Объектом экспертизы является 22-летняя женщина, обвиняемая в убийстве в 1997 году своего новорожденного ребенка. Ранее не судима. Настоящий отчет был подготовлен в рамках процесса досудебной оценки. Я провела три беседы, две в своем кабинете и одну по адресу ее родителей, где имела возможность наблюдать за домашней обстановкой и семейной динамикой. Я также провела тест согласно методике Миннесотского многоаспектного личностного опросника, полные результаты которого приведены в конце документа. Это стандартный психологический диагностический тест. Предварительное описание Объект происходит из стабильного и социально благополучного окружения и получила частное образование. Она единственный ребенок внимательных и заботливых родителей. У нее нет ни истории психических заболеваний, ни каких-либо других серьезных проблем со здоровьем, кроме незначительных детских недомоганий, равно как нет и семейной истории психиатрических проблем. Во время разговоров у нее был аккуратный внешний вид и довольно строгий стиль одежды. Будучи спрошенной об этом, она сказала, что это выбор ее матери. Она была вежлива и готова к сотрудничеству, не проявляя ни агрессии, ни нетерпения. На протяжении бесед держалась спокойно и хладнокровно, за исключением отдельных случаев, подробно описанных ниже. Ее эмоциональная реакция была адекватной. Миннесотский многоаспектный личностный опросник Этот тест оценивает психическое здоровье объекта по десяти шкалам, включая шкалы депрессии, паранойи и шизофрении. В данном случае показатели не указывают на что-либо из вышеперечисленного и не обнаруживают свидетельств того, что объект имеет психические патологии. Однако важно отметить, что испытуемая набрала очень высокие баллы как по шкале L, так и по шкале K. За двадцать два года практики я редко видела такие результаты. Высокие баллы по шкале L (обычно называемой шкалой лжи) указывают на то, что объект гиперчувствительна к своему публичному образу, вплоть до отказа признавать черты и реакции, которые могут представить ее в дурном свете. В случае нашего объекта эти данные были полностью подтверждены наблюдениями, сделанными в ходе беседы. Вопросы по шкале К предназначены для измерения защитной реакции и, опять же, в данном случае указывают на то, что объект испытывает аномальную потребность в положительном восприятии со стороны окружающих. Беседы Мои наблюдения в родительском доме объекта показали, что семейная среда, в которой она выросла, явно проблемна: мать маскирует глубокую социальную уязвимость напористым, почти резким поведением и явно фетишизирует социальное положение почти до уровня мании. (Тривиальный, но красноречивый пример: когда я приехала к ним домой, она отпустила довольно глупую шутку о том, что очень рада, что на мне нет белого халата «и любопытные соседи ничего не пронюхают».) Многочисленные вещи в доме свидетельствовали о том, какое значение придается положению семьи в местном сообществе: фотографии отца рядом с высокопоставленными лицами, такими как мэр и член парламента, витрина со спортивными медалями и призами, вырезки из местной прессы в рамках об их семейном бизнесе и благотворительных мероприятиях, проводимых матерью. Нравы местного сообщества также послужили выработке привычки к замкнутости: объект описала свой городок как «место, где каждый хочет сунуть нос в ваши дела, – довольно быстро учишься держать все в секрете». Тот факт, что она использовала именно эту фразу, весьма поучителен: я заметила из протоколов полиции, что, когда учительница из другой школы спросила мать объекта, не беременна ли ее дочь, та ответила: «Это не ваше дело». (Попутно отмечу, что мать категорически отрицает, что этот инцидент имел место.) Таким образом, объект выросла в среде, в которой не только неприемлемо, но и просто немыслимо навлечь на семью позор, поставить родных в неловкое положение. Очевидно, это был главный фактор, повлиявший на решение объекта скрыть беременность не только от родителей, но и от мира в целом. Однако я считаю, что проблема гораздо сложнее. На мой взгляд, на самом деле не было никакого решения или хода мыслей. Забеременеть вне брака (и – особенно в случае первой беременности – родить метиса) было для нее в буквальном смысле немыслимо: она не могла об этом думать, а значит, и что-то предпринять. Сама девушка описала свои беременности как «нечто нереальное», «как будто это происходило с кем-то другим». Далее, когда я спросила, почему она не решилась на прерывание беременности, особенно после первого рождения, она не