– Я знаю, знаю… – Когда она коснулась его голой руки, ткань тела озарилась. – …Не хотела критиковать тебя лично. Но та особая разновидность эротики, с какой ты постоянно сталкиваешься там, у себя, в доме ужасов, не помогает развивать здоровые воззрения. – Но у меня бумажник сдулся. – О да, великая американская беда – вреди другим, вреди себе, какая разница, только б счет в банке жирел? Чистая прибыль, чистая прибыль, только про нее и слышу, вымой ягодицы да садись на чистую прибыль. И вот мы в том единственном бизнесе, где это можно делать буквально. Помнишь, Перри, тот первый раз, когда ты меня навестил? Как он мог забыть? В «Радужный мост» его в шутку привез Эрик, помощник Клока, с которым он познакомился на свадьбе двух личностей, ни одной из которых ни один из них вообще-то не знал, его ввели сюда, в святая святых, и тут его приветствовала величественная женщина в разлетающейся меховой накидке, очевидно сшитой из белых шкурок этих изобилующих под ногами кошек. («Из моих дорогуш! – воскликнула она впоследствии, потрясенная таким подозрением. – Зачем мне подобная пошлость?») Она была совершеннейшим олицетворением блондинки, даже волосы ее были до того театрально светлы, что выглядело так, будто кожа у нее на голове под давлением лопнула, взорвалась драматичными волокнами, которые модно взбили и уложили с муссом. Он стоял перед нею, как рядовой на плацу. – Ты хорошо сексуешь? – спросила она. Ему не удалось понять. Она повторила вопрос. – А… э, ну… конечно, наверно. – Да, похоже, что сексуешь ты хорошо. – Не жаловались, – исправно солгал он. – Сними штаны. – Прошу прощения? – Боюсь, Перри, дальше я могу повторять уже сказанное не слишком долго, а потом мне станет скучно, скучно, скучно. Не желаю выглядеть неприятной. Я ощущаю, что тебе хочется снять ради меня штаны, поэтому будь так добр, снимай уже. Даже брови у нее были светлые. Перри сделал, как велено, внутренне ежась перед бесстыжей наглостью ее пристального взгляда. Он и не знал, что у женщин в арсеналах есть такое оружие. После удручающе протяженного изучения вынесли вердикт. – Да, мы смогли б тебя применить, выглядишь ты вполне обычным. Его заинтриговало, он был без гроша и не прочь порвать себе актерскую целку в нынешней постановке под названием «В ожидании кабельщика», но под софитами вся его живость увяла. Несколько дней спустя он предложил Фрее свой проект со скрытым камкордером, она восхитилась этой развратной изобретательности, и последние девять месяцев каждую пятницу он доставлял плоды своих «полевых исследований» к ее суматошному порогу. Женщиной Фрея была замечательной, ее особый гений – в осознании необычайной преобразующей силы видеокамеры, «самой действенной эротической игрушки, придуманной до сих пор», и ее потенциала как орудия освобождения. На официальных футболках «Клевой кошки» изображался камкордер над девизом «IN HOC SIGNO VINCES»[70]. Ее поразительный успех основывался на методично зарабатываемой высокой оценке все более значительной доли героев демократии, простого народа, средних джейн и джо (да пребудут эти референты вечно обратными), кто бурно приветствовал ее виляющую проходочку до намасленного шеста «бизнеса» от «безымянной дырки» – как типично замечал какой-нибудь типичный сосисочный оператор – в раннем дрочфесте для мотелей к суперзвездному царствованию в заголовках афиш прибыльнейшего киносериала в истории промышленности взрослого видео. (Перри, само собой, обладал полным комплектом коллекционного издания, переплетенного в латекс.) Поэтому, когда она удалилась от активного исполнения, поклонников у нее осталось достаточное число, так что производственные средства легко добывались на запуск ее собственных видео, жаркого наслажденья с «женской точки зрения», измышленные специально для пар, мужчин и женщин вместе, а не просто для обычной бородатой половины полового уравнения. Цель ее – удалить с поля стереотипный секс для стереотипных мужчин с замедленным развитием – постепенно преобразовалась в праздник обычных людей, ее поклонников, которых поощряли покупать, брать напрокат, заимствовать оборудование и записывать на пленку себя, записывать своих друзей, раскрепощать спальню, раскрепощать квартал, ибо здесь теперь был секс