— Когда это было? — спросила я, пытаясь поддержать разговор. Агнес молча помотала головой. — Вы поэтому волнуетесь? Из-за Эмили? — Я слышала, что племянница владельца того старого дома, через улицу, умерла несколько лет назад. Она была из Харпстеров. О, боже. Кажется, мы залезли глубоко. — Она играла на арфе?[1] Агнес нетерпеливо замотала головой, ее голос набрал силу. — Харпстер — ее фамилия. Она была большой шишкой в банке Ситизен и никогда не выходила замуж. Хелен была его бывшей подружкой. Она ушла из-за его плохого характера, но потом появилась Шейла. Она была такой молодой. Она ничего не знала. Другая девушка из Харпстеров была танцовщицей и вышла за Артура Джеймса, аккордиониста, у которого был музыкальный магазин. Я его знала, потому что раньше мы с девчонками ходили к нему, и он играл для нас после закрытия. Мир тесен. Девочки говорили, что дядин дом был для них вторым домом. Она может быть до сих пор там, если он оставил его ей. Она бы помогла. Я внимательно смотрела, пытаясь понять, что происходит. Было ли в действительности что-то, о чем она боялась говорить? — Это Эмили вышла замуж за Артура Джеймса? — Всегда есть какая-то история… какое-то объяснение. Агнес неопределенно махнула рукой, ее голос упал. — Это было в Санта-Терезе? Может быть, я смогу помочь, если пойму. — Санта Клаус пришел и принес нам полные чулки подарков. Я отдала ей свой. — Кому, Эмили? — Не говори об Эмили. Не рассказывай. Это было землетрясение. Все так сказали. Она вытащила руку, и глаза ее сделались хитрыми. — У меня артрит в плече и колене. У меня дважды было сломано плечо. Доктор даже его не трогал, только сделал рентген. Мне дважды удаляли катаракту, но ни разу не поставили ни одной пломбы. Можешь сама посмотреть. Она открыла рот. Ну да, никаких пломб, что не особенно важно, если совсем нет зубов. — Кажется, вы в довольно хорошей форме для вашего возраста, — сказала я игриво. Предмет разговора катался туда-сюда, как при игре в пинбол. — Другая была Лотти. Она была дурочкой, всегда с широкой улыбкой на лице. Мозгов у нее было меньше, чем у овцы. Она вышла через заднюю дверь и забыла, как войти обратно. Сидела на крыльце и скулила, как щенок, пока кто-то не впустил ее в дом. Потом она скулила, чтобы выйти опять. Она была первой. Она умерла от гриппа. Я забыла, когда ушла мама. У нее случился удар, знаешь, когда отец умер. Он хотел сохранить дом, а Эмили не хотела слушать. Я была последней, и я не спорила. Я не была уверена до Шейлы, а потом я знала. Тогда я ушла. Я сказала «угу» и сделала другую попытку. — Вы волнуетесь из-за путешествия? Она покачала головой. — Этот запах, когда мокро. Казалось, что никого другого это не беспокоило. — Вы бы предпочли, чтобы приехала Айрин и сама забрала вас? — Я убирала дома. Так я зарабатывала все эти годы, чтобы вырастить Айрин. Я следила за Тильдой и знала, как это было сделано. Конечно, ее выгнали. Он за этим проследил. Никаких финансовых документов. Никаких банков. Она была единственной потерей. Это был единственный раз, когда ее имя было в бумагах. — Чье имя? — Ты знаешь. Ее взгляд теперь был скрытным. — Эмили? — Знаешь, время лечит все раны. — Это был ваш отец, о котором вы говорили? — Нет-нет. Его давно уже не было. Это должно быть в итогах, если ты знаешь, где искать. — Каких итогах? Ее лицо сделалалось непроницаемым. — Ты говоришь со мной? — Ну да. Мы говорили об Эмили, которая погибла, когда упала труба… Она сделала движение, как будто заперла свой рот и выбросила ключ. — Я все это сделала, чтобы спасти ее. Мои уста запечатаны. Ради Айрин. — Что же это, Агнес? О чем вы не должны говорить? Она насмешливо посмотрела на меня. Я вдруг поняла, что настоящая Агнес Грей