нервничать. – Он вздыхает: – Кто знает, вдруг именно этого они и хотят – натравить нас друг на друга, чтобы мы впились друг другу в глотки… – Он подводит ее обратно к креслу и усаживает, нежно поглаживая по плечу. – Посиди там, а я пока приготовлю тебе чай. Мы же не хотим, чтобы ты заболела, не так ли? Как то было в прошлый раз… * * * Адам Фаули 24 октября 15:20 Когда мы выходим из-за деревьев, отделяющих тюрьму Хитсайд от главной дороги, первое, что приходит на ум, – это старая шутка о том, что любой, что учился в частной школе, чувствует себя в тюрьме как дома. Не помню, кто это сказал. Какой-нибудь аферист, наверное. Или шпион. В любом случае, несмотря на ворота, высокие проволочные заборы и бетон, прочное кирпичное здание с покатой крышей и рядами слуховых окон создает отчетливое ощущение школы для девочек. Это, конечно, не Берли-Эбби, но Камилла Роуэн наверняка лучше подготовлена к здешней жизни, чем большинство других женщин. Охрана уже ожидает нас, и после обычной регистрации и мер безопасности говорливый мужчина провожает нас в кабинет своей начальницы. Вряд ли я первый, кто задался вопросом, было ли назначение такого тандема своего рода демаршем. Кабинет оказался роскошнее, чем я ожидал, а начальница гораздо моложе, с гладкой светлой стрижкой и в льняном платье с кричащим цветочным орнаментом. Она явно любительница выделиться из толпы. – Инспектор Фаули, – говорит начальница, вставая и протягивая холеную руку с безукоризненным маникюром. – Виктория Уинфилд. Рада встрече с вами. Она жестом предлагает нам сесть и осторожно переплетает пальцы. – Значит, вы здесь, чтобы увидеть Камиллу? Думаю, она знает почему. Но ручаться на все сто процентов не могу. – У нее много посетителей? Уинфилд сухо улыбается: – Ну, уж точно не из полиции. – Родственники? Она качает головой. – Адвокаты? – С момента заключения Комиссии по пересмотру уголовных дел – нет. Уинфилд наклоняется и открывает папку, но, учитывая то, что она говорит дальше, я не могу поверить, что ей требовалось что-то проверять. – Вообще-то, у Герцогини вот уже более девяти месяцев в списке посещений нет ни одного человека. Мне требуется секунда, Куинну еще пара, затем я слышу, как он подавляет смешок[26]. Уинфилд поднимает бровь. – Это было неизбежно. Камилла не самое распространенное имя среди заключенных. А учитывая то, как она себя ведет… – Ей не нужно больше ничего говорить. – Если честно, я живу в постоянном страхе, что «другая» Камилла вдруг захочет нанести мне визит. Это был бы тихий ужас. Или громкий. – Она откидывается на спинку кресла. – Но я очень сомневаюсь, что вы здесь для того, чтобы говорить о графике визитов королевской семьи. Так что же вам нужно? – Говорила ли Роуэн когда-нибудь о том, что случилось с ее ребенком? Она качает головой: – Только не мне. Насколько мне известно, она упорно придерживается одной версии: мол, отдала ребенка отцу. – Уинфилд откидывается на спинку стула и в упор смотрит на меня: – Так что же вызвало ваш внезапный интерес? Стало известно что-то новое? – В воскресенье в доме ее родителей произошел несчастный случай. Был убит человек. Последующий анализ ДНК показал, что он был сыном Камиллы. Причем почти наверняка тем, которого она якобы убила. Если только у нее не было еще одного ребенка, о котором нам ничего не известно. Она снова наклоняется и смотрит на свою папку. На этот раз читает ее по-настоящему. – Но были и другие усыновления, не так ли? Или мне это показалось? – Два. Их исключили. Уинфилд находит нужное место и кивает: – Да-да, я вижу. Воцаряется молчание.