не только в том стиле, в каком им занимались соседи, но и самим этим сексом занимались соседи: партизанская панковская эстетика, переведенная в игру голышом, – сливки любительского предприятия запечатлелись в прибыльной линейке Фреи «Домашние пряности», кавалькаде телесных типов от качков до поросят с половыми атрибутами всех размеров и очертаний, в подлинном портрете Америки в игре. Конечно, некоторую долю этих так называемых «рукоблудств» выполняли подсадные: такие сцены сама Фрея режиссировала и снимала как нелегальные уроки одобренной самой Фреей методики деления радостью равноправного секса. Разбрасывай семена – и пусть миметическое желанье идет своим ходом. Новичок после начального периода опаски и смущения обнаруживал, что игра на камеру, для зрителя внутри зрителя, для этой встроенной публики в голове у каждого медийного ребенка, высвобождает нежданные возможности для восторга. В кривом зеркале камкордера все были звездами. Рассматривай себя как образ, становись образом, какой хочешь увидеть. Никогда прежде внутренне присущие технике возбуждающие свойства не поддерживались так бодро. Улучшались технологии – и половые, и видео. Поступали свидетельства от пар, которые утверждали, что не могут уже заниматься любовью без присутствия камеры, а другие возбуждались в магазинах электроники. Похоже, за стенами спален всей нации происходило нечто важное, что-то общественно историческое, так чему ж тут удивляться, если юный Перри желал, чтобы этот длинный лимузин быстренько подбросил его к волшебному царству? Партии убогих кассет, которые он бросал к ногам Фреи, как свежую убоину, были его билетом ко всеохватному нимбу ее славы и тем жестом, какой, он знал, несмотря на критику время от времени, она ценила, перерабатывались ли его подношения в коммерческие корма или же закладывались вертикально на хранение в ее частную библиотеку наслаждений, в эти сплошные окружающие со всех сторон полки поцелуев, лизания, стонов и вздохов – ее дар той великолепной стране, где сбылись ее подростковые зимние мечты. Она окинула Перри взглядом наездницы, нюхающей стек. – Сегодня вечером я хочу, чтоб ты мне постоял за камерой. Будет мероприятие. Карла Дайна знаешь? Нет, его он не знал, и описанию этого человека не удалось выделить его в уме у Перри из стаи «симпатичных эксцентриков», что кишели в этих владениях, словно бестолковые лемминги. – Сегодня, дорогой мой, фантазия всей жизни мистера Дайна при нашей помощи наконец осуществится. Мы распинаем его на старом дубе за домом. – Настоящими гвоздями? – Ох, Перри, какой же ты зловредный. Нет, бесенок мой, он желает, чтобы его прикрепили кожаными тангами, как в самом начале делали, конечно, и хочет, чтобы гадких римских центурионов сменило половозрелое племя разоблаченных дев, причем одной при его затянувшейся агонии нужно будет ему отсасывать. – Похоже, у мистера Дайна слишком много свободного времени. – Времени нет ни у кого, Перри, но ты опять же слишком уж расист, чтобы это пока что понимать. Чересчур много в нас скуки. А в скуке обитают психические клещики. – Она явила ему сладкий серп своей улыбки – той, что раскраивала его от грудины до паха. – Не позволяй противным клещикам себя обуять. Он выдавил из себя какой-то уместный ответ, она произносила что-то дальше, слова едва запечатлевались на вибрирующих клетках его ума, а она изящно направляла его к двери, ее элегантная рука деликатнейше задевала его горящую спину, кожа к коже, промежуточный материал его рубашки уже ловко растворился, затем рука потянулась к блестящей дверной ручке, и они оба погреблись судорожным порывом тусовочного гама. – Ты пахнешь сельдереем, – крикнула она, стараясь заглушить шум. – Чистыми резинками. Дверь закрылась. Он постоял у стены, смакуя свои ощущения. Он положительно светился. Ощущал себя… светловолосым, как снаружи, так и внутри. Рыжее чудо в шелковом вечернем платье, расшитом драконами, говорило: – Ну, если бы у меня была такая часть тела, которая бы меняла размер, я б на ней тоже помешалась. – До того, чтобы воздвигнуть ей молельню у себя в гостиной? – Это не Джек Николсон? – И вот я выпархиваю такая в своем крохотном костюмчике французской горничной, с малюсенькой своей корзинкой чистящих средств