была со мной в этой комнате. Она говорила абсолютно разумно. — Ну, я уверена, что ты очень хорошая, дорогуша, но я не знаю, кто ты такая. — Я — Кинси. Я знакомая вашей дочери. Она волновалась, когда вы пропали, и попросила меня приехать и узнать, что происходит. Я увидела, как поменялось выражение ее лица и она снова заговорила. — Никто не знал этого. Никто даже не догадывался. — А, Агнес? Вы хоть знаете, где находитесь? — Нет. А ты? Я не удержалась и рассмеялась. Через мгновение она тоже начала смеяться, звук, деликатный, как кошачье чихание. После этого она снова погрузилась в сон. 7 Я спала плохо. Я думала об Агнес, чьи страхи оказались заразными и заставили волноваться и меня. Реальность угрозы смерти наконец достигла моей души, где начала накапливать энергию. Я чувствовала каждый звук, изменение температуры в комнате, перемещение света за занавесками. В 1.00 машина въехала на парковочное место недалеко от моей комнаты. Я вскочила и наблюдала в щелочку, как парочка вылезала из нового «кадиллака». Даже в глубокой тени я видела, что они пьяны и цепляются друг за друга. Мое волнение усилилось после того, как они зашли в соседнюю комнату. Конечно, будь они убийцами, они не стали бы откладывать мою кончину ради шумного совокупления, которое началось в ту же минуту, как закрылась дверь. Кровать стала неустанно колотиться в нашу общую стенку. Затишья наступали только тогда, когда дама давала советы своему незадачливому партнеру. — Прыгай сюда, как собачка, или — Сунь эту старую лысую штуковину туда. По мою сторону стены картина с лосем тряслась и плясала. Мне пришлось протянуть руку и делжать ее, чтобы она не свалилась мне на голову. Женщина стонала, было больше похоже, что она рожает, чем занимается любовью. Темперамент нарастал. В конце она взвизгнула, но я не поняла, она кончила или свалилась с кровати. Через некоторое время через стену потянулся табачный дым, и я услышала их бормотание. Через двенадцать минут все началось сначала. Я встала, сняла картину со стены, положила по носку в чашечки своего бюстгальтера и обвязала его вокруг головы. Не очень помогло. Я лежала, с конусами над ушами, как пришелец, удивляясь специфике человеческих занятий сексом. Мне было бы о чем рассказать по возвращении на свою планету. В 4.45 я оставила всякую надежду уснуть. Приняла душ и вымыла голову, вернувшись в комнату, завернутая в местное полотенце, размером с салфетку. Когда я натягивала одежду, она пела на разные голоса, а он тявкал, как лиса. Никогда не слышала столько вариаций слова «ох». Я закрыла за собой дверь и двинулась через парковку. Запах пустыни был сильным: сладкий и холодный. Небо еще было черным, с темно-красными полосками, прорезавшими низкие облака на горизонте. У меня слегка кружилась голова от недосыпа, но я не ощущала никакой опасности. Если бы кто-то ждал меня в кустах с узи, я покинула бы этот мир в состоянии возвышенной невинности. Вывеска мигала зеленым неоном, представляя слово «кафе» в виде спирали, похожей на выдавленный зубной гель. Мне была видна официантка в бледно-розовой униформе, которая зевала и почесывала спину. Шоссе было пустым, и я пересекла его в удобном месте. Мне нужен был кофе, бекон, оладьи, сок и, не знаю, что еще, но что-то напоминающее о детстве. Я уселась в дальнем конце стойки, спиной к стене, держась подальше от окна и серого рассветного света снаружи. Официантка, которую звали Франсес, была примерно моего возраста, с деревенским говором и длинной историей про парня, по имени Арлисс, который ей систематически изменял, последнее время — с ее подругой Шарлин. — В этот раз он на самом деле порвал со мной, — сказала она, ставя передо мной миску с дымящейся овсянкой.