смогла дать внятного ответа. Тем не менее следует отметить, что, хотя она во время каждой из беременностей не посещала ни терапевта, ни акушера и вела себя таким образом, который – она не могла этого не знать – подвергал плод риску (регулярное употребление алкоголя, причем в довольно больших количествах, занятия игровыми видами спорта), объект, похоже, отдавала себе отчет в ситуации и действовала соответственно, как только начинались роды. В случае с пропавшим ребенком она немедленно отправилась в родильное отделение, причем заблаговременно. Более того, ее действия в этот момент были настолько быстрыми и решительными, что из этого можно заключить, что она заранее выбрала, в какую больницу ей обратиться, хотя и отказывается обсуждать эту тему. Напротив, женщины с подлинным синдромом отрицания беременности часто не в состоянии распознать признаки начала родов и в результате рожают в травмирующих обстоятельствах – например, в ванной или туалете. Кроме того, в отличие от большинства таких женщин, у объекта, по-видимому, не было проблем с установлением материнской связи со всеми детьми сразу после их рождения. (Как с двумя, которых она отдала на усыновление, так и с тем, кого она якобы убила.) Медперсонал подтвердил тот факт, что она держала их на руках и кормила грудью. Я была особенно заинтригована, узнав, что объект и две ее ближайшие подруги были известны в школе как «хамелеоны». И хотя это не более чем результат случайного сочетания их имен, у девушки действительно развилась форма психологической «защитной окраски», адаптирующей ее самопрезентацию к тому, что, по ее мнению, хотят от нее другие люди: Послушная дочь, Спортсменка, Веселая подруга или, в контексте моего взаимодействия с ней, Покладистый объект анализа. Я также заметила, что по ходу беседы она перенимала некоторые мои манеры, возможно, в бессознательной попытке «порадовать» меня. Хотя следует отметить, что существуют исследования, согласно которым люди чаще используют мимикрию такого рода – опять же, как правило, неосознанно, – когда говорят сложносочиненную неправду. Единственный раз объект расстроилась, когда ее спросили о событиях, приведших к исчезновению ее второго ребенка. Она категорически отрицала причинение ребенку какого-либо вреда и настаивала на том, что, по ее мнению, ребенок в безопасности и счастлив со своим биологическим отцом. Когда я стала спрашивать по поводу лжи, которую она сообщила полиции, а также в ряде официальных документов (всего около 36 пунктов), она стала отвечать уклончиво, оглядывать комнату и избегала поддерживать зрительный контакт. Интересно, хотя и неудивительно, что в ходе трех бесед она, насколько я могу судить, также солгала – по крайней мере, пять раз. Будучи уличенной во лжи, она просто меняла тему. Я подняла вопрос о ложном адресе, который она дала во время первых родов, предположив, что выбор анаграммы из собственного имени и числа 13 содержал намек – сознательный или нет – на то, что ей не повезло, она «попала в переплет». На что девушка просто ответила, что ей это «в голову не приходило» и что она «не любитель шарад и тому подобного», что также является явной ложью. Вывод Объект оказалась чрезвычайно трудна для оценки. Она не больна психически (по нормам Закона о психическом здоровье от 1983 года), не психопатка, не нарцисс и не страдает бредовыми идеями. Хотя она постоянно лжет и явно чувствует себя при этом комфортно, я не уверена, что она «патологическая» лгунья. На мой взгляд, здесь может иметь место некоторая степень «сегментации сознания», но, безусловно, не до такой степени шизофрении или диссоциативного расстройства идентичности (ранее известного как расстройство множественной личности). Многие нормальные люди сегментируют поведение по причине страха, личных интересов, удобства или в целях защиты частной жизни; просто объект делает это в необычно крупном масштабе. Мне не удалось прийти к окончательному мнению по поводу того, способна ли девушка намеренно убить своего ребенка. Однако полагаю, что она способна солгать относительно любого вреда, который мог быть причинен ребенку (будь то в результате несчастного случая или умысла), и сделать это убедительно и последовательно. Также вполне возможно, что ребенок действительно жив и здоров, как она утверждает. Тем не менее я заметила глубокую психологическую двусмысленность в отношении пропавшего ребенка. Версия событий, которую излагает объект, звучит неправдоподобно, и, хотя у ребенка, конечно же, имеется отец, я не убеждена, что им является