и губок, и вынуждена орать во всю мочь ему в левое ухо: «Нет, нет, мистер Бертони, я тут не для тех половых работ…» Сладкий пузырь настроения у Перри улетучился прямо из рук. И не успел он сбежать, как к нему пристал низенький кругленький человечек с липовым германским акцентом и диковинным убеждением, что они уже где-то встречались. – «Но я нитшкеко не моку с сопой потелать!» – астматически проныл он. – «Меня влетшёт ушасная сила!» – Он умолк, уверенный, что воспоследует реакция. – Ну? – Слабая улыбка повисла на лице у Перри, словно искусственное украшение, в шатком равновесии. – «М»[71], – произнес человек. Подождал. – Я наконец его посмотрел – тот фильм, что вы мне рекомендовали. – А, ну да. «М». – Перри обшарил взглядом толпившиеся в непосредственной близости головы – не отыщется ли любезного буйка, за который можно зацепиться. – «Кто снает, какофо быть мной?» – Мужчина сам себе хмыкнул. – Интересненький фильмец, неспа?[72] Эта завороженность ножами и маленькими девочками – что ж, не такова ли история у всех нас, западных цивилизайцев? У нас, с мужскими убеждениями. Вы объявили, что это шедевр, и я теперь с вами согласен. Жаль, что видели его лишь немногие. Перри перебил его: – Извините, но я не понимаю, о чем вы вообще к черту говорите. – Ему настоятельно требовалось как можно скорее добраться до святилища буфетного стола. Он стартовал прямо в толпу. – Но как ты можешь такое о Фрее говорить? Для своих лет она смотрится невероятно прекрасно. – Ну, говорят, она каждый вечер натирает морщинки вокруг глаз молофьей. – Правда, что ли? Чьей? Теперь в общем направлении Перри хромал жуткий мистер Киборг, облаченный в серебристый обтягивающий комбез, который подчеркивал опасно незакрепленный болт его члена с шестигранной головкой. Перри пробился мимо муниципального советника, помощника начальника пожарной команды, двух школьных учителей, нескольких других средних чиновников местного самоуправления, которые возвысились настолько, чтобы верить, будто могут поступать, как им заблагорассудится, но не настолько, чтобы кому-то было до этого дело, мимо льстивых поз, принимаемых Присциллой Прыгнаней и Хизер Хочухи, и в – наконец-то! – передышку просторной кухни, где разрумянившиеся пары обшаривали выдвижные ящики в поиске какой-нибудь забавной утвари. Перри прошел ее насквозь и через заднюю дверь наружу. Позднее западное небо раздавало мягкий неосуждающий привкус, оттенок синего, порядок облаков предлагал завершенный вид, залакированную поверхность чего-то тщательно достигнутого. На теннисном корте хихикающий квартет наслаждался небрежным сетом пара на пару в чем мать родила. Обязательной чертой любых выходных у Фреи была одинокая рыдающая женщина – ее положение на доске от недели к неделе менялось, но присутствие явно было необходимостью, грузилом боли, уравновешивавшим празднество мира. Ее Перри обнаружил на корточках за тутовым деревцем на углу дома; он осмотрительно приблизился, не понимая толком, предлагать ли ей помощь или учтиво удалиться; и тут понял, что знает ее – не имя ее или наслаждения, какие она дарит, ничего настолько простейшего, а всю бездну пошлости ее жизни (подправленной до последнего мгновения, он был уверен), какую ему навязывали бессчетные часы на тусовке раньше, когда в поисках лишнего куска веревки он наткнулся на нее в гараже – она рыдала на мягком кожаном сиденье Фрейиного «Мерседеса». Женщина танцевала топлесс в салоне «Аркан», лысый жирик-хозяин – неконтролируемый вор и растленный распутник, ее парень – водил клиентов и периодически бил ее, денег на наркотики никогда не хватало, почти все время ей бывало «забавно», ее лучшая подруга крала у нее одежду – ну, это все длилось и не кончалось, и, правда все оно было или нет, Перри не мог поверить ни единому ее слову, у истории горючка закончилась, в шинах уже не осталось воздуха. Если скверное сказительство пагубно для твоего кармического здоровья, проживать скверную сказку – проклятие дважды. От него никакого дайма в свою чашку она не получила. Целей у каждого визита Перри в «Радужный мост» было три: (1) насладиться личным мгновением наедине с Фреей; (2) срастить жизненно важное полное брюхо бесплатной еды, (3) срастить. Ему никогда не удавалось