– А я поэтому сказал, если он звонаря своего тебе в жопу не заправил, он наверняка не настоящий итальянец. Из-за угла вырулил Танцор Хула, юбчонка вразлет, и кинулся к Перри с одержимой решимостью. Ритм же его колочения в дверь набрал в настойчивости: – Ну давайте же там, открывайте! Молодой человек в бикини и со свистком на шее воскликнул: – Эй, сенатор Уилкокс, как висит, кореш? Бум, бум, бум, бум. Дверь приоткрыли на дюйм, на два дюйма – только чтобы явить пару кроваво-красных губ и один дерзкий голубой глаз. – Видеокамерой управлять можешь? – Черт, ну да. Как бы ни было это невероятно, Танцор Хула плавно перемещался по ковру вестибюля, нелепое зрелище его скрипуче вращающихся бедер расчищало им собственную широкую дорожку. Дверь в ванную зевнула шире, и Перри втащили внутрь. Он оказался – священная подростковая фантазия! – втиснут в тесное пространство с полудюжиной шаловливых крошек в различных стадиях беззаботного дезабилье, и, хотя нагота, разумеется, не была ему в новинку, в старинку ему она тоже не была, взгляду его, похоже, никак не удавалось перестать скакать у него в голове, повсюду сплошь груди, попки и фаянс. Крашеная блондинка, желающая быть Фреей (имя ей легион), соски раскрашены так, чтобы походили на глаза, вручила ему дорогую видеокамеру со словами: – Мы снимаем сортирную ленту, залезай в ванну. Он отметил совершенно обычную ванну, подтянутая амазонка с кольцом в носу держала лист плексигласа размером с крышку, кружок притихшего ожидания, его собственные эмоции – в бестолковой прокрутке отжима, невозможно выпростать ни малейшего курса к истине мгновения. Вот как, что ли, к тебе относятся в последние минуты перед тем, как сперва дружелюбные туземцы швыряют тебя в котел? – Валяй, – подтолкнули его сзади, ткнули в жопу, подразумевал он, одним острым пальцем. – Здорово будет, мы только такого парня и ждали, как ты. – Прикол моему дружочку, – пояснила та, у которой сиськи пялились. – На следующей неделе у него день рождения. – А у него уже все есть, – добавила дружелюбная привратница. – Так трудно теперь быть оригинальными. Перри посочувствовал. – Постараюсь, как смогу. – Он влез в ванну, как первый храбрец в подводную лодку, расположился в относительно удобной позе навзничь, камкордер тут же упокоился у него на груди – вампир с навязчивыми состояниями на покое у себя в гигиеническом эмалированном гробу. Поверх ванны положили плексиглас; голая подружка взобралась на него. Присела на корточки у Перри над головой, словно бы волшебно повиснув в чистом пространстве. Он прицелился через видоискатель – и в самоё происхождение мира[73]. – Готов? – спросила она, глянув вниз в его встревоженный глаз; ему был известен случайный смертельный исход, когда такой фокус исполняли на стеклянном коктейльном столике. – Когда ты, тогда и я, – ответил он. Что за неописуемо причудливое это ощущение – оказаться распростертым на спине в керамической колыбели, выпирающие соски благосклонно и улыбчиво взирали сверху, как вдруг из бородатого рта громадного туловищного лица над головой хлынул поток теплой мочи, взорвался на стекле искрящимся танцем капель, отскакивавших, словно россыпь дроби, от кафеля, ванны, на вопящих зрителей, шум ужасающий из положения Перри, запах густой и до странности нежный, Перри не знал, что и думать, что чувствовать, это переживание, как и многие за последние месяцы, развертывалось в царстве за пределами каких бы то ни было нравственных категорий, какие он мог бы рассмотреть, он мчал на головокружительном аттракционе и не был несчастен, ни рука, ни глаз у него не дрогнули, год профессиональной операторской работы сослужил ему тут хорошую службу, до самой последней ясной капельки этого вроде бы неистощимого потока, когда столь же неожиданно, как все началось, его гибкая звезда соскочила со своего насеста, подняла плексигласовый щит, потоки и ручейки скатились ему на одежду: – Спасибо, чувачок, – и, схватив камкордер, вместе со своим одержимым племенем исчезла. Пока Перри с трудом выбирался из ванны, в открытых дверях материализовался Танцор Хула, окинул сцену одним долгим взглядом и громко провозгласил: – Как этот человек даже помыслить может о том, чтобы баллотироваться в президенты? Как мог, Перри почистил на себе рубашку и штаны влажной тряпицей для умывания. Кто заметит пятна в этом бедламе? Бледный грибообразный человек с обильной волосяной порослью на теле объявил: – Я уже четыре дня не ношу одежду. – Сильвия Плат однажды описала мужские гениталии как похожие на индюшачьи шеи с их мускульными желудочками, но она, конечно, была поэтом[74]. – Если можешь это представить, кто-то уже такое сделал. – Он сказал, что мой любовный канал загрязнен, поэтому я ему сказала, что в его мускульном шесте завелись термиты. Перри проталкивался сквозь неразборчивую толчею, словно обезумевший пригородный пассажир; преград он больше не потерпит. Да. Из-за горного хребта плеч грубых обжор в виду наконец-то показался простор буфетного стола. Он засек брешь в линии защитников и рванулся к свету. Проник – вот он уже нос к носу с лакомствами, его изголодавшийся взор обегал стол взад и вперед, и снова обратно – и ему не удалось опознать ни единого съедобного кусочка. Он начал сызнова – медленным панорамированием, отмечая размеры, формы, оттенки, фиксируя каждый доступный аромат. Казалось, преобладали телесные тона, мертвые морские существа на льду, освежеванные, но не приготовленные. Если огонь, как некогда проинформировала его Фрея, отмечал важнейшее взаимодействие между человеком и божеством – чьим символом и празднованием была приготовленная на огне еда, – то это сырое попурри указывало на то, что сегодня вечером он и его со-гости остались сами по себе среди неприкрытых фактов друг дружки. Он уже приготовился отведать горку розовой жижи, которая, как он заключил, вероятно, была лососевым соусом, когда, уже нацелив к нырку пшеничный крекер, заметил, что вершину холмика цвета розы украшает бледный серп сброшенного ногтя. За чашей с пуншем – прудом ледяной крови, которую он желал бы считать подправленным брусничным соком, но та вместо этого пахла холодной свеклой, – он засек забытую тарелку с колбасками размером с большой палец: лишь О́дин знал, из чего они состояли, но, судя по виду, колбаски эти хотя бы прошли мимо теплой духовки. Он решился рискнуть и попробовать, наколотая бурая штуковина уже наполовину поднеслась к его губам, и тут заговорила незамеченная мелкая женщина под боком: – Ты ж не собираешься это в рот совать, а? – Ну… – Он оглядел ее: темные волосы, темные глаза, тугое тело под футболкой «Я РАНЬШЕ БЫЛА БЕЛОЙ», – …вообще-то да, собираюсь. – Но это же мясо. – Да ну? – Подозрения уже пятнали чистую долину возможностей. – В них есть мясо. – Я кладу мясо себе в рот все время, – ответил он, суя кусочек себе в жующие зубы, и спорить готов, ты тоже это делаешь, захотелось добавить ему. – Я Ула, – провозгласила она, сменив голос – очевидно, уступая проигранное очко питания. – Да ну? – Он вытер сальные пальцы о влажную штанину. – Вот так встреча. – Или они уже встречались? После пары визитов начинал верить, будто знал – на каком-то уровне – всех присутствующих. – А я… – значительная пауза обработки, пока он дожидался возникновения на экране подходяще царственного эквивалента, – Соландер. – Вот откусываю я от фрукта или от овоща, – продолжала она, – и буквально ощущаю, как очищаются мои внутренние органы. Такой нежный смыв, от которого я вся резонирую и освежаюсь. И не только тело мое, но и душа отмывается дочиста и обновляется. Ты ж сознаешь, надо полагать, что также перевариваешь душу того существа, которое ешь? – Еще бы – в этом и весь смысл, правда же? Захавать себе жилистую силу тех здоровенных мускулистых зверей? – Душа животного, его состояние к тому мигу, когда ты его заглатываешь. Ты в курсе подробностей современных методов забоя? – Просвети меня. – Это же серьезно, знаешь, вопрос жизни и смерти. – Тебя беспокоит состояние твоей души – и ты приходишь на такую вот тусовку? – Я взрослая девочка. Жизнь сводится не только к еде. – Актриса, верно? – Не в силах перестать неразборчиво жевать предлагаемые ништяки, Перри закинул в рот невинную с виду помидорку-черри и тут же начал давиться – как можно более стильно – сливочной пастой внутри: пюре из моллюсков, чьи души, очевидно, сбились с пути истинного. – Ты такой психичный, – с сарказмом произносила она. – Должно быть – Скорпион. – Я друид. – Ему удалось прочистить горло зловонным глотком «Бергеншприцена», «дерзким новым вкусом Ледникового периода», дистиллированного из шельфов тающих ледников. – А, из этих. Она явно не отличала друида от дромадера. – Так что, – спросил он, – я тебя в чем-нибудь видел? – Видак есть? – Ты Клевая кошка? – «Теплые ночи в атласе», «Валентинная попка», «Пастушки в кожаных наштанниках». Лошадка-качалка в бараке со специально сделанным рожком седла. Сверху там была я. – Славные приводящие мышцы. – Мгновение он ее поразглядывал. – Слушай, должен слегка признаться. Я тоже актер, и мне кажется, нам следует подумать о том, чтобы вместе поработать. – Что ж, Сол, у меня правило: никаких действий с незнакомыми, без исключений. Мне нужно знать парня, я хочу, чтоб он мне нравился, я хочу снимать искреннюю картину. Хочу, чтоб мне в радость было. – Недурное правило. Брови ее суховато приподнялись. – Ты удивишься тому, сколько людей с этим не согласны. – Шпаки хуястые. – В самую точку – не знаю, чего они хотят, не хочу того. Что у них есть. – Слушай, у меня тут машина… ну, вариант подвида машины, но с места на место меня перетаскивает, и… Она качала головой. – Не могу. Вечером тут выступление. – Не распятие ли? – Не говори мне, что ты там чудо-иудо. – Я оператор. – Ты же сказал, что актер.