мужчина, которого она описывает как «Тима Бейкера». В этом контексте стоит отметить, что она продолжает утверждать, как делала в ходе допросов в полиции, что ни при одном из зачатий не было ни сексуального насилия, ни иного принуждения. При настойчивых расспросах о событиях того дня, когда ребенок исчез, и ее слова, и язык тела стали неопределенными и уклончивыми. Мне не удалось получить больше информации на этот счет, нежели уже установлено полицией. Дополнительный материал Тест по Миннесотскому многоаспектному личностному опроснику. * * * Адам Фаули 24 октября 15:45 Зона свиданий целиком в нашем распоряжении. Стены тускло-зеленого цвета, плитка в промышленном стиле, детская игровая площадка в дальнем углу. Пахнет дезинфекцией и плохой едой. Мы морозимся добрых пять минут (в буквальном смысле – здесь чертовски холодно), прежде чем дверь в дальнем конце с лязгом открывается и появляются две надзирательницы. Женщина, следующая за ними, настолько отличается от образа в моей голове, что я вынужден пристально вглядеться, чтобы убедиться, что это она. Заключенная явно набрала на тюремной еде полтора десятка килограммов. Темные волосы свисают сальным хвостом, а на шее – корявая татуировка. Но наглость та же: вздернутый подбородок, высоко поднятая голова. Недаром ее называют здесь Герцогиней. Она подходит к нам, и ее взгляд становится жестким, настороженным, даже жестоким; темная тень принцессы Шипхэмптона. Но, как бы она ни выглядела сейчас, эта женщина – та самая девушка, та, которую называли хамелеоном. Возможно, это просто очередная, даже более необходимая смена камуфляжа. Она выдвигает стул напротив нас и со стуком ставит его так далеко назад, насколько это позволяет пространство. Одна из надзирательниц закатывает глаза. Я делаю жест Куинну. Тот достает небольшой диктофон и кладет его на стол между нами. – Кто вы и что вам нужно? Голос тоже звучит жестче. Он процарапан годами курения. Даже отсюда я чувствую от нее запах дыма. Я показываю свое удостоверение: – Инспектор Адам Фаули, полиция долины Темзы. Это сержант Куинн. Она окидывает его оценивающим взглядом с головы до ног, открыто и пренебрежительно. – Трахни меня, посмотрите-ка на него… Ты гей или как? Куинн открывает рот, чтобы ответить, но она не дает ему это сделать и поворачивается ко мне. Я замечаю, как смеется надзирательница, у которой волосы завиваются в рожки. – Долина Темзы? А вы далеко от дома… – Зато дом ваших родителей недалеко от нас. Камилла пожимает плечами: – Наверное. Никогда там не была. – Вы общались в последнее время? Она сардонически улыбается: – Думаю, наша Первая Леди проинформировала вас о том, с кем я общалась. Видимо, она это о начальнице тюрьмы. Значит, Герцогиня не только получает прозвища, но и сама дает их. Я усмехаюсь себе под нос: – Сами придумали? Вместо ответа она поднимает бровь. – Значит, вы не знаете, почему мы здесь? – Не знаю, и, если честно, мне плевать. Я намеренно молчу. Большинство людей рано или поздно заполняют молчание, но не эта женщина. Опять же, за все эти годы у нее была масса времени потренироваться. Куинн ерзает рядом со мной. Мне слышно, как где-то хлопают ворота. Урчит мотор. – Доставка еды, – говорит Камилла, глядя мне в лицо. – Во вторник из мороженых продуктов, в среду из охлажденных, в пятницу из свежих. Только на бумаге свежих, конечно. Раньше я работала на кухне. Очередной отрезок молчания. – В доме ваших родителей произошел инцидент. С участием вашего отца. Она откидывается на спинку стула, по-мужски закидывая одну ногу на другую. – Просиди вы в тюрьме столько, сколько я, детектив-инспектор Адам Фаули, вы бы знали, что под словом «инцидент» может скрываться что угодно, от поноса до выпущенных кишок. Ну, так что, старик обделался? – Нет, – саркастически говорит Куинн. – Он, мать его, человека застрелил. По ее губам пробегает улыбка, но невозможно сказать, что ее забавляет больше, Куинн или ее отец. – Ну-ну. Кто бы мог подумать, что у старика все еще железные яйца… Теперь она выпендривается, намекая на «Макбета»[27], демонстрируя интеллектуальное превосходство над парой тупоголовых копов. Но в эту игру можно играть и вдвоем, и я буду делать это на своих условиях. – Вас это не удивляет? Я был бы в шоке, если бы кто-то сказал такое о моем отце. – Ваш отец, вероятно, бухгалтер. Мой же дражайший папаша – старый придурок со вспыльчивым характером и оружием. Камилла откидывается на спинку стула и начинает барабанить пальцами по его сиденью. Ей жутко хочется курить; поверьте мне, я такое сразу замечаю.