выбить хуже 666, но он и никогда так не отставал в игре. А потому у него не было настроения, и он вернулся в дом, прокладывая себе неизменно окольный путь к неуловимому столу с вкуснотой, когда его перехватили братья Джелликоу, эти парные мужские книгоупоры для сестер Маргерита, сдвоенные со-звезды печально известного и в высшей степени прибыльного «Близнецы на близняшках»: «У вас не только в глазах будет двоиться, – объявлял профессиональный орган «Вид-Эрос», – вы и ввинчивать станете вдвойне; рейтинг – четыре гондона». Какое бы скромное очарование камера ни сообщала их заячьей наружности, вопреки ему их землистую плоть вне объектива наверняка могли задержать по одному лишь подозрению; Перри считал братьев надменными нарциссами и попросту дураками – свойства эти, разумеется, не только изобиловали в избранной ими карьере, но и положительно служили преимуществами. Тот, что с брильянтом в правом резце предложил Перри двинуться «Пирацетемом», ноотропом – новьё! – гарантирует прихлыв разумности к мозгу. Перри отказался, полагая, что подобная транзакция – сродни покупке очков по рецепту у слепого. Мимо пробрела женщина с голубым лицом, держа в руках аквариум презервативов и неся на себе знак «СЛИВАЙ В ЧЕХОЛ». Кто-то произнес: – А я, типа, прошу прощенья, но мне вовсе не хочется быть изнасилованным орхидеями. Внезапно Перри схватила девочка, которой вряд ли исполнилось больше шестнадцати лет, и доставила ему поцелуй взасос вместе с шаловливым язычком, поскольку он выглядел так стильно, как тот голливудский актер, ну, сам же знаешь, и теперь ей стал известен восторг целования оригинала, потому что все сходные черты размещаются приблизительно в одних местах, или что-то типа. Испуганная женщина с блескучими ниточками фольги, украшавшими ее крупную прическу явно салонного производства, кинулась к Перри, грозя ему кассетным диктофоном в руке. – Сенатор Уилкокс, – запыхавшись, начала она, – как вы относитесь к неортодоксальным половым практикам? Мягко, как будто машинка эта могла сдетонировать, Перри отвел от своего рта диктофон. – Я не Джон Уилкокс, – пояснил он. – Меня еще не избрали, и я не верю в то, что неортодоксальный секс существует. – Спасибо, сенатор, – отрывисто ответила она, жмя на кнопку перемотки, чтобы тут же проверить, что этот сокрушительный звуковой фрагмент должным манером запечатлелся. – Никогда не оставляют в покое, да? – К Перри бочком подобрался старик, как будто ему тут будут рады. Говорил он сипло и доверительно, а были на нем белые шелковые вечерние перчатки и внушительно настоящая юбка из травы. Крупные глаза в красных кругах, казалось, ему вставили чересчур поспешно – по размеру они не совпадали с глазницами. – Вы что, не слышали, что я только что сказал? Я не сенатор Уилкокс. Я не кандидат Уилкокс. – Понимаю. Послушайте, можете быть всем, кем только захотите. Мне ли жаловаться? – А после того, как я с ним развелась, – мимоходом пояснил голос, – мы сделали желатиновую отливку в виде его хуя, и Линдзи спросил у него, скольких он обслужил. – Мне здесь не место. Это не та вечеринка, куда меня звали. – Если можешь это представить, кто-то уже такое сделал. – Нет, я не желаю видеть, что там шныряет под травой. Наверняка это очень славная змейка. Прошу прощения, мне нужно отлить. Перри сбежал по людному коридору в ванную, где из-за запертой двери доносились взвизги и хихиканье подавляемого хохота, но никакой реакции на его энергичный стук. Мимо в бреду протанцевали резвые весельчаки, доля обнаженной кожи в процентах возрастала с каждым часом, дизайнерские люди на дизайнерских наркотиках. – И вот я у него спросила, слыхал ли он про садху в Индии, которые, когда еще мальчишки сами, начинают привешивать себе к пенисам грузы, пока в итоге чертова штуковина не вытягивается до того, что им ее нужно за собой носить в корзинке. Совершенно бесполезно для совокупления, конечно, но они повсюду расхаживают в состоянии постоянного полового возбуждения. А Тодд такой говорит: «А, идеальный американский потребитель». – Поэтому Фрея сказала: «К черту психоанализ, я поставила Фрейда с ног на голову и хорошенько ему отсосала». – И Хилари такая: «Теперь, раз я себе проколола клитор, я в бакалею не могу зайти